В мировую литературу Стефан Малларме вошел как один из самых элитарных поэтов. Кого-то его поэзия раздражала своей герметичностью, что и говорить, ее не понимали даже Лев Толстой и Анатоль Франс, отказавшийся публиковать его стихи в своем журнале, — но Малларме оставался верен себе и, не обращая внимания на ужимки «вульгарной действительности», утверждал: «Назвать предмет значит уничтожить три четверти наслаждения, доставляемого чтением поэмы, так как это наслаждение составляется из постепенного угадывания. Возбудить мысль о предмете — вот чего должен добиваться поэт. Вот идеальное употребление тайны, составляющей символ: вызывать мало-по-малу мысль о предмете, чтобы показать известное душевное настроение, или, напротив, избрать предмет и из него вывести душевное настроение целым рядом разгадок. В поэзии должна всегда быть тайна, в этом цель литературы».
Житейская биография одного из столпов символизма скромна и маловыразительна, по ней никогда не скажешь, что он «проклятый поэт», оказавший огромное влияние на мировую литературу ХХ века.

Стефан Малларме родился в Париже 18 марта 1842 года в семье чиновника. Все его предки по отцовской и материнской линиям служили в Управлении косвенных налогов, занимая большие должности. Мать умерла в 1847 году, когда Стефану было пять лет. Воспитанием будущего поэта занималась бабушка по материнской линии. С 1852 года он обучался в религиозном пансионе, а затем в лицее Санса. В 1860 году получил диплом бакалавра, но чиновником, как настаивал его отец, не стал, а выбрал другой путь: с ранней юности чувствовал в себе призвание поэта.
Увлеченный творчеством Эдгара Аллана По, Малларме отправился в Лондон для усовершенствования английского языка, чтобы впоследствии читать своего кумира в оригинале. Проведя в английской столице несколько месяцев, Малларме возвращается на родину и начинает преподавать английский язык сначала в лицеях Турнона и Авиньона, а с осени 1871 года — в Париже. Профессии преподавателя английского языка Малларме посвятил более тридцати лет, совмещая ее с творческой деятельностью. Стихи его начинают появляться в прессе с 1862 года, когда поэту исполнилось двадцать, но уже в 1866 году он печатаются в «Современном Парнасе» — поэтической антологии поэтов-парнасцев.

В период 60-х годов им было написано большинство произведений, но лишь некоторые из них увидели свет: Малларме не особо стремился к публикациям. Одной из причин было постоянное чувство недовольства собой и постоянная же правка стихов. Кроме того, в эти годы Малларме заражается идеей универсальной Книги — «настоящей, продуманной и архитектурно построенной Книги, а не сборника случайных вдохновений, какими бы замечательными они не были». Этой мечте об абсолютной Книге, в которой бы «текст говорил сам за себя, без авторского голоса», Малларме посвятит всю свою жизнь.
В 70-е годы он знакомится с Артюром Рембо, Эмилем Золя, Эдуардом Мане, переходит к новой манере письма — символистской. В этот период он пишет немного стихотворений, преимущественно — сонеты, несколько стихотворений в прозе и размышления об искусстве, важнейшие из которых собраны под названием «Вариации на одну тему».
В 1876 году отдельным изданием с рисунком Эдуарда Мане, тиражом 195 экземпляров Малларме выпускает знаменитую эклогу «Послеполуденный отдых фавна»:

О сицилийское болото, день за днем
Я грабил топь твою, снедаемый огнем
Тщеславной завистью к величью солнц, ПОВЕДАЙ,
«Как срезанный тростник был укрощен победой
Уменья моего, и сквозь манящий блеск
Ветвей, клонящихся на одинокий плеск
Усталого ключа, я вдруг увидел белый
Изгиб лебяжьих шей и стаи оробелой
(Или толпы наряд!) смятенье!»
Все горит
В недвижный этот час и мало говорит
Тому, кто, оживив тростник, искал несмело
Гармонии, когда листвою прошумело
И скрылось тщетное виденье многих жен:
Потоком древнего сиянья обожжен,
Вскочив, стою один, как непорочный ирис!

Фрагмент эклоги «Послеполуденный отдых Фавна»
(Перевод Романа Дубровкина)

Образами этой эклоги навеяна знаменитая симфоническая поэма Клода Дебюсси, которая, в свою очередь, стало основой для нашумевшего балетного спектакля Сергея Дягилева с Вацлавом Нижинским в главной роли.

 

До 1884 года Mалларме оставался поэтом для избранных. Поэтом для поэтов. Подобное положение вещей казалось естественным и вполне его устраивало. Все изменилось после выхода в свет сборника литературных портретов Поля Верлена «Проклятые поэты» и романа Жориса Карла Гюисманса (Шарля Жоржа Мари Гюисманса) «Наоборот». В последнем главный герой романа герцог Дезэссент, эстет и декадент, заточивший себя в предместье Парижа, наслаждался чтением эклоги Малларме как самой утонченной, достигшей чувственных пределов поэзией.
Так широкий французский читатель открыл для себя Стефана Mалларме. Молодые поэты-символисты признали его своим метром и готовы были читать «Послеполуденный отдых Фавна» с тем же упоением, что и герцог Дезэссент. Малларме в долгу не остался и отблагодарил Гюисманса и своих поклонников стихотворением «Проза (для Дезэссента)»:

Гипербола! Раскройся пряжкой
Закованных в железо книг,
Возникни из-под крышки тяжкой,
Разведай памяти тайник!

Я в одиноких разговорах
Слагая духу мадригал,
Гербарий пыльный, лоций ворох
И кодекс древний сберегал.

Сестра, тот берег над лагуной
Открылся только нам двоим,
Очарованье ночи лунной
Я робко сравнивал с твоим.

Но век педантства привередлив,
Почтенный взбудоражен век,
Засомневаться не замедлив,
Что мы, из-под закрытых век,

Тот южный остров разглядели
(Достойный крючкотвор умен!) —
Фанфары зорь и в самом деле
Не протрубят его имен!

Да, этот остров над волнами
Был явственней, чем наяву,
Цветы огромные над нами
Тянулись молча в синеву,

И ярко вспыхивали нимбы
Вокруг диковинных громад:
Парить в пространстве им одним бы,
Ожесточая аромат!
Как будто лес гигантский вырос
Плывущих в небе орхидей,
Дабы заговорил папирус,
Как новый патриарх идей!

Но тотчас эту мысль отбросил:
Смеется спутница моя! —
К заботам будничных ремесел,
К пергаментам вернулся я.

Так знай же, племя казуистов,
Теснящихся по берегам:
Рост этих стеблей был неистов,
Не то что монотонный гам

И сетования (не твои ли,
Надменно-лживая толпа?) —
«Вы щедрый остров утаили
Или не пройдена тропа,

Где море, отступая, зыбит
За валом вал, гранит изъев?» —
На всех небесных картах выбит
Незабываемый рельеф!

И в каждой новой ипостаси,
Сестра, твой взор запечатлен,
Ты шепчешь имя: «Анастасий!»,
Столетний отвергая тлен,

И, заглушив гробницы голос
(«Пульхерия», — гудит гранит),
Грядущих гимнов гладиолус
Огнем полнеба заслонит.

(Перевод Романа Дубровкина)

В 1896 году, после смерти Поля Верлена, Mалларме провозглашают «королем поэтов». Как признанный предводитель символизма, он разрабатывает его важнейшие теоретические основы. В своих статьях и выступлениях «О развитии литературы» (1891), «Кризис стиха» (1895), «Тайна в поэзии» (1896) провозглашает задачей поэзии выражения «сверхчувствительного» и призывает уподобить ее музыке. Его ученик Поль Валери, последний из великих французских поэтов, в своем эссе «Я говорил порою Стефану Малларме…» писал: «Никто из современников не отважился, подобно этому поэту, так четко отделить действительность слова от его понятности. Никто не различал столь сознательно два эффекта речевого высказывания: передать факт — вызвать переживание. Поэзия есть компромисс, или определенная пропорция двух этих функций… (…) Малларме познал язык так, как если бы сам его создал. Он писатель весьма темного склада, так глубоко познал это орудие понимания и системы, что на место авторских влечений и помыслов, наивных и всегда личностных, поставил необычное притязание уразуметь и освоить всю систему речевых выразительных средств».
Валери считал, что у его учителя склад мышления великого ученого, но скорее подобным мышлением обладал сам Валери, Малларме же был великим алхимиком слова. И сутью его «алхимических» идей была Книга, о которой он писал в письме Верлену: «Что это? Трудно объяснить: да просто книга, во множестве томов, книга, которая стала бы настоящей книгой по заранее определенному плану, а не сборником случайных, пусть и прекрасных вдохновений… Скажу более: единственная книга, убежденный, что только она одна и существует, и всякий пишущий, сам того не зная, покушается ее создать, даже Гении. Орфическое истолкование Земли — в нем состоит единственный долг поэта, и ради этого ведет всю свою игру литература».

 

Много размышляя о будущей Книге, Малларме так и не дописал ее. Подобно тому как Скрябин так и не создал свою таинственную Мистерию, о которой мечтал много лет.
Не создал не потому, что не успел, а потому что, вероятно, понимал — идеал недостижим по определению и надеялся «не завершить все произведение в целом (не знаю, кому это по плечу!), но явить готовый фрагмент его, чтобы оно хоть в этой частице засияло всем блеском своей подлинности, и указать тем самым общие черты всего труда, на осуществление которого не хватило бы и целой жизни».
Таким фрагментом, таким приближением к Книге книг одни исследователи творчества Малларме считают поэму «Бросок игральных костей», другие — текст «Игитур» (написанный в 1869 году и опубликованный посмертно в 1925 году) или знаменитую сцену «Иродиада».
Малларме скончался 9 сентября 1898 года, оставив после себя тоненькую книжечку с 65 стихотворениями, критические работы о которой сегодня в сотни раз превышают ее объем.
«Единственная Книга», о которой грезил Малларме, предвосхитила появление таких сверхтекстов, как «Игра в классики» Хулио Кортасара, использовавшего методы комбинаторной литературы, основоположником которых можно считать Малларме. А «Игра в бисер» Германа Гессе и «Доктор Фаустус» Томаса Манна впервые в истории литературы установили те пределы в искусстве, после которых начинается его профанация, подлог, на рубеже которых, по сути, оказалось искусство слова Стефана Малларме.

 

Славу Малларме в дореволюционной России составили наши символисты, представители Серебряного века. После Октябрьского переворота Малларме таковой славы практически был лишен. О нем помнили лишь те, кто должен был помнить — «недобитые» поэты, переводчики, историки литературы, большинство из которых сгинуло в лагерях, и немногие их последователи. «Проклятый поэт» оказался по-настоящему проклят в Советской Гиперборее — этот «король поэтов», замысловато писавший на морской гальке и веерах.

 

 

Как ни странно, годы Оттепели, которые сегодня воспринимаются нами как едва ли не самые «поэтические», не вернули Малларме его былую славу — стадионы собирали поэты, имевшие мало общего с символизмом и Малларме. Его открыли заново только в середине 80-х, перед самой Перестройкой. Случилось это благодаря Хорхе Луису Борхесу, упомянувшему Малларме в нескольких своих эссе, одно из них, называвшееся «О культе книг», оказалось по-настоящему культовым для советской интеллигенции. Аргентинский Гомер писал: «В восьмой песне „Одиссеи“ мы читаем, что боги создают злоключения, дабы будущим поколениям было о чем петь; заявление Малларме: „Мир существует, чтобы войти в книгу“ — как будто повторяет через тридцать столетий ту же мысль об эстетической оправданности страданий».
Это заявление Малларме — «мир существует, чтобы войти в книгу», вставленное в тончайшую борхесовскую оправу, подействовало ошеломляюще: имя Малларме уже не сходило с уст подлинных интеллектуалов.
В начале 90-х Хорхе Луиса Борхеса «поддержал» Поль Валери: в ту пору многие зачитывались его книгой «Об искусстве».
 

 

«Пусть о поэте напишет поэт, об учителе — ученик», — в знаменитом эссе Поля Валери «Письмо о Малларме» два этих условия сошлись, казалось бы, в идеальном раскладе. Прекрасно понимая, что заслужил право говорить о Стефане Малларме — великом поэте и своем учителе, Валери начинает эссе с такого понятия как «влияние», которое, на взгляд Валери, наиболее не определено, когда дело касается искусства: «Бывают случаи, когда творчество одного человека обретает в существе другого совершенно особую ценность, порождает в нем такие действенные следствия, которые нельзя было предвидеть (именно этим влияние достаточно ясно отличается от подражания) и зачастую невозможно выявить».
Узами преемственности с Mалларме были связаны многие поэты от Поля Валери и Анри Де Ренье до наших Иннокентия Анненского и Бенедикта Лившица. Хотя считается, что поэзия Малларме практически непереводима — Жюль Ренар как-то съязвил по этому поводу, мол, Малларме хорошо бы для начала перевести на французский язык — его у нас много переводили: Валерий Брюсов (специалистами отмечается некоторая вольность его переводов), Максимилиан Волошин, Иннокентий Анненский, Николай Гумилев, Константин Бальмонт, Федор Сологуб, Осип Мандельштам, Илья Эренбург, Марина Цветаева, Ариадна Эфрон…
Но, не смотря на такое богатство переводов, большая часть их была представлена лишь в подборках и поэтических антологиях. Полный же сборник Малларме так и не был сложен ни перед революцией, ни после нее. Только в 1995 году издательством «Радуга» была, наконец, выпущена книга Стефана Малларме в переводах Романа Дубровкина.
В 2012 издательство «Текст» представило двуязычный сборник стихотворений Стефана Малларме, который, в сравнении с изданием 1995 года, дополнен новыми переводами, а также сопровождается подробными комментариями переводчика. На сегодняшний день он является самым полным у нас изданием великого французского символиста.
Сборник открывает вступительная статья переводчика с французского, историка литературы Сергея Зенкина (его же статья открывала том сочинений в стихах и прозе 1995 года), из которой понятно, какой Малларме опасный и непреступный для переводчиков поэт.
В самом деле, как передать в переводе бесконечные инверсии (один из приемов Малларме — деформация обычного синтаксиса), умышленно затемненные, а порою и вовсе зашифрованные места (вспомним «В поэзии всегда должна быть тайна»). По сути, Роман Дубровкин совершил переводческий подвиг, до него никто не осмеливался публиковать в таком объеме переводы столь сложного поэта, как Малларме, да еще в двуязычном сборнике, где на виду каждый шаг переводчика.

Роман Дубровкин дебютировал в 1977 году переводами, опубликованными в поэтических томах Библиотеки всемирной литературы, и был замечен ведущими мастерами поэтического перевода — Морисом Ваксмахером, Вильгельмом Левиком и Львом Гинзбургом. Сам Дубровкин считает себя прямым последователем Аркадия Штейнберга. Публиковал переводы с английского, французского, немецкого, итальянского, новогреческого — переводил Эдгара Аллана По, Генри Уодсворта Лонгфелло, Джозефа Радьярда Киплинга, Уильяма Батлера Йейтса, Роберта Фроста, Артюра Рембо, Константиноса Кавафиса, Йоргаса Сефериса и других. И, наконец, вернул русскоязычному читателю поэзию Стефана Малларме.
Конечно, хорошо бы, чтобы это «второе пришествие Малларме» было поддержано и новыми переводами, и новыми сборниками: Малларме больше, чем кто-либо из поэтов его уровня, требуют к себе постоянного внимания. Отвернешься на мгновенье, забудешь, что именно искусству поэзии дана возможность осмыслить, прочувствовать и оставить для вечности каждое мгновенье существования тысяч и тысяч людей, что только поэзия может обнаружить неразрывную связь их мыслей и чувств, собрать то, что разнесено во времени, — и все придется начинать заново.

Веер
Полузамерзших роз мечту
Ожить как ожили другие
Согреют лепестки тугие
Тебя не подпустив к кусту

Я растопил бы на лету
Оковы зимней летаргии
Осколки смеха дорогие
Звенят в пьянеющем цвету

Дробить на части свод небесный
Обучен веер бессловесный
Дурманней чем любой флакон

Без эфемерных парфюмерий
Хранит не искажая он
Твое благоуханье Мэри

***

За горизонт безвестных Индий
Уплыть с мечтой о чудесах
И мыс времен при фордевинде
Пройти на полных парусах!

Так над волной полиловелой
Под скрип расшатанных снастей
Ныряла вместе с каравеллой
Пророчица благих вестей

Неумолкающая птица,
Но курс был выверен и тверд, —
Алмазам тщетным не светиться
Сквозь ночь, отчаянье и норд, —

А песнь плыла в безбрежном гаме
К лукавому Васко де Гаме.