Рецензии на книгу «Якутия» Егор Радов

"Ты ходишь около беды,/ как будто около воды,/ и дно тебе - как высь.../ Очнись! Услышь меня!" Так писала великая поэтесса Римма Казакова своему сыну Егору Радову, выбравшему нелегкий путь авангардного писателя и вместе с ним изнанку этого мира - алкоголь, наркотики, то что всегда отличало непризнанных гениев, которым Егор, к сожалению, так и не сумел стать. Ярко вспыхнув, он очень быстро сгорел, пережив свою великую мать всего на несколько месяцев и оставив после себя несколько книг. относится к которым можно по разному.
Творчество Радова можно охарактеризовать как некий литературный постпанк, который в девяностые был интересен многим, особенно на волне популярности только что переведенных на русский язык книг Берроуза, Хантера Томпсона, Кизи и ряда других менее известных авторов. И в этот период образ жизни и стиль творчества Радова безусловно попадали в мейнстрим литературной и молодежной субкультуры, в которой он был далеко не одинок. Но менялись времена и форматы, многое ушло в прошлое, а он так до конца и остался на своей волне, продолжая наполнять страница книг абсурдными нелепыми персонажами, живущими немотивированными поступками и творящими реальность в алкогольно-наркотическом угаре. Как явление времени его творчество конечно же занимает определенную нишу в истории эпохи. Но слишком серьезно относиться, а тем более пытаться понять эти бредни не стоит. как не стоит считать их серьезной литературой.
В этой связи роман "Якутия", наиболее объемное, но наименее оцененное произведение Егора Радова представляется мне посткоммунистическим путешествием в иную запредельную реальность бытия, называемую в данном случае Якутией, двух совершенно различных персонажей, срисованных с героев "Страха и ненависти в Лас-Вегасе" Хантера Томпсона, причем это просматривается во всех частях книги, начиная от на первый взгляд нормального, вполне реалистического начала пути, заканчивая фантасмагорическими трансформациями реальности в абсурдное инобытие, в котором герои раз за разом находят некие новые ипостаси и ценности. Разница лишь в том, что употребляют они не вполне реальные земные допинги, как герои Томпсона, а некие мифические или божественные вещества, изменяющие реальность ничуть не хуже. Вся эта прозрачность образов делает книгу не интересной, причем не с точки зрения сюжета, а именно с позиции литературной значимости, новизны; вторичность романа с первых глав охлаждает желание разбираться в хитросплетениях сюжета и вдумываться в смысл и стиль книги. Все это лишает Радова возможности достойно конкурировать со своими литературными соотечественниками, такими как Папперштейн или Бояшов или Елизаров, местами близкими ему по теме, но ушедшими гораздо дальше в литературном смысле. Не говоря уже о Пелевине, который являясь ровесником Радова, давно уже почивает на лаврах русского литературного авангарда.