Как часто имя переводчика остается в тени читательского внимания! Мы сосредоточены на фигуре писателя, сюжете и образах романа, повести, стихотворения. Между тем без труда переводчика, этого незаметного человека, чье имя не всегда можно встретить на обложке, наших встреч с любимыми авторами и книгами просто не было бы. Увы, его лаборатория, в которую так любопытно заглянуть, обычно остается незаметной для читателя. Но поэт и почетный доктор словесности Дублинского университета Григорий Кружков готов поделиться своими профессиональными секретами. Его «Записки переводчика-рецидивиста» — это увлекательный рассказ о захватывающем путешествии к островам любимых поэтов, полном литературных мистерий и созвучий, детективных расследований и неожиданных поворотов судьбы.
Мохнатый шмель
С одним из поэтических переводов Григория Кружкова знаком каждый, кто слышал песню «А цыган идет» («Мохнатый шмель — на душистый хмель…»), впервые прозвучавшую в фильме «Жестокий романс» Эльдара Рязанова (1984 г.). Текст песни представляет собой сокращенную версию перевода стихотворения Р. Киплинга The Gipsy Trail (дословно «Тропа цыгана»). «Между прочим, о том, что мой перевод использовали в фильме Рязанова, я не подозревал, пока неожиданно не услышал в кинозале свой текст, превращенный в цыганский романс», — пишет в «Записках переводчика-рецидивиста» Кружков.
Приключения стихотворения Киплинга на этом, конечно, не закончился. «Мохнатого шмеля» начали исполнять по радио, в ресторанах по всей стране, за что переводчику отовсюду шли отчисления в Российское авторское агентство. В конце года он получил свою «стипендию имени Киплинга». На обратной дороге из агентства в вагон метро влетела цыганка с парой ребятишек. «Через пару минут я схватился, проверил, и точно: денежки — тю-тю! Честное слово, я совсем не огорчился: как прилетели, так и улетели; и это только справедливо, что у цыганских денег — цыганская судьба».
Черт, который боится гвоздей, или мандрагора?
Перевод — процесс, сопряженный со множеством сомнений, вечным мучительным вопросом: какой из двух образов вернее передаст настроение всего текста. Так, работая над переводом песенки Go and catch a falling star Джона Донна — поэта, у которого «крайне мало мажорных стихотворений», Григорий Кружков стремился идти за смыслом, чтобы получилось «так же легко и легкомысленно, как в оригинале». В результате произошла небольшая «косметическая» замена:
Go and catch a falling star,
Get with child a mandrake root,
Tell me where all past years are,
Or who cleft the devil’s foot,
Teach me to hear mermaids singing,
Or to keep off envy’s stinging,
And find
What wind
Serves to advance an honest mind.
Трудно звездочку поймать,
Если звездочка скатится;
Трудно черта подковать,
Если черт гвоздей боится,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
И, старея,
Все труднее
О прошедшем не жалеть.
Этот текст не вошел в антологию переводов из Джона Донна 1977 года, для которой готовился. Редакторы предпочли другой, где мандрагора была на месте. И та не могла не пустить корни сомнения в душу переводчика: «…я подумал: наверное, все-таки мандрагора нужна, какой-то колорит она придает. Корень напоминает человечка, в Средние века верили в его магические свойства, считали афродизиаком и лекарством от бесплодия. Бытовало множество связанных с мандрагорой слухов и суеверий — например, что она кричит, когда ее вытаскивают из земли.
А тут я вытащил ее из стихотворения! Может быть, лучше потихоньку вставить ее обратно? Как-то так:
Трудно звездочку поймать,
Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
Обрюхатить мандрагору…
Не знаю, сомневаюсь. Очень уж хорош черт, который „гвоздей боится“».
Действительно, выбрать совсем не просто…
Монах и его кот
Среди «классических» островов поэтической карты Григория Кружкова, в путешествие к которым автор приглашает читателя в новой книге — островам Джона Донна, Шекспира, Джона Китса и Уильяма Йейтса, особенно выделяется «Остров святых и ученых» — переводы из древнеирландской поэзии.
Возникшая в далекие дохристианские времена, древнеирландская поэтическая традиция была связана с творчеством поэтов-филидов, почитавшихся в Ирландии наравне со жрецами-друидами. С приходом христианства в V веке, появлением монастырей и скрипториев, где ученые монахи копировали богослужебные книги, записывали жития святых, возникла «как бы случайно и между делом» монастырская поэзия. «Это были стихи, которые записывали где-нибудь на полях или на последних пустых страницах кодекса — и не придавали им большого значения. Но многие из них — настоящие жемчужины средневековой поэзии <…> Именно в ирландской поэзии впервые в Европе стала широко употребляться рифма, а также была разработана весьма изощренная система стихосложения».
Наверное, самое известное из всей «монастырской лирики» — стихотворение о коте Пáнгуре, текст которого был обнаружен в библиотеке старинного монастыря в Восточных Альпах, на юге Австрии. «Оно вписано в рабочую тетрадь безымянного ирландского монаха и датируется началом IX века. Известно, что ирландские миссионеры сыграли важную роль в распространении христианства в Европе. Они перебирались через Альпы, плыли вдоль берегов Балтики, добирались даже до славянских земель».
В стихотворении монах обращается к своему любимому коту, который скрашивает ему часы усердных трудов. «По-ирландски стихотворение называется Pangur Bán. Bán значит „белый“, а Pangur, вероятно, „сукновал“ по-ирландски. Как валяли сукно до изобретения сукновальных машин, мы с вами не знаем, но, по-видимому, манера этого котика валяться на полу напоминала его».
Монах и его кот
С белым Пангуром моим
вместе в келье мы сидим;
не докучно нам вдвоем:
всяк при деле при своем.
Я прилежен к чтению,
книжному учению;
Пангур иначе учен,
он мышами увлечен.
<…>
Кот привык — и я привык
враждовать с врагами книг;
всяк из нас своим путем:
он — охотой, я — письмом.
Переводчик признается, что в последнем куплете — «отсебятина», но «уместная»: «…в ирландском тексте сказано только: „Он мастер своего привычного дела, а я своего: сводить трудность к ясности“. Но поскольку все построено на параллелях — „мудрено и мышь споймать, мудрено и мысль понять“, то я подумал, что неплохо бы закончить самой главной параллелью. Ведь монах, извлекая мудрость из книг, воюет с невежеством, и Пангур занимается тем же, только по-своему — он ловит мышей, грызущих рукописи:
Кот привык — и я привык / враждовать с врагами книг».
44 дрозда Григория Кружкова
В творчестве каждого автора читатель может найти повторяющиеся образы, своеобразные эмблемы, то, что чаще всего вспоминается, с чем ассоциируется имя писателя или поэта. Для Эдгара По таковым стал ворон, для Бодлера — альбатрос. В творчестве Григория Кружкова есть похожий (и тоже пернатый) образ: целая глава в «Записках переводчика-рецидивиста» посвящена сорока четырем дроздам!
«Одна студентка, поклонница Стивенса, задала мне неожиданный вопрос: „А сколько всего дроздов в ваших переводах?“
„Сорок четыре!“ — бухнул я сгоряча, видимо, вспомнив хармсовских „сорок четыре веселых чижа“».
Удивительно, но переводчик оказался прозорливо прав. Счет, соответственно, открыл перевод стихотворения Уоллеса Стивенса «Тринадцать способов нарисовать дрозда». Далее автор вспоминает переводы древнеирландского стихотворения «Дрозд над Лох-Лайхом» (IX век), сонета Джона Китса, «Черного дрозда» Теннисона, стихи Эмили Дикинсон, Шеймаса Хини, из английского фольклора… С каждым из дроздов связана своя, уникальная история перевода. Из таких историй и состоят «Записки переводчика-рецидивиста».
–55 % Выгода 983 ₽
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
