Рецензии (отзывы) покупателя Михеева Анна

Прочитала с огромным удовольствием. Несмотря на то, что я совершенно не знакома с локальными мифами описанного региона, меня восхитило умение автора сплести угрюмый провинциальный быт, беспомощность бюджетного работника культуры и медленную неотвратимость глубинной, настоящей хтони. И ясное предупреждение о том, чего стоит ей сопротивляться.

Если вы с восторгом читали про жен луговых мари и "Овсянки" Осокина, "Последнее время" Идиатуллина - бегите в эту книгу.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе
(О. Мандельштам)

Комитет охраны мостов» - настолько актуальный, в смысле «основанный на реальных событиях» роман, что не всякий читатель заметит присутствие в нем таки повзрослевшего выводка той зверюшки, что пробралась в (тогда еще) СССР в начале 70-х в повести «СЭС-2» Марии Галиной, и явно скрестилась тут с автохтонными родственниками. Там и тогда...

Читать полностью

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе
(О. Мандельштам)

Комитет охраны мостов» - настолько актуальный, в смысле «основанный на реальных событиях» роман, что не всякий читатель заметит присутствие в нем таки повзрослевшего выводка той зверюшки, что пробралась в (тогда еще) СССР в начале 70-х в повести «СЭС-2» Марии Галиной, и явно скрестилась тут с автохтонными родственниками. Там и тогда присутствие ее людьми остро ощущалось, меняло полностью восприятие, как смена фильтров, как высыпанное за шиворот ведро сухого льда. Сейчас их личное присутствие почти ничего не меняет.
Я уже писала, в отзыве на «Бывшую Ленина» Идиатуллина, что пугаешься не тогда, когда читаешь про хтонь, изложенную в жанре бытописи, а когда ловишь себя на том, что эта бытопись не выламывается из личного опыта. Ну да, десять ребятишек пошли в детский садик, с проверкой приехали из РОНО и их осталось девять, а в чем сюжет-то будет и когда?

Так и тут. Читаем, блин, как будто Тайгу инфо. Ну, каких-то подростков загребли по отрицательной величины поводу. Дали реальные сроки, превышающие сроки за изнасилование годовасика отцом. Среди студентишек вроде бы был провокатор. Кто-то из них вроде как умер в камере. О ком-то бегает и неслышно никому орет мать что-де ребенок больной, в камере помрет – ну, понятно, что помрет, а для чего их брали-то по вашему, не для того же, чтобы они там, не знаю, исправились, чего им исправлять, то что они ни в чем не виноваты ясно с любой точки зрения, не думаете же вы что кто-то их считает способными на что-то там всерьез.
Параллельно и гораздо громче форсится обсуждение очередной мегастройки века – авиационного моста через полюс, чтоб из Штатов в Индию летать можно было. Параллельно делится пирог каких-то проходящих сквозь регион денег…
Дмитрий Захаров хорошо знает, о чем и о ком конкретно пишет (привет вам, дорогие мои красноярские политтехнологи, живущие теперь в небольших немецких городках и на теплом Бали с хорошими европаспортами, привет вам, как вам спится, вкусно ли кушается, ребята?) Все механики переработки того, что говорят тебе твои бесстыжие глаза, в то, что должно появиться на _ресурсе_, излагаются Захаровым толково и наглядно, но это мы еще в Средней Эдде видели. Что же изменилось? И тогда мочили невинных для того, чтобы отвести точку внимания от страшного, разнузданного грабительства, чего ж тут нового?
Изменилось, имхо, исключительно отношение к процессу. Уходит, и так еле различимое в начале романа, желание вести диалог. Окончательно умирает ощущение, что диалог есть вести с кем – давно, как мне кажется, ошибочное.
Главные герои – журналисты, на наших глазах по тем или иным причинам теряющие страх и родители забранных на всесожжение детей. Они, с разных сторон, по совершенно плотному сеттингу, вплоть до конкретных блюд в конкретных забегаловках в конкретных локациях, двигаются к одному и тому же выводу. Бояться поздно. Сохранить не удастся ничего. Если ты не сдаешься, то бить надо уже в полную силу.
Автор останавливается в тот момент, когда сюжет юзом тормозит перед шлагбаумом с надписью: А. Горький «Мать». Выжившие герои, сгорбившись, натягивают шапки пониже, ныряют под шлагбаумом и исчезают в метельной ночи, баюкая в карманах искалеченные руки, мы остаемся смотреть им вслед, глядя на указатель латиницей Oscar Wilde: «Vera; or, The Nihilists»

Постфевральская литература стоит на краю того, чтобы назвать вовсю идущую гражданскую войну гражданской войной. Перспектива примерно как переплывать Енисей зимней ночью.
Но на этом берегу весны не будет точно. Скрыть

Нам очень, очень нужны книги, которые бы рассказывали нам о реальной истории России двадцатого века. Мы столько раз меняли точку зрения на все происходящее, что часто не знаем уже, чему верить - советская и антисоветская пропаганда столько раз уже врали нам в лицо, что веры нет ни тем, ни этим.
Единственное, на что сейчас мы можем твердо опираться - это на личные свидетельства.
И именно поэтому "На берегу Тьмы" - книга очень ценная. Это реальная история конкретной семьи, а точнее,...

Читать полностью

Нам очень, очень нужны книги, которые бы рассказывали нам о реальной истории России двадцатого века. Мы столько раз меняли точку зрения на все происходящее, что часто не знаем уже, чему верить - советская и антисоветская пропаганда столько раз уже врали нам в лицо, что веры нет ни тем, ни этим.
Единственное, на что сейчас мы можем твердо опираться - это на личные свидетельства.
И именно поэтому "На берегу Тьмы" - книга очень ценная. Это реальная история конкретной семьи, а точнее, конкретной женщины, выжившей и сумевшей сберечь хоть кого-то из своих потомков.
Мысли ее, слова и малые дела ее и ее близких реконструированы автором по семейным легендам и записям в документах, по оставшимся письмам. Мы не можем стопроцентно доказать, что Катерина что-то сказала или подумала, но мы точно знаем, что она ДЕЛАЛА.

С жанровой точки зрения книга напомнила мне австралийскую "Все реки текут" - сначала сюжет, закручивающийся вокруг юной девушки, напоминает женский роман, но долго любовным переживаниям не затянуться - наступает война, революция, одни тяготы сменяют другие, одни люди исчезают, другие прискорбно изменяются, выросшие дети разочаровывают или гибнут... И вот вроде бы сил уже не осталось, но осталась надежда, осталось дело, которое не бросишь.

Книга оставляет нас в привычно тяжелый для героини момент, но за кадром остается наше знание о том, что потомки Катерины, внуки ее последнего внука Ивана не только выжили, но и смогли вернуться в родное село. С этим знанием повесть о упрямой женщине кажется гораздо менее пессимистичной. Всё было не зря. Скрыть

Если вы любите Умберто Эко за богатство исторических реалий и глубину аллюзий, Майкла Флинна и Яцека Дукая — за правдоподобные сюжеты из жизни постчеловечества а Уильяма Гибсона — за идеально сходящиеся фракталы сюжетных линий...

Впрочем, вот тут-то есть сложности.

Но по порядку.

Инспектор по фамилии Рыцарь (Нейт) получает задание — тщательно исследовать смерть гражданина страны. По всей видимости, несчастный случай. Одинокая пожилая женщина, чудаковатая библиотекарша и писательница,...

Читать полностью

Если вы любите Умберто Эко за богатство исторических реалий и глубину аллюзий, Майкла Флинна и Яцека Дукая — за правдоподобные сюжеты из жизни постчеловечества а Уильяма Гибсона — за идеально сходящиеся фракталы сюжетных линий...

Впрочем, вот тут-то есть сложности.

Но по порядку.

Инспектор по фамилии Рыцарь (Нейт) получает задание — тщательно исследовать смерть гражданина страны. По всей видимости, несчастный случай. Одинокая пожилая женщина, чудаковатая библиотекарша и писательница, умерла во время теоретически абсолютно безопасного ментального допроса, который даже неясно, по какой причине и кому понадобился. Ситуация эта абсолютно неприемлема, и нужно предпринять все возможные меры, чтобы ни при каких обстоятельствах этот несчастный случай не мог повториться — и, разумеется, наказать проявивших халатность специалистов.

Инспектор — вопиюще честный и добросовестный человек, которой, пожалуй, еще лучше подошла бы фамилия Паладин, со всей серьезностью приступает к делу — изучает и обстоятельства допроса, и дом погибшей женщины, и, разумеется, требует от Свидетеля — ИскИна, обеспечивающего безопасность общества, полную запись ментального допроса.

...С обстоятельствами допроса что-то нечисто.

...В доме, экранированном от бесчисленных камер Свидетеля, на инспектора неожиданно нападает некто, похожий на плод связи Тильды Суинтон с Дэвидом Боуи.

...Допрос, загруженный в мозг инспектора, раскрывается, как гиперкуб и превращается в потоки сознания сразу нескольких человек... и не только человек. Инспектора разрывает между попытками разобраться в фактических составляющих произошедшего (все более напоминающих изуверское убийство) и необходимостью упасть где-нибудь и просмотреть очередной неконтролируемо всплывающий нарратив (каждого из которых, по уму, хватило бы на небольшую отдельную повесть). Отдельные названия, имена и локации из каждого нарратива начинают тревожно перемелькиваться друг с другом, инспектор, не в силах удержать всю эту махину в памяти, поручает ИскИну проводить гуглеж по историческим источникам и поиск сопряжений... Но все больше, с каждой итерацией, подозревает, что Свидетель — один из соучастников преступления.

В конце концов, когда инспектор падает и засыпает прямо на стуле во время допроса одного из очень косвенных свидетелей, волей-неволей вспоминаешь, что всё — и знание, и ответственность, и окончательное решение — навалены на одного, смертного, ограниченного обычным человеческим телом человека, хотя и избранного... Избранного кем?

Пожилой библиотекаршей с скучным провинциальным английским именем Диана Хантер.

***

Все, все имена и большинство терминов в книге говорящие. Причем в большинстве случаев подразумевается не самый популярный, а чуть более отстраненный смысл. Например, персонажи-кардиналы не кардиналы в том смысле, что они мужчины в красных платьях или красивые красные птички, а олицетворяют собой характеристики математических множеств, сходящихся в искомую точку (пояснений об этом вам в тексте не дадут, придется погуглить или расспрашивать френдов — как сделала я). Никакие солнечные часы в тексте не появятся. Противостояние дионисийского и аполлонического начал вообще ни разу не будет названо прямо — за одного выступит предтеча, за второго вообще всю книгу отдувается сестра. Тем не менее, при всей этой уклончивости и увертках (мне кажется, порой чуть избыточных, но может быть, я просто слишком плохо образована), основной вопрос ставится достаточно ясно.

Кто должен контролировать массовые социальные процессы?

Если мы признаем, что сырой человеческий коллективный уровень нуждается в присмотре — то кто будет присматривать за присматривающими? и как мы должны создать эксперта, достаточно квалифицированного и достаточно этически кондиционированного, чтобы присматривать за теми, кто будет присматривать за тем, кто присматривает за человечеством?

Обеим женщинам, которые в итоге становятся суммарным ответом на этот вопрос, женщине-прокурору и женщине-экзекутору, в итоге очень сочувствуешь. Но, в конце концов, кто-то же должен удерживать баланс между контролем и свободой, порядком и спонтанностью, математикой и тайной — ну в общем, кто-то же должен спасти человечество от вырождения в роботов или коллективного самоубийства. Аполлона и Диониса нельзя примирить, но можно держать обоих в узде. Чем каждый человек, в сущности, всю жизнь и занимается.

С определенной осторожностью хочу заметить, что я не все поняла в истории Константина Кириакоса. Такое ощущение, что его математическая подготовка, его банкирская острая наблюдательность, его жизненная история должны были сыграть что-то большее, чем провести алхимичку и художника из одного, условно, места за ручку, в другое, условно, место. Но то ли автор не стал этот момент подробно проговаривать, то ли что-то гульнуло при переводе, то ли мне не хватило подготовки — в общем, возможно, люди, более сведущие в матанализе финансовых потоков, смогут сказать точнее, а я не берусь.

Точно так же я не поняла, как попал в неприятности военнослужащий Сципион (то есть, как он погиб — это понятно, но почему он? Почему его засосало именно туда и как он оказался в числе нападающих?) И вот эти, а также еще пара более мелких недоумений мешают мне любоваться схождением линий сюжета, как любуешься ими у Гибсона, где каждый зубец шестеренки попадает в нужный ему паз, и часы, отданные случайному маленькому аутисту одним персонажем, вдруг рифмуются с данными о уникальных часах, носимых коварным антагонистом, которого ищет совсем другой персонаж.

Думаю, нам еще предстоит обсудить с другими читателями, КТО ЧТО ПОНЯЛ и попытаться сложить эту мозаику потщательнее.

Может быть, это самое ценное в книге. Скрыть

“Золотая пуля” — важная и остро насущная книга, павшая смертью храбрых в ходе авторского эксперимента с формой подачи. Строго говоря, это обалденный, прорывной в истории жанра комикс, который авторы зачем-то написали словами.

Принципиальное отличие комикса от литературного произведения — это передача настроения через оформление визуального ряда, а не через внутренние монологи или авторские языковые решения. Читатель смотрит на ряд изображений, делает по нему выводы и получает сырые...

Читать полностью

“Золотая пуля” — важная и остро насущная книга, павшая смертью храбрых в ходе авторского эксперимента с формой подачи. Строго говоря, это обалденный, прорывной в истории жанра комикс, который авторы зачем-то написали словами.

Принципиальное отличие комикса от литературного произведения — это передача настроения через оформление визуального ряда, а не через внутренние монологи или авторские языковые решения. Читатель смотрит на ряд изображений, делает по нему выводы и получает сырые впечатления, и из этих выводов и впечатлений уже компонует свое понимание сюжета.
Прямоточное, без преобразования героем и\или автором, описание картинки, “которая должна была тут быть” разрушает художественное воздействие. И добро бы речь шла о простой перегруженности текста образами, проблема глубже.

Пример. Один из важных обитателей бойни, (очаровательного зомби-парка, в котором маленький Джек начинает становиться Джеком Мормо), мерзкий писклявый людоед, обозначается героем как горлум. Горлум? Почему не мистер Коллинз? Что за неожиданное знакомство посткультурного подростка с британской литературой? То есть абсолютно понятно, имей мы дело с раскладкой для комикса, “вот тут из темноты появляется этакий горлум, дальше так его и рисуй, имя давать не будем, поймешь о ком речь — ну и хватает героя за ногу...”

В книге, да еще работая от первого лица, автор обязан соотносить прямой визуальный поток с тем, как оное первое лицо этот поток обрабатывает. Авторы же “Золотой пули” подают _вроде_бы_внутренним_монологом героя сырую визуалку, в результате чего герой отмечает, скажем, “черные арабские потеки крови”. Но, позвольте, во всей книге нет ни одного араба, ни живого, ни мертвого, что происходит? И только с помощью мысли о том, что это — указания для художника — можно сообразить, что потеки крови напоминали арабскую вязь. Которой герой, конечно, тоже никогда не видел и опознать бы не смог.

С настроением героя та же петрушка. Авторы “Золотой пули” добросовестно напоминают несуществующему художнику о том, что героя происходящее должно таращить. В результате где-то к середине текста, когда вдруг сообщается: ”Вот теперь отчаяние захватило меня целиком”, то это прям превосходит рекорд индейца по прозвищу Острый Глаз: “Я, конечно, зомби уже полсотни страниц, но до сих пор было терпимо”.

В последней трети текста нагромождение визуальной составляющей слегка ослабляется, и акцент смещается с картинки на действия. Смещается, вроде бы, не так уж сильно, но степень читабельности происходящего подскакивает почти по экспоненте. Все так же блещут синие очки, все так же завешено волосами лицо безногого индейца, все так же ярко текут струйки крови по ногам висящей в глухой ночи девочки — но хоть что-то начинает происходить по законам текста. В начале ни Роб, ни Медведь никак не обращают внимания на то, что Аэлита — метиска (голая нога из красного платья куда важнее), а в конце этот момент подан точно и без какой-либо избыточности.

В последней трети и начинает, наконец, что-то постижимое происходить, частично объясняя предыдущую фантасмагорию. С переменой декораций авторы слегка теряют к ним интерес — ну зима, ну лес, что вы, леса зимнего не видели? Зато становится яснее, что герои считают отсчетом желательного, что нормой, а что — хорошим концом. Превращаются в метафоры густые эдипальные лавкрафтианства, типа невидимой веревки, связывающей Джека и Гнилого (“да, я очень привязан к папе”) или матери, рожающей черную нефтяную лягушку (“боже, кого они могут зачать в свои сорок?”). Ну и наконец становится можно поговорить о том, ради чего городился весь утомительный огород.

К сожалению, нельзя сказать, чтобы авторы, таща такую громоздкую преамбулу, были совсем уж неправы. Как говорил фронтмен, кажется, “Металлики” — перед тем, как спеть искреннюю и беззащитную песню, ты должен страшным голосом прорычать альбомов девять, иначе ни черта тебе никто не поверит.

Доказав себе и всем окружающим, что заподозрить их в мягкотелости и ванильности нельзя, авторы наконец говорят о том, что сепарирующийся подросток и даже взрослый самостоятельный дядька могут любить родителей. Что тот момент, когда твой отец впервые оказывается не суперменом — это большое горе. Что любовь матери к отцу может перехлестывать ее любовь к детям. Что каждое действие любви, которое совершил человек, которого ты называешь папой, дает тебе ресурс силы на всю оставшуюся жизнь.

Тема Отца в отечественной литературе вообще, как мне кажется, не поднималась чуть ли не с лет Анатолия Алексина. Сыновняя позиция — ну что это, разве это достойно внимания, ты чо, сынок ваще. Включи Цоя, садись в седло и вали, их не догнать, их уже не догнать, нас не догоняяяяят.

Соответственно, при сепарации, толкуемой как обнуление прошлых привязанностей и детского опыта, никакие родители как значимые персонажи не существуют. Однако, человек, прошедший через бойни взросления, должен вернуться изменившимся и сказать родителям, чем он в результате стал, и во что их дары преобразовались внутри него. Это задача, которая абсолютно не стоит перед подростком. Это работа для взрослого, одна из составных частей взрослости — встретить своих родителей заново. Отделить токсичные паттерны от здоровых. Вспомнить моменты, когда родителям удавалось проглотить отдельные куски смерти и не передать детям “по идее, я должен сейчас тебя выпороть. Но...Иди уж”; сообразить, насколько тяжелая это была работа и принять как факт, что справлялись они не всегда. Заново построить границы и правила между собой и ними — уже из понимания, насколько эти люди (или воспоминания о них) вообще вменяемые. Бывает, что и нет.

Только по окончании этой работы старая магия подросткового апокалипсиса окончательно сгорает со всеми хрипящими черепами одноглазой коровки (влезь мне в правое ушко, Хаврошечка) и прочей нажористой нефтью.

Комикс останавливается на взрыве. Ровно за секунду до того, как на очищенную землю сможет вернуться тот, кто споет “Все в порядке, мама”. Индейцы назвали нам его имя. Скрыть

Это очень хорошая книга. Она увлекательная и живая. Главная героиня, далеко не глупая женщина, оказывается в действительно сложной ситуации и вынуждена много хлопотать и придумывать, многим рисковать, чтобы спасти себя и семью.

Тут есть и магия, и таинственные ночные тени, и изнанка ночного города, и - что меня удивило, это нынче нечасто встретишь - настоящий, не плакатный, патриотизм, любовь и память. И "наши мертвые нас не оставят в беде", и "делай добро пока можешь", и...

Читать полностью

в руке удобны, на вид симпатичные, но мажут(((

взрослому ничего, особенно если писать не помногу и вытирать бумажкой иногда, а школьнику не берите

очень серьезная и нетривиальная работа. Когда ее смотрели одновременно конфликтолог и специалист по теории систем, оба почерпнули для себя много нового и ни один не обнаружил явных косяков; хотя вообще-то объединение серьезного логического аппарата и принципиально гуманитарных представлений - дело отнюдь не простое. Однако, имхо, среднему студенту-гуманитарию учебник совершенно не по зубам. Работаем по нему с магистрами. Плачут, но грызут. Одну главу приходится разбирать по две пары. Сама я...

Читать полностью

Книга написана в методологии нарративной медиации, некоторые из предлагаемых автором методов и техник достаточно свежи. Автор не злоупотребляет повторением всем известных базовых основ, не пытается распространять свои разработки на все возможные виды конфликтов, а четко показывает сферу их применения.
В принципе, можно считать минусом книги то, что все приводимые примеры имеют достаточно неясный бэкграунд для россиянина, поскольку участники конфликтов - американцы разной этнической...

Читать полностью

Лучшие рецензии автора	Рейтинг
Гномон	+58
Комитет охраны мостов	+18
Конфликтный диалог. Работа с пластами значений для продуктивных взаимоотношений	+7
Взгляд сквозь пальцы	+5
Золотая пуля	+4

Акции сегодня

Рецензии и отзывы покупателя