Тэги
События российского ХХ века все дальше отходят в прошлое, но интерес читателей к ним не ослабевает. И даже наоборот. Сегодня на эту тему появляется все больше глубоких и взвешенных книг. Перелистаем несколько новых исследовательских работ, авторы которых в разных ракурсах — от экономики до педагогики — рассматривают феномен советского мира.
Масло в обмен на валюту
Профессор, доктор исторических наук Елена Осокина публикует исследования об экономических аспектах советской системы. Так, несколько лет назад она выпустила книгу о продаже русских икон за границу в 1920 — 1930-е годы. Еще одним способом пополнения казны в то время были торгсины — сеть магазинов Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами на территории СССР. В книге «Золото для индустриализации: Торгсин» исследовательница детально разобрала, как действовало это учреждение для «выкачивания» валюты и драгоценностей из карманов граждан и какую социальную роль оно сыграло в тот период.
Большевики с момента прихода к власти проводили жесткую политику в отношении золота, драгоценных камней, антиквариата и валюты, хранящихся у граждан. С приходом нэпа политика несколько смягчилась. Власть на некоторое время даже легализовала операции с валютой, открылись частные биржи и обменные конторы. Но для проведения индустриализации нужно было закупать технологии, оборудование и сырье за рубежом, приглашать иностранных специалистов. Где взять деньги на все это?
У миллионов граждан имелись в собственности монеты, украшения, крестики, табакерки, а также валюта, присланная родственниками из-за границы или купленная ранее у спекулянтов. И в ту же пору в стране начались проблемы с продовольствием. Купить что-либо за рубли, даже ленинские червонцы, становилось все труднее. Снова расцвел черный рынок, появились подпольные торговцы и менялы. И власти в конце 1931 года решили ликвидировать эти проблемы одним махом, начав продажу продуктов и прочих дефицитных товаров за валюту и золото (в дальнейшем стали принимать к оплате также серебро, иконы и антиквариат).
По всей стране стали открывать торгсины — через полтора года их число перевалило за четыре сотни. Там любой советский гражданин мог превратить свои ценности в масло, крупу, хлеб и мясо, а при желании и в деликатесы, — причем совершенно легально и без всякой классовой дискриминации. Люди понесли в торгсины наследные бабкины кольца и браслеты, отцовские часы, царские червонцы, серебряные портсигары, бронзовые статуэтки и деньги разных стран. Государство получало на обменных операциях хорошую прибыль, а люди тем временем спасались от голода, отмечает исследовательница.
Торгсин стал оазисом свободного предпринимательства в пролетарском государстве, у его приемных пунктов с ночи выстраивались длинные очереди. Пропаганда призывала граждан сдавать в торгсины валюту и золото, к тому же их частная купля-продажа была запрещена. (Как тут не вспомнить сцену сдачи валюты в романе «Мастер и Маргарита»!) В элитных магазинах сети продавались модная одежда и обувь, патефоны, часы, косметика, путевки на курорты и даже машины «Форд». Работу сети курировало Политбюро, поддержку оказывали ОГПУ, Наркомфин и Наркоминдел.
За пять с половиной лет в торгсины было сдано почти 100 тонн чистого золота — эквивалент 40% промышленной золотодобычи. Это был весомый вклад в финансирование индустриализации. Но когда сеть выполнила свою функцию и пополнила казну валютой и золотом, ее закрыли. В ту пору бурно развивалась золотодобывающая промышленность, а «кубышки» граждан опустели. Кроме того, благодаря хорошим урожаям стала улучшаться ситуация с продовольствием. Был в ликвидации Торгсина и идеологический момент: само существование валютных магазинов, отмечает Елена Осокина, «шло вразрез с постулатами марксизма и политэкономии социализма».
В свое научное, но не скучное повествование автор вплетает, помимо прочего, колоритные биографии руководителей Торгсина, остросюжетные шпионские истории и экскурс об судьбе царского золотого запаса после 1917 года.
Легенды, отлитые в бронзе
В воспоминаниях архитектора Алексея Душкина есть такой эпизод. В марте 1938 года Сталин приехал принимать станцию «Площадь Революции». Осматривая скульптуры в зале, он повторял вполголоса: «Как живые, как живые». В наши дни журналист и историк Лев Симкин так и назвал свою книгу об образах «Площади Революции» — «Как живые».
Архитектура, скульптура и идеология соединились на этой станции с редкой отчетливостью. «Площадь Революции» — один из символов отечественного искусства 1930-х годов, городская достопримечательность и важный транспортный объект. Несмотря на неблагоприятные подземные условия, бронзовые скульптуры этого своеобразного музея прекрасно сохранились до наших дней. Они привлекают внимание публики и исследователей. Здесь всегда множество туристов.
Лев Симкин внимательно рассмотрел 20 скульптурных фигур (каждая повторена в зале четырежды) и провел историческое расследование о них. У одних изваяний нашлись модели с конкретным именем и биографией, другие соответствуют обобщенным типажам и архетипам советских людей, характерным для искусства тех лет. Автор расспросил знающих людей, перелистал страницы старых книг, оживил собственные воспоминания. Получилось увлекательное чтение с историческим уклоном.
Кто они были в реальной жизни, фигуры с «Площади Революции»? Та, что позировала для «Девушки с книгой», окончила позже Полиграфический институт и всю жизнь работала редактором в журналах: ее хорошо знали многие московские писатели. Тот, с кого лепили «Матроса-балтийца», впоследствии командовал крейсером и ходил на нем в Англию на коронацию Елизаветы II. Фигура матроса-революционера, перепоясанного пулеметными лентами, ассоциируется у автора с Анатолием Железняковым, начальником охраны Таврического дворца, распустившим в 1918 году Учредительное собрание. Есть тут и рассказ о пограничнике Никите Карацупе, подлинном и мифологизированном. Персонажем одного из эссе стал скульптор Матвей Манизер, создавший эту галерею. Лев Симкин проследил его творческий путь, отыскал мастерскую ваятеля в одном из московских переулков...
Разговор о «знакомых и забытых» образах станции подчас уводит Льва Симкина в сторону, то обрастая легендами и байками, то приобретая черты документального повествования или авантюрной повести. Это книга о том, как создавались легенды, отлитые в бронзе.
Поколение первопроходцев
В 50-е — 60-е годы в Советском Союзе появилась новая наука — структурная лингвистика. В ее основу были положены традиционное языкознание, математика и логика. Как ученым удалось синтезировать гуманитарные и точные науки? Что это были за люди — первопроходцы новых научных путей? Как рождались идеи, совершались открытия и в чем их мировое значение? Лингвист и историк науки Мария Бурас в своей книге постаралась ответить на эти вопросы. Она обратилась за помощью к непосредственным участникам тех событий, перечитала их опубликованные интервью и воспоминания. «Книгу эту я плела, как гобелен, из рассказов моих собеседников. <...> Я нанизывала их слова на каркас известных мне фактов, переплетала их разговоры между собой так, что мои собеседники как будто беседовали друг с другом, соглашались, полемизировали, вспоминали одно и то же по-разному», пишет автор в предисловии.
Название «Лингвисты, пришедшие с холода» напоминает и о знаменитом шпионском романе Джона Ле Карре, и об английском идиоматическом выражении, означающем «оказаться в новом для себя положении». Советская структурная лингвистика появилась буквально «ниоткуда». Ведь при Сталине кибернетика считалась лженаукой, а вопросами языкознания ведал лично глава государства. Но в 1954 году московский научный журнал «Математика» опубликовал заметку о проведенной в США первой публичной демонстрации языкового перевода с помощью ЭВМ. С этой публикации начался интеллектуальный переворот в СССР.
«Реабилитация кибернетики приоткрыла дверь в мир, где может существовать наука без идеологии, где доказательность самоценна и ее не надо поверять цитатами из классиков марксизма-ленинизма. Чистота и строгость свободного от демагогии научного поиска обещала духовную свободу, манила разрешимостью многих задач. Это было время полного воодушевления и эйфории», отмечает Мария Бурас.
Начались грандиозные преобразования в науке, в том числе в филологии. Ученые-гуманитарии стали признавать достоинствами своей работы не идейную выдержанность, а логику и доказательность. В языкознание внедрялись алгебраические методы. Ранее лингвисты пользовались приблизительными описаниями, структурная же лингвистика разрабатывала точные методы описания языка. Здесь четко разделялись факты и гипотетические построения, использовались жесткие формулировки. Началось размежевание лингвистики и филологии как строгой и нестрогой дисциплин. «Все структурное, строгое и формализуемое противопоставлялось традиционному, нечеткому и размытому», отмечает автор. В этом процессе молодые ученые видели зарождение нового комплекса наук, свободных от идеологических догматов.
Начали проводиться разнообразные семинары и конференции. «Структурная лингвистика вошла в моду, стала символом современной, продвинутой, устремленной в будущее науки», пишет автор. В этой сфере появились ученые, воплотившие дух времени и ставшие его героями. О них и рассказывает книга. Среди ее героев — выдающийся лексикограф, глава Московской семантической школы Юрий Апресян; автор новаторских исследований о языке новгородских берестяных грамот и «Слове о полку Игореве» Андрей Зализняк; лингвист, один из первых российских специалистов по машинному переводу Игорь Мельчук; лингвист, переводчик, семиотик, антрополог, культуролог Вячеслав Иванов; математик и логик Владимир Успенский. Это все — харизматические фигуры, авторитеты в науке и пионеры новых маршрутов познания. Но автору книги также важно показать человеческие черты ученых, их привычки и хобби, а также те эпизоды, когда им доводилось проявить гражданское мужество.
Записки и сновидения
Советский период истории изучают специалисты самых разных научных дисциплин, его осмысливают публицисты и писатели. Эта эпоха оставила целый пласт текстовых документов и свидетельств. Начиная со второй половины 80-х годов, в России были опубликованы сотни воспоминаний, дневников, заметок о жизни людей в советское время. Эти тексты создавались в разные годы и пробивались к печати по-разному. Они различались по своим задачам, жанру, авторской манере, времени и условиям создания. Вообще в тот период из личных и семейных архивов во множестве извлекались потаенные записки и писались «мемуарные романы»: их публикации порой становились событиями литературной и общественной жизни. Это относится, в частности, к текстам писателей Юрия Нагибина, Давида Самойлова, Леонида Зорина, Евгения Шварца, ученых Мариэтты Чудаковой и Михаила Гаспарова, кинорежиссера Алексея Симонова. В то же время выходили и записки незнаменитых людей.
В 1990-е годы появились многочисленные книжные серии и журнальные рубрики, публикующие подобные материалы. Возник «Народный архив», собиравший частные свидетельства о событиях российской истории ХХ века. В начале следующего десятилетия поток таких документов стал иссякать, хотя отдельные заметные публикации происходили и в более поздний период (воспоминания Лилианны Лунгиной, дневники Софьи Островской и ряд других). Филолог и историк Ирина Паперно в своей новой книге «Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах» исследует этот гигантский массив документов, выявляя в них общие темы, тенденции и жанры. Это в первую очередь книга «об автобиографических документах советского опыта», отмечает автор.
Эти тексты создавали политики, профессиональные писатели, актеры, крестьяне... Для социологов и историков все эти свидетельства в равной мере ценные. Здесь встречаются семейные мемуары, созданные коллективными усилиями: например, мужа и жены, отца и дочери. Одни мемуаристы писали по свежим следам, другие осмысливали давно прошедшие события (в таких текстах подчас переплетаются дневники и воспоминания). История создания, хранения, публикации записок, помноженная на драматичную биографию автора, порой оказывается не менее интересна, чем собственно текст. Свою роль играли посмертные редакторы и публикаторы мемуаров. Исследователей также волнует вопрос: кому автор адресовал свои записки? Наконец, создавались тексты «в постмодернистском ключе»: с изяществом стиля, фрагментарностью, игрой с жанровыми клише — например, «мемуарные виньетки» Александра Жолковского, книги Гриши Брускина, Дмитрия Пригова и Андрея Сергеева. Столь разные тексты, по наблюдению исследовательницы, объединяет стремление сделать описания частной жизни публичными и тем самым придать им форму исторического свидетельства. Еще один важный сюжет книги — описания снов, «в которых тоже не обошлось без вторжения государства и истории». Подобные сны видели самые разные люди — от простого крестьянина до генерального секретаря партии.
Более пристально автор рассматривает два свидетельства эпохи, выбранных «за исключительные эмоциональную силу, масштабность мышления и литературный дар», — знаменитые «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской и куда менее известные тетради полуграмотной пожилой крестьянки Евгении Киселевой (она решила написать киносценарий о своей трудной жизни; фильма не получилось, но записки после долгих приключений были опубликованы в 1996 году). Автор обнаруживает удивительные параллели и контрасты между этими произведениями, казалось бы, совсем не схожими. «Идея о суде истории и пафос свидетеля объединяют многих мемуаристов», подытоживает Ирина Паперно.
Сообщество неравнодушных
О педагогических новациях советского времени написано немало. Эксперименты тех лет представляют интерес и для современных исследователей. Так, антрополог Дарья Димке написала на эту тему книгу «Незабываемое будущее: советская педагогическая утопия 1960-х годов». Она посвящена опыту Фрунзенской коммуны, объединившей ленинградских школьников. Автор называет эту коммуну «одним из вариантов воплощения утопической воспитательной технологии».
Создатели Фрунзенской коммуны опирались на опыт знаменитого Антона Макаренко. Автор «Педагогической поэмы» много работал с трудными подростками и считал, что дисциплина может вырасти только «из практического товарищеского коллективного действия». Его идеи обрели второе дыхание в 60-е годы. Многие педагоги тогда считали, что пионерская деятельность вырождается в показуху, и нужно вернуть ей живой дух первых лет революции, дух Коммуны. Их лозунги — меньше формализма и бюрократии, больше реальных дел! Под их руководством школьники-коммунары оказывали помощь подшефным колхозам, участвовали в городском озеленении, вели тимуровскую работу. Эта идеология, отмечает исследовательница, вырастала из «советской утопической концепции детства». Так возникла система воспитания и социализации, по сути параллельная государственной.
Начиналось это как школа пионерского актива. Летние трудовые лагеря, песни, костры, «откровенный разговор» на принципиальные темы, культ дружбы, искренности, неравнодушия, героизма... В коммуне использовалась терминология 20-х годов. Дети рассматривались как равноправные партнеры взрослых. Коммунарский сбор — испытание стойкости, подготовка к сложным событиям взрослой жизни. Своим создателям коммуна виделась сообществом с особыми отношениями между людьми. Она «должна была представлять собой прообраз коммунистического общества, воплощение коллективного образа жизни», отмечает Дарья Димке. О фрунзенцах публиковались статьи и книги. В этом объединении, по словам исследовательницы, происходила «реализация педагогического проекта шестидесятников».
Позже искренность стала сменяться иронией, оттепель превратилась в застой. В 70-е годы в советскую педагогику пришли консерватизм и рутина, «детство превратилось в резервацию», а коммунарские организации приобрели более замкнутый, клубный оттенок. Официальная власть относилась к ним с настороженностью, как к чудакам-идеалистам. Коммунары постепенно выходили из-под контроля комсомольских структур и становились некой «сектой» внутри социалистического общества. И тогда в ЦК комсомола решили свернуть этот педагогический проект. Но отзвуки коммунарской системы, по словам автора, обнаруживаются и в наши дни в разнообразных молодежных объединениях: от клубов самодеятельной песни до ролевиков.
Тот, кто остается за кадром
Фильмы советского времени и сегодня имеют множество почитателей. Зрители хорошо знают актеров, исполнявших роли в знаменитых кинокартинах прошлых лет ... А что насчет режиссеров? По мнению киноведа Сергея Лаврентьева, люди этой профессии известны публике гораздо меньше. Они обычно находятся «за кадром», и все лавры достаются артистам. Книга «Режиссеры «Мосфильма», по замыслу автора, призвана «исправить некоторую историческую несправедливость», а именно — вывести из тени тех, кто придумывает, снимает, готовит к показу фильмы. Тех, кто отвечает и за успех, и за провал. Автор книги утверждает: «Очень часто появление новых удивительных картин, замечательных актеров, возникновение новых тенденций в отечественной кинокультуре объяснялось частными, бытовыми коллизиями режиссерских жизней».
Эти очерки далеки от академических канонов. В них нет четкой хронологической последовательности событий, это во многом субъективные, фрагментарные размышления о художнике, его произведениях, его окружении и эпохе. Лаврентьев выбрал шесть фигур, олицетворяющих «Мосфильм» ХХ века. Это режиссеры с разными судьбами, разным творческим почерком и разной аудиторией. Но все они — мастера с большой буквы, и их фильмы входят в золотой фонд кино.
Многие знают, что в конце 50-х годов Иван Пырьев, автор любимых народом музыкальных комедий, неожиданно обратился к Достоевскому, экранизировал романы «Идиот» и «Братья Карамазовы». Но Лаврентьев напоминает, что это был не первый его крутой творческий поворот: до середины 30-х годов этот режиссер снимал политическое и шпионское кино на злобу дня. А еще, добавляет биограф, «мы обязаны ему двумя любимейшими режиссерами». Ведь именно Пырьев уговорил Эльдара Рязанова взяться за «Карнавальную ночь», сценарий которой молодому режиссеру поначалу очень не нравился, а позднее защитил от киночиновников Леонида Гайдая, почувствовав в нем потенциал комедиографа.
Герой другого очерка Михаил Ромм не сразу взялся за документальный фильм «Обыкновенный фашизм»: ведь до этого он снимал только художественное кино. Но сценаристы Майя Туровская и Юрий Ханютин смогли увлечь его своей идеей. При подготовке фильма они просмотрели 2 миллиона метров нацистской трофейной хроники из архива — в том числе обнаружив кадры, которые никто ранее не видел. До последнего момента оставался риск, что фильм запретят. Но Ромм сначала отправил его на международный кинофестиваль в Лейпциг, где лента получила приз. И уж после этого не показать его на родине просто было невозможно. За первый год фильм посмотрели в СССР больше 20 миллионов зрителей — это рекорд отечественного документального кино. Ни один из современных блокбастеров в российском прокате не может похвастать такими цифрами.
Исследователь обращает внимание и на контекст творчества своих героев. Он пытается разобраться, почему одухотворенные фильмы Бориса Яшина не имели громкого успеха в 60–70-е годы, размышляет о раннем советским кинематографе, звездой которого был Лев Кулешов, говорит о восприятии грузинских фильмов в СССР в очерке о Михаиле Чиаурели. Исследователь также рассказывает о советской системе кинопроизводства и кинопроката, о том, как знаменитые режиссеры вносили исправления в собственные фильмы для повторного их выпуска на экран. Это не просто книга о кино, а рассказ о важных исторических реалиях и культурных тенденциях ХХ века.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
