Тэги
Не иссякает читательский интерес к событиям истории. В разных издательствах и разных сериях выходят книги, освещающие любопытные и малоизвестные эпизоды прошлого. Как климатические изменения влияли на жизнь европейцев в Средние века? Кто из русских путешественников в ХVIII столетии прокладывал путь к берегам Аляски? Чем занимались в Москве 1930-х годов репатрианты из Франции?.. Вот лишь несколько сюжетов, представленных в изданиях из нынешнего обзора.
Чудаки, клоуны, авангардисты
Театральный режиссер и писатель Михаил Левитин — большой знаток отечественного искусства 20-х — 30-х годов. Вот и в качестве названия своей новой книги «Невероятная легкость и ужасное любопытство» он взял слова поэта и режиссера-авангардиста Игоря Терентьева. Очерк о нем открывает сборник, составленный из текстов, не так давно звучавших с телеэкрана в авторской передаче Левитина на канале «Культура». Эта книга — «личный эпос самого любимого мной периода в истории культуры», отмечает режиссер в предисловии. Русская революция, как к ней ни относись, перевернула в том числе и мир искусства, «вызвала к жизни творчество таких невероятных людей, которые вряд ли могли проявиться без нее». Подобные катаклизмы, уверен Левитин, способны всколыхнуть людей, переменить иерархии и вывести на сцену творцов нового типа. Именно такие дерзкие экспериментаторы ему и интересны. Левитин сохранил устную, «немного косноязычную» интонацию этих рассказов, которые записывались на ТВ без монтажа.
В очерках автор стремится показать биографию и творческий путь своих героев в контексте эпохи. Каждый из этих людей по-своему воплотил в себе художественную атмосферу 20-х — 30-х. Следы их искусства можно отыскать в режиссерских и литературных работах самого Левитина. Так, об Игоре Терентьеве он написал в свое время два романа. В юности в Одессе Левитин видел спектакли мейерхольдовского ученика Леонида Варпаховского — и с них началось его увлечение искусством двадцатых годов. По произведениям Даниила Хармса и Александра Введенского он ставил спектакли в своем театре «Эрмитаж» (премьера первого из них состоялась еще в 1982 году). Рита Райт-Ковалева в 20-е годы переводила на немецкий язык «Мистерию-буфф» Маяковского, а много лет спустя Левитин поставил спектакль по переведенному ею роману Курта Воннегута «Бойня номер пять». Рассказ об эксцентрическом артисте театра Мейерхольда Василии Зайчикове переходит в размышление о клоунах, которых всегда много в левитинских спектаклях.
Но и другие художники той эпохи чем-то удивили и потрясли Левитина. Телевидения тогда не было, на кинопленку довоенные спектакли почти не снимали. Но по фотографиям, по мемуарам людей театра автор реконструирует старые постановки, погружается в литературную атмосферу тех лет. Помогают и различные предметы, напоминающие автору о его героях — их творчестве, увлечениях. Например, знаменитый в 20-е годы актер Камерного театра Николай Церетелли коллекционировал и изучал русскую народную игрушку, позже даже написал на эту тему книгу.
В книге соединились судьбы людей искусства и история российского театра. Очерк о Давиде Гутмане напоминает о популярном сценическом жанре 20-30-х годов — обозрении (несколько нанизанных на единый сюжет скетчей, перемежаемых танцами, песнями, фокусами и т. д.). Рассказ о режиссере Александре Грановском включил историю основанного им Государственного еврейского театра. Очерк о журналисте предвоенных лет Михаиле Лоскутове напомнил о людях редких, необычных профессий, о которых тот часто писал: парфюмер, скрипичный мастер, дрессировщик зверей. Спектакли Левитина тоже населены всевозможными чудаками и уникумами.
В книгу также вошли мемуарные истории режиссера о своем детстве, о послевоенной Одессе, о цирке и театре. О созданном им школьном драмкружке, о первых шагах в театроведении, о поступлении в ГИТИС. Левитин признается, что ему никогда не нравились пьесы современных драматургов: «Злободневное меня не интересовало до тех пор, пока оно не становилось вечным». Поэтому он ставил спектакли по произведениям Олеши, Цветаевой, обэриутов; искал встреч с Алисой Коонен, Еленой Булгаковой, Виктором Шкловским, Валентином Катаевым. Он много лет мечтал создать собственный театр, «полный клоунов», с репертуаром словно бы из детства. Так в конце концов и случилось. Театр «Эрмитаж» открылся в историческом здании в Каретном Ряду, где когда-то начинался МХТ и ставил спектакли молодой Таиров.
Цвет с золотым отливом
На книжной палитре французского историка Мишеля Пастуро появился еще один цвет. «Желтый» — шестая книга в «красочной» серии этого автора. Пожалуй, никто еще в мире не изучал так глубоко колористическую гамму, по крайней мере применительно к истории Европы. Между тем науки «цветоведение» не существует, поэтому цвет изучают специалисты разных дисциплин. И найти точки соприкосновения им очень трудно. Свой вклад в учение о цвете внесли в свое время Аристотель, Ньютон, Гёте. «Цвет в понимании физика или химика отнюдь не то же самое, что цвет в понимании невролога или биолога. А этот последний не совпадает с представлением о цвете, которое складывается у историка, социолога, антрополога или лингвиста», отмечает Пастуро.
Словари говорят, что желтый — цвет лимона, шафрана, золота, спелой пшеницы, но все эти определения не содержат подлинно научной точности. Работа над книгой осложнялась еще и потому, что в исторических документах сведений о желтом заметно меньше, чем о других цветах. Пастуро исследует желтый цвет во многих его аспектах, включая повседневную жизнь, обычаи, религию, художественное творчество.
Желтый цвет присутствует в минералах, растениях и животных, в предметах из глины, кости, кожи и камня. Примерно с конца неолита этот цвет неотделим от золота, издавна ставшего символом престижа. В VII веке до н. э. у греков появились золотые деньги (часто в сплаве с серебром), родилась «золотая» металлургия. Желтый металл — знак власти и царственности, но при этом «он порождает зависть, вожделение, алчность, воровство, войну и разрушение». Трогать его опасно.
Желтый воспринимается и как «сияющий, лучезарный, блистательный цвет». Он связан с энергией, юностью, красотой и плодородием. В Древнем Риме, сообщает Пастуро, желтую краску делали из тычинок шафрана, а для более дешевого варианта использовали листья ольхи, цветы зверобоя и луковую шелуху. В Средние века все цвета дематериализовались, возникла символика цветов: это отразилось в языке и геральдике.
Долгое время желтый не попадал в кодекс богослужебных цветов. Зато белокурые волосы во времена рыцарства и куртуазной любви нередко считались признаком благородства, чести и красоты. У ряда исторических и литературных персонажей (например, у рыцарей Круглого стола) белокурые или рыжеватые волосы.
Позже желтый стал ассоциироваться с пороками. Считалось, что это цвет зависти, двуличия, плутовства, обмана, предательства, гнева и обиды. В ХV веке это цвет бесчестия: в желтый выкрашивали двери и окна еретиков, государственных изменников. Чешского вольнодумца Яна Гуса доставили к месту казни с ног до головы одетого в желтое. Иуду в иконографии изображали с рыжей шевелюрой, подчеркивающей его вероломную сущность.
Желтый постепенно отошел на задний план во многом из-за своей репутации. «Как-то неудобно носить на себе цвет, считающийся символом коварства и измены», отмечает историк. К тому же желтые краски были дороги, они быстро зеленели, темнели. Сыграла свою роль и протестантская мораль. Реформация объявила войну слишком, по ее мнению, ярким или бросающимся в глаза цветам.
Ученые в ХVII веке включили желтый в список основных, «первичных» цветов. В повседневном быту и в искусстве в следующем столетии желтый встречается редко, он считается маргинальным цветом. В ХIХ веке желтый по-прежнему нелюбимый цвет. Использование его мужчинами в одежде считалось демонстративным нарушением общепринятых норм поведения. Он по-прежнему слывет цветом лжи, зависти и обмана. По словам Пастуро, «на театральной сцене костюмы желтого цвета носят рогоносцы и обманутые жены». Скандальные бульварные газеты с 1900-х годов и по сей день называют «желтой прессой». Но этот яркий цвет часто используют в карнавальных костюмах, нарядах шутов и клоунов, позже в одежде акробатов, спортсменов. Это цвет игры, раскованности, эксцентрики. Постимпрессионисты в начале ХХ века впали в «колористическое помешательство», они пользуются желтым очень широко, придают ему новые тона. Свое место нашел этот цвет и в спорте: организаторы велогонки «Тур де Франс» придумали «желтую майку лидера», а у футбольных арбитров появилась желтая карточка.
В наши дни желтый по-прежнему редко встречается в повседневной жизни. Но его используют как веселый и бодрящий цвет: в Северной Европе, где не хватает солнца, в желтый красят здания и автомобили. Присутствует он также в сфере досуга и отдыха.
Ожидаются ли в судьбе этого цвета перемены? «Если бы я был не историк, а представитель творческой профессии — художник, модельер, дизайнер, специалист по рекламе, — я бы непременно воспользовался этим и сделал ставку на желтый. Я поборолся бы за то, чтобы он занял в мире цвета такое же достойное место, какое занимал в Античности, но утратил в Средние века и так и не сумел обрести вновь», резюмирует Мишель Пастуро.
Хозяйки заводов и пароходов
Книга историка Галины Ульяновой «Купчихи, дворянки, магнатки» способна поколебать сразу несколько стереотипов. Опираясь на документы, автор показывает: в ХVIII — начале ХХ веков дамы в России активно занимались бизнесом, а немалым числом процветающих компаний владели и лично управляли представительницы аристократических семейств.
Многие из дворянок владели суконными фабриками, получавшими госзаказы для нужд армии. Высокое положение их отцов и мужей приносило выгодные контракты. Их преимуществами также были фамильные капиталы, земля, недвижимость и (до 1861 года) крепостная рабочая сила. Эти женщины и сами порой приобретали фабрики и заводы. В этом списке множество славных аристократических фамилий. Одной из крупнейших суконных мануфактур страны (в Курской губернии) владела графиня Прасковья Потемкина. Большой фабрикой в той же отрасли распоряжалась Екатерина Столыпина, бабушка знаменитого Петра Столыпина. Графиня Аграфена Толстая, в замужестве Закревская, унаследовала от матери крупную суконную фабрику в Нижегородской губернии: по словам исследовательницы, «предприятие работало как часы».
Число женщин-предпринимателей стало расти с началом реформ 1860-х годов. В Москве успешно работали и торговали по всей России крупные суконные фабрики Елизаветы Котовой и Ирины Черепахиной, бумагопрядильная фабрика Олимпиады Поповой. В Петербурге процветал химзавод Аграфены Растеряевой, в Киевской губернии — сахарорафинадный завод графини Потоцкой. В крупнейших городах доля женщин в бизнесе тогда составляла 10–13%.
В эпоху Александра II появились дамы-меценаты. Среди благотворителей конца ХIХ — начала ХХ века примерно половину составляли женщины. Притом многие из них заработали капитал независимо от мужчин своей семьи. Любопытнейший раздел книги — очерки о наиболее выдающихся хозяйках фабрик и торговых заведений, с экскурсами об особенностях тогдашнего производства. К примеру, в ХIХ веке в Пинеге Архангельской губернии отлично работал кожевенный завод Марфы Кокиной. (Изготовление кож было тогда весьма сложным технологическим процессом, требовавшим закупки разнообразного сырья.)
Без управляющих и старост, жесткой властной рукой вела дела на своем винокуренном заводе близ Шлиссельбурга Агафоклея Полторацкая. Ее продукция на рубеже ХVIII и ХIХ веков поставлялись и ко двору.
Петербургская англичанка Доротея Бёрд владела чугонолитейным заводом. На нем, помимо прочего, были изготовлены лафет для Царь-пушки в Московском Кремле, детали бронзового декора Исаакиевского собора и Пантелеймоновский цепной мост через Фонтанку. Выполняли ее заводы и военные заказы. Не ограничиваясь выплавкой металла, Бёрд также владела весьма прибыльной судоходной компанией.
Принцесса Евгения, внучка Николая I и правнучка короля Баварии, развивала сахарный, винокуренный и конный бизнес, выгодно торговала лесом. Ее имение в Воронежской губернии стало образцовым хозяйством, пока не разорилось из-за плутоватого управляющего.
В книге упоминаются и другие незаурядные дамы своего времени — те, кто держал крепкой рукой семейное дело. Автор книги пытается также понять, как сочеталось предпринимательство с мягкостью и женственностью, с отношениями в семье? Какими были в жизни оборотистые хозяйки заводов и фабрик?
Истории купчих и магнаток, подчеркивает исследовательница, не всегда повествуют о триумфе. «Но они часто свидетельствуют о победах женщин над обстоятельствами».
От Елисейских Полей до Тверского бульвара
В новой книге историка и писателя Сергея Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве» соединилось многое — культура, политика, повседневность, человеческие взаимоотношения, работа спецслужб… Этот документальный роман посвящен не только конкретным людям, но и целому явлению, интересному в том числе с психологической точки зрения.
О сыне Сергея Эфрона и Марины Цветаевой написано немало. К тому же не так давно впервые полностью были опубликованы его дневники. 14-летний Георгий и 16-летний Дмитрий — как и в целом их семьи — в 1939 году оказались соседями по дому в подмосковном Болшеве. Дом принадлежал НКВД и служил не то дачей, не то общежитием для выведенных из игры агентов. Атмосфера в обеих семьях, как отмечает исследователь, была гнетущая. Неопределенность пугала. Сергей Эфрон превратился в растерянного пожилого человека, Цветаева стала раздражительной. Потом начались аресты. Забрали Сергея Яковлевича, его дочь Ариадну, супругов Клепининых. Но «парижских мальчиков» не трогали, они постепенно привыкали к жизни в Москве.
Все им тут было незнакомо, непривычно. Многое вызывало удивление. Почему в киосках не продают некоммунистических зарубежных газет? Отчего люди не обсуждают политические новости? Куда ходят москвичи в свободное время? Словно отвечая на эти вопросы, автор рисует в книге широкую картину повседневной жизни горожан — как они проводили досуг, о чем размышляли, что читали на рубеже 30-х и 40-х. «Далеко не вся жизнь советского человека тех лет проходила между проходной завода и колонной марширующих демонстрантов, как это изображала советская пропаганда и как до сих пор изображает пропаганда антисоветская. Даже в предвоенные годы жизнь текла своим чередом. Женщины старались одеваться красиво и нравиться мужчинам. Мужчины хотели нравиться женщинам…». Открыты театры, рестораны, концертные залы. В клубах проходят балы. Иногда показывают даже американские фильмы! Наконец, «можно было просто фланировать по Тверскому», как это неоднократно делал Мур (домашнее имя Георгия). Юноши осваивали «науку выживать в советском обществе»: приспосабливались, перенимали эзопов язык. У сына Цветаевой всегда водились карманные деньги. Он с другом продолжал жить своими парижскими привычками: модно одевался, неспешно бродил вдоль витрин и афиш, заводил новые знакомства в художественных и литературных кругах… Они с Дмитрием смотрелись на улицах Москвы настоящими иностранцами, особенно когда вставляли в речь французские слова.
После трагедии, произошедшей в Елабуге, Георгий вернулся в Москву и жил у тетки в доме близ Никитских ворот. То были самые страшные, осадные месяцы столицы: постоянные бомбежки, сигналы воздушной тревоги, опасность прорыва немцев…
Дмитрий Сеземан побывал в лагерях, прошел войну, долгое время работал журналистом и переводчиком на радио, а в 1976 году остался в Париже. Не эмигрировал, а просто вернулся в страну, которая по сути была его родиной. Наверняка, рассуждает Беляков, подобный путь ожидал бы и Мура, если бы он не погиб в июне 1944 года на фронте, близ белорусской деревни Друйка.
Дом с литературной биографией
Литературовед и писатель Вячеслав Недошивин много лет собирает сведения «о домах и домочадцах русской литературы». На эту тему он опубликовал уже несколько книг. В новой работе Недошивина «Литературная Москва» собрана лишь небольшая часть материалов из его обширной коллекции. Здесь — 320 адресов, хранящих память о прозаиках и поэтах, драматургах и критиках, философах и лингвистах, редакторах и журналистах… «Мои рассказы об упоминаемых здесь домах — это то, что в свое время поразило лично меня, что изменило или, напротив, утвердило меня во мнении о том или ином литераторе, что заставило ворошить первоисточники и погружаться в труды исследователей», признается автор. Ведь памятный дом (даже без мемориальной таблички на нем) — это повод найти и прочесть книги жившего в нем автора, а заодно мемуары, письма, биографические работы. Получилась книга на стыке истории, краеведения и филологии, с элементами личных воспоминаний автора.
Здесь упоминаются писатели разных «калибров», знаменитости и малоизвестные, классики ХIХ столетия и звезды века Серебряного, реалисты сталинской эпохи и нонконформисты 1970-х. Некогда невероятно популярные, а ныне почти забытые авторы начала прошлого века (Вербицкая, Арцыбашев). И почтенные литераторы осьмнадцатого столетия: Херасков, Новиков, Державин, Фонвизин.
Дом для писателя — это больше, чем жилище и рабочий кабинет с письменным столом. Это микрокосм, таинственное пространство, где создаются новые миры. У каждого художника слова свои особые, интимные отношения с домом. Многие писатели посвящали вдохновенные строки своим домам. Другие были равнодушны к домашнему уюту, довольствовались малым и не имели даже собственного угла. В разные эпохи видоизменялись сущность и философия писательского дома.
Тут на каждой странице спрятаны творческие и человеческие драмы. Под крышами этих домов писатели знакомились, ссорились и мирились. Здесь жили прототипы героев книг, кипела творческая работа, проходили собрания и дискуссии. Автор скрупулезно перечисляет гостей дома Левашова на Новой Басманной: там во флигеле жил Чаадаев, а в литературном салоне в 1820-30-е годы бывали Пушкин, Жуковский, Баратынский, Дельвиг, Бакунин, Герцен… С обитателями некоторых домов связаны целые детективные истории (например, тайная переправка произведений Солженицына за границу потомками писателя Леонида Андреева). Упомянуты и не сохранившиеся до наших дней здания (например, в доме, стоявшем на месте памятника Юрию Долгорукому, жили почти два века назад Белинский и Тютчев).
В книгу включены адреса, которые прежде не попадали в литературные путеводители. А о чем-то Вячеславу Недошивину лично рассказали очевидцы событий… Автор хотел бы когда-нибудь, «в обозримом будущем», увидеть на стенах всех этих домов мемориальные доски в честь их обитателей. Его коллекция литературных адресов продолжает пополняться.
Путь к «незнаемым» землям
Географическое понятие «Русская Америка» существовало немногим более ста лет: в середине ХVIII века началось освоение купцами и промышленниками территорий, лежащих к востоку от Чукотки, а в 1867 году Российская империя продала правительству Соединенных Штатов свои американские владения. Но в историю навсегда вошли имена русских путешественников, ученых, миссионеров, отправлявшихся в дальние края. Память о первопроходцах сохранилась в названиях географических объектов на Аляске, на Алеутских островах и в Калифорнии. Судьбам этих замечательных людей посвящена книга историка и журналиста Натальи Петровой «Пионеры Русской Америки». Под обложкой собраны шесть биографических очерков, написанных компетентно и увлекательно. То были люди разного происхождения, разных жизненных устремлений. У каждого была своя причина отправиться на край света. Объединяет этих людей одно — все они были пионерами «незнаемых» земель за холодными морями.
Одним из первопроходцев Русской Америки стал Григорий Шелехов, купец родом из Рыльска. Многое в его биографии и поныне покрыто туманом. Он начинал приказчиком у винного откупщика в Охотске, потом снаряжал экспедиции за пушниной. Накопив денег, Шелехов решил основать поселение на Аляске и сделать побережье владением империи. Его интересы в этот момент совпали с движением России на восток.
С купцами братьями Голиковыми он создал коммерческую компанию и сам руководил постройкой судов для экспедиций. В 1783 году Шелехов и его компаньоны отправились к берегам Америки. На острове Кадьяк (где путешественников ждала встреча с далеко не мирными туземцами) вскоре появились укрепления и гавани. Чередуя кнут и пряник, он сумел наладить контакт с аборигенами и развернуть торговлю. Ныне имя Шелихова носит залив Охотского моря.
Позже другие русские путешественники и купцы открывали, обследовали, осваивали новые земли. В их числе — первый правитель русских колоний на американском континенте Александр Баранов. На одной из иллюстраций в книге изображен памятник ему в городе Ситка на Аляске (бывший Ново-Архангельск). В ряду пионеров Русской Америки также — основатель селения и крепости Росс близ Сан-Франциско Иван Кусков (в этом очерке вскользь упомянута история, положенная в основу известной рок-оперы «„Юнона“ и „Авось“»); моряк Дмитрий Завалишин, создавший проект добровольного вхождения Калифорнии в состав России и пытавшийся воплотить его в жизнь; «апостол Аляски и Сибири» святитель Иннокентий, отправившийся в далекую Америку просвещать алеутов и тлинкитов; путешественник и исследователь Лаврентий Загоскин.
По мнению автора книги, продажа североамериканских владений при Александре II была ошибкой. Ведь даже политических целей (установление дружественных отношений с США в пику британцам) в итоге достичь не удалось. Тем не менее в истории осталось целое поколение людей «энергичных, предприимчивых и толковых, дерзнувших открывать и осваивать новые земли для приумножения богатства и славы Отечества».
Холодное лето 1315-го
Способны ли климатические сдвиги оказывать влияние на ход истории? У ученых нет единого мнения на этот счет. Ведь даже при существенных изменениях климата на нашей планете живой и растительный мир всегда как-то приспосабливался к новой ситуации. Но как справлялся с подобными невзгодами человек? Британский антрополог Брайан Фейган в своей книге «Малый ледниковый период» утверждает, что люди всегда находились в существенной зависимости от природы и краткосрочных изменений климата. Для примера он взял период, длившийся с начала ХIV по середину ХIХ века и оставивший след в различных областях человеческой деятельности.
Каждому знакомо понятие «плохая погода» (и даже «плохой сезон»). Подобные явления могут любому человеку испортить отпуск, а садовода или фермера лишить урожая. Но обычно через некоторое время нормальная погода восстанавливается, и жизнь входит в привычную колею. Иначе разворачивались события в Европе в 1315 году. Ничто тогда не предвещало природных аномалий: на протяжении нескольких столетий климат на континенте и в северной Атлантике был весьма мягким, благодаря чему норвежские мореплаватели достигали берегов Ньюфаундленда, а в окрестностях Лондона вызревал виноград. Но внезапно на запад Европы обрушились затяжные дожди. Они лили весной и летом, не переставая. Потоки воды губили посевы, смывали деревенские дома, уносили людей и скот, размывали дамбы и плодородные почвы. Разрушались коммуникации, останавливалась торговля. На какое-то время — редчайшее в ту пору явление! — прекратились войны. На побережье Нидерландов обрушились мощные шторма. Фермеры разорялись, начался голод. В Англии беды усугубились поражением армии от шотландцев. Лишь в начале 1320-х годов погода улучшилась, и ситуация стала выправляться. «Постоянный климат прежних лет уступил место непредсказуемой и зачастую аномальной погоде… Начался малый ледниковый период», констатирует Фейган. Конечно, с великим оледенением древних времен его нельзя сравнивать, но все-таки это был весьма жестокий природный катаклизм.
Изменение климата многим тогда принесло беду, но оно же заставило выживших приноравливаться к суровым условиям. Людям пришлось повышать эффективность во всех областях экономической деятельности. Революция в сельском хозяйстве, инновации в судостроении — вот лишь некоторые «побочные эффекты» периода похолодания. Впрочем, технический прогресс привел к новым природным сдвигам. В ХIХ веке началось устойчивое потепление. В числе его причин — расчистки лесов и массовое сжигание древесины и угля. В ХХ столетии средние температуры начали расти еще быстрее: использование ископаемого топлива и мощные техногенные выбросы резко увеличили концентрацию парниковых газов в атмосфере. Конец прошлого столетия запомнился многим как время небывалой летней жары и мягких зим…
Нынешнее глобальное потепление — самое длительное в истории, подчеркивает ученый. На некоторых островах Океании уровень моря ныне повышается в среднем на 1,5 см в год. Казалось бы, погодные крайности малого ледникового периода от нас далеки. Что нам за дело до ливней и штормов ХIV века? Однако те события, по словам Фейгана, «повлияли на жизнь Европы на протяжении пятисот важнейших лет ее истории, ведь фактически именно в это время сформировался современный мир». Автор убежден: поняв и изучив эти явления, мы сможем заглянуть в климатическое будущее и лучше подготовиться к новым глобальным вызовам.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
