Рецензии (отзывы) покупателя Ленуарий

Источник: НГ EXLIBRIS (2010)
В книгу вошли девять эссе писателя Владимира Шарова (р. 1952), над которыми он работал почти 20 лет с большими перерывами. Как предупреждает автор — собирая эту книгу, он в очередной раз убедился, что число тем в русской истории, которые его занимают, достаточно ограниченно. Это опричнина, Смутное время и, конечно, события 1917 года. В то время как очень многие у нас в стране до сих пор настаивают, что победа большевиков в 17‑м году абсолютно ни из чего не...

Читать полностью

Источник: Известия, 2 мая 2012, Елена Иваницкая

"Добро, обращенное на близких, всегда больше,
чем добро, обращенное на человечество"

Владимир Шаров — о рае на земле, сожженных архивах и умении не сбиваться в стаи
Автор восьми романов Владимир Шаров, которого на Западе называют "новым российским Достоевским", отметил 60‑летие и готовит к изданию новую книгу. Корреспондент "Известий" встретилась с юбиляром.

— Вы завершаете еще один роман. О чем он?

— Роман (рабочее...

Читать полностью

Источник: Известия, 2 мая 2012, Елена Иваницкая

"Добро, обращенное на близких, всегда больше,
чем добро, обращенное на человечество"

Владимир Шаров — о рае на земле, сожженных архивах и умении не сбиваться в стаи
Автор восьми романов Владимир Шаров, которого на Западе называют "новым российским Достоевским", отметил 60‑летие и готовит к изданию новую книгу. Корреспондент "Известий" встретилась с юбиляром.

— Вы завершаете еще один роман. О чем он?

— Роман (рабочее название "Возвращение в Египет") получается очень большой: это фрагменты почти тысячи писем людей, прочно между собой, в том числе и по крови, связанных. Это их жизнь с 20‑х примерно по середину 60‑х годов прошлого века, и всё это так или иначе переплетено с комментариями к разным гоголевским текстам.

— Вашу писательскую манеру сопоставляют и с реализмом Льва Толстого, и с фантастическим абсурдом Кафки. А как вы сами ее определяете?

— Можно, наверное, сказать, что я ранен безумием нашей жизни, каким-то совершенно диким желанием втиснуть ее ужас в формальные и ко всему безразличные рамки. Достаточно вспомнить про папки со следственными делами, на которых был штамп: "Хранить вечно". В меру своих сил я и пытаюсь описать это вмешательство слов и понятий, связанных исключительно с Высшей силой, в самую обыкновенную жизнь заурядного человека. Эту ни с чем не сравнимую реалистичность нашего безумия, его достоверность, которая убила или сломала жизнь миллионам людей, а в общем, и всей стране.

— В своей прозе вы исследуете жестокий опыт ХХ века. А каким представляется вам желанный, добрый к человеку мир?

— Я убежден, что добро очень зависит от расстояния. Обращенное на близких — родных и друзей — оно всегда больше, чем обращенное на все человечество. Я безусловный сторонник "малых дел" — частной, семейной жизни. Люблю не философские трактаты и политические манифесты, не жизнеописания "сильных мира сего" (хоть я и историк), а дневники, воспоминания, переписку самых обыкновенных людей, роль которых в истории с общепринятой точки зрения невелика. Надо сказать, что всего этого от русского ХХ века осталось очень мало. Люди, боясь ареста, немилосердно жгли домашние архивы, а та часть, которая уцелела, написана со столь явной внутренней цензурой, что ничего, кроме печали, это не вызывает. Разумеется, я признаю, что немалое число тех, кто хотел радикально переустроить общество, выстроить рай на Земле, руководствовались вполне благими мыслями, однако, наверное, в любых абстрактных конструкциях (чем они величественнее, тем этого больше), есть что-то настолько враждебное человеку, что они режут его не хуже ножа.

— Вы придерживаетесь либеральных взглядов. Ответьте на вопрос: "Почему я либерал?"

— Большая часть того, что существует в мире (тут с Гегелем спорить трудно), так или иначе имеет свое назначение и смысл. И все-таки лично мне кажется, что самое хорошее, что в нас есть, связано с нашей непохожестью друг на друга, а не с нашей способностью сбиваться в стаи.

— Опыт историка, специалиста по истории русской Смуты, помогает вам понять сегодняшний день?

— XVI век — опричнина и начало XVII — смутное время — обнажили бездну всякого рода отношений, связей, институтов, которые прежде держали Россию, были ее фундаментом и несущей балкой и которые именно верховная власть шаг за шагом, послойно, начала разрушать. А дальше этот снежный ком катился уже сам собой, ничего нельзя было ни остановить, ни поправить, и прежде чем все постепенно стало восстанавливаться, прошло много десятков лет и погибло огромное количество людей — по разным оценкам, до трети населения России. Это был чрезвычайно страшный опыт того, чего нельзя делать никогда и ни под каким предлогом. И этот опыт со временем ничего не потерял. Он, так сказать, и сейчас живее всех живых.

— Писательство — это радость или страдание? Или "радость–страданье одно"?

— В первую очередь это очень долгий и очень медленный труд. Когда пишешь вещь 5–6, а то и семь лет, неизбежны длинные и, понятно, невеселые периоды апатии, неуверенности в себе, часто и полной безнадежности. А как это точнее назвать — радостью, страданием или чем-то третьим, — я сказать затрудняюсь.

— Какие из ваших романов вам особенно дороги и почему?

— В общем и целом я отвечаю за все, что написал. Кроме того, на вопрос, кого из своих детей ты любишь больше, ответить трудно. Все-таки те люди, чье мнение я знаю, выделяют "Репетиции", "Старую девочку", "Воскрешение Лазаря" и "Будьте как дети".

— В ваших романах немало эротических сцен. Почему они для вас так важны?

— Эротика (в моем исполнении она, как правило, мягкая) — законная часть той интимной человеческой жизни, которая меня интересует. Вне и помимо нее трудно представить любовь, ласку, нежность двух близких людей. Наверное, поэтому.

— Что из личного опыта вы бы хотели передать своим детям и их ровесникам?

— Пожалуй, только одно: понимание того, насколько сложен, изменчив и подвижен мир, насколько легко походя, невзначай можно обидеть человека. Мне вообще кажется, что большая часть, а, может, и всё зло в нашем мире (революция в том числе) — от попыток упростить мир, посмотреть на него математически ясно и понятно. Скрыть

ЭТО НАСТОЯЩАЯ ЛИТЕРАТУРА!!! Поклон Александру Григоренко!

"Земля" Юрия Арабова — книга удивительная не только своей силой, но и неожиданной образностью, точностью и какой-то потаенной красотой. Поэт вдумчив и наблюдателен, а его стихи несут мощнейший культурный заряд. Тут "брат Гоголь" ходит "к брату Пушкину", граф Толстой ищет почву, нахохливается Пончик Пилат, а Врангель пытается вырвать Юг из войны. "И нежная память затягивается, как порез".

Этот сборник — не что иное, как попытка собрать осколки тех смыслов, что остались в нашем...

Читать полностью

"Земля" Юрия Арабова — книга удивительная не только своей силой, но и неожиданной образностью, точностью и какой-то потаенной красотой. Поэт вдумчив и наблюдателен, а его стихи несут мощнейший культурный заряд. Тут "брат Гоголь" ходит "к брату Пушкину", граф Толстой ищет почву, нахохливается Пончик Пилат, а Врангель пытается вырвать Юг из войны. "И нежная память затягивается, как порез".

Этот сборник — не что иное, как попытка собрать осколки тех смыслов, что остались в нашем постмодернистском мире. Обрести новую духовность единственно верным путем аккумуляции вековых ценностей. Не удивительно, что в глобальном смысле жизнь поэтом мыслится как некое вечное непрерывное действие: "На крепкой веревке до Бога в Рай/сушится наше белье./И облако, вздрогнувши, как фонарь,/обращается в майку, висит кулем". А время — вещь весьма относительная: "Я живу в Золотой Орде/и работаю там в Ворде", и дальше: "Но все же я исчезаю/из речи деда Мазая,/из сводок Хамида Карзая,/из сосен на Ладоге./Орда, она Золотая,/а яма всегда выгребная./И птица бьет, не взлетая,/из раны роняет ягоды./Под нею — омут без края,/над нею — небо без Рая./И нимб без святого — радуга".

Здесь дух глаголет, пусть и язык иногда темен, особенно когда речь идет о более ранних текстах. К слову сказать, в книге четыре части: "Образ жизни", "Образ мыслей", "Past Indefinite" (стихи 1980–1990 годов) и "Времена года" (в этом разделе поэтические тексты перемежаются с задумчивой прозой).

Арабов пишет о Боге и расслоении реальности, бренности и вечности, душе и смерти. Кажется, весьма традиционный набор, но на деле получается иное, точно "суть квадратуры круга, что не круг, а куб".
Читая эти тексты, понимаешь, почему сценарии (именно работы Арабова лежат в основе 11 фильмов Александра Сокурова) так глубоки и многозвучны. Впрочем, сам Юрий Ни-колаевич считает себя поэтом, хоть другие называют его прозаиком…
Источник: ж.Читаем вместе, ноябрь, 2012
N11(76) Скрыть

Лучшие рецензии автора	Рейтинг
Искушение Революцией (Русская верховная власть)	+10
Репетиции	+9
Земля	+5
Мэбэт (История человека тайги)	+1

Акции сегодня

Рецензии и отзывы покупателя