Как вы понимаете, что книгу нужно обязательно перевести?
У меня простой критерий — если книжка мне очень нравится, я буду предлагать ее издательству. Но у издательства часто возникают сомнения, вот сейчас я давно хожу с несколькими книжками-картинками, и что-то пока никак.
Были ли предложения, от которых вы отказывались, так как считали, что не ваша книга?
Да, я неизменно отказываюсь от детективов, потому что я человек впечатлительный и пугаюсь по-настоящему, я потом ночью плохо сплю.
Конечно, потери есть, перевод это вообще в основном потери. Скажем, в английском языке есть home и house, а в русском один только дом на все случаи, и в переводе это стройная двухчастная конструкция все равно расползется. Бороться с этим трудно и не всегда возможно. Но важно хотя бы видеть и понимать, что именно ты теряешь, и делать свой выбор осознанно.
Вам как переводчику часто приходится вмешиваться в текст, изменять его?
Текст переводчик изменять не должен, его дело — перевести все написанное. Но на уровне слов некоторый сдвиг происходит — например, ты не можешь сделать смешной какую-то языковую шутку, значит, ты пошутишь в другом месте. Или я однажды переводила книгу о дизайнере интерьеров, «Декоратора» Тургрима Эггена. А это как раз была эпоха глянца и роскошных журналов о модном обустройстве жилья, и я осознанно скопировала в переводе именно этот стиль — с большим успехом.
Работая над переводом, вы общаетесь с автором (если есть возможность, конечно)? Были ли сложности с авторами?
Да, если есть возможность, я всегда общаюсь с автором, мне очень важно слышать, как он говорит: интонация, темп речи. Если я встречаюсь с автором лично, то обычно прошу прочитать мне отрывок из книги. И мне важно поговорить с писателем о ней. Это огромная помощь. И даже просто послушать аудиокнигу, записанную самим писателем, тоже дает очень много. А вот писать письма с вопросом, что он имел в виду конкретно на странице 28 вторая строчка сверху — дело довольно унылое, самый частый ответ писателя «теперь уже не помню».
Сам процесс перевода изменился с развитием техники и прогресса?
Да, процесс перевода совершенно преобразился с появлением интернета. Раньше надо было идти в библиотеку и перерывать горы книг и словарей, чтобы найти слово, реалию — причем иногда переводчик терпел поражение и находил что-то совсем не то. Теперь все легко выяснить в интернете за полчаса, не выходя из дома, или можно спросить носителей языка в режиме онлайн.
А есть ли необходимость в обновлении перевода?
Переводчик всегда недоволен своим переводом, дай ему волю, он будет переписывать его бесконечно. К счастью, такой воли нам не дают.
А какой подход вам ближе: постепенный перевод по главам или отрывками по настроению?
Я умею переводить только подряд и желательно прямо взять одну книжку и переводить ее в бодром темпе, потому что тогда яснее видишь узор: повторы, подхваты. А переведя книжку целиком, я заново делаю первую главу. Но в реальной жизни не получается так правильно, все время отвлекаешься и темп теряешь.
Вам приходится изучать специальную лексику, тот же жаргон?
Да, конечно. И это всегда хождение по очень тонкому льду, потому что глубоко изучить ты все же ничего не можешь, а так только, по верхам. Поэтому самый надежный способ — дать прочитать готовый текст специалисту.
Можно ли научить искусству перевода или все дело в таланте?
Это сложный вопрос. Я иногда вижу, скажем, студенческие переводы на конкурсе. И удивительное дело, насколько они разные, у кого-то явный талант, и я всегда думаю с замиранием сердца — вдруг это новый Голышев? Но Виктор Петрович один, а нас, переводчиков, много, и достичь хорошего профессионального уровня можно просто трудом и смирением. Под смирением я понимаю две вещи: много работать и всегда прислушиваться к редактору. Даже если он тебе не нравится, он все равно твой первый читатель. Сама я не так часто принимаю предложенный редактором вариант, но часто переписываю фразу, за которую у него зацепился взгляд. А если редактором оказывается Нина Федорова, Соня Кобринская или Мария Макарова, то это огромная радость — вместе работать над текстом. В переводе есть две очень простые и важные вещи. Одной можно научить — в каждой переведенной фразе должен быть смысл. Вот вы смеетесь, а это довольно частый случай: переводчик пишет темно и невнятно, надеясь замаскировать, что ему не до конца все понятно. А вторая вещь, важнейшая, которая действительно отличает хорошего переводчика от плохого — это слух, по аналогии с музыкальным можем назвать его текстовым или словесным. Он состоит в том, что ты сам хорошо видишь, где не дотянул, где у тебя получилось плохо. Если этого слуха нет, ничего не получится.
Тогда что отличает хороший перевод от плохого?
Я не знаю. Но «Часы» в переводе Веденяпина, «Свет в августе» Голышева, нового Пруста Елены Баевской или Стриндберга Елены Суриц я могу читаю вечно — просто открываю с любого места и читаю.
Есть ли принципиальные различия между норвежской литературой и российской?
Изначально норвежская детская литература, как и многие другие, была воспитательной и назидательной, но в середине 1930-х она заняла антифашистскую позицию и стала бороться против авторитарности, за свободное мнение даже маленького человека. Союз детских писателей принял декларацию, в которой говорилось об угрозе фашизма, и в ней был сформирован важный принцип: детей надо учить не принимать без вопросов авторитетное мнение, а иметь свое и уметь его аргументировать и отстаивать. Анализируя в своих романах, как человек становится пособником гитлеровцев, выдающиеся норвежские писатели Юхан Борген, Сигурд Хуль, Аксель Сандемусе, отчасти под влиянием идей Рейха о причинах массовости фашизма, сделали однозначный вывод: авторитарное воспитание, нетерпимость к инаковости, насилие, побои рождают агрессивного озлобленного человека, готового к жестокости и бездумному исполнению приказов. Все это долго и много обсуждалось, но в результате норвежцы как общество сошлись на аксиоме — воспитание не должно быть авторитарным. Сегодня в норвежских книгах мы видим особый взгляд на место ребенка и в мире и в семье.
Не могу не спросить — какой же?
Отказавшись от авторитарного воспитания, норвежцы и задачу школы видят в первую очередь в том, чтобы вырастить самостоятельную, свободную, думающую личность (и академическая составляющая вполне осознанно уходит слегка на второй план). Для этого ребенка дома, в школе и в книгах спокойно учат сложным вещам: разбираться в своих чувствах и уважать чувства окружающих, думать своей головой, а не поклоняться авторитетам, брать на себя ответственность, исходя из полной картины мира, т. е. держаться хорошего не потому, что плохое от тебя прячут, а осознанно себя контролировать. Это понятно: можно или насилием приучить ребенка подчиняться внешнему контролю, или научить его контролировать себя самостоятельно. Короче, личные права и свободы — большая ценность для норвежцев.
А какова тогда роль родителей или вообще взрослых в книгах?
Они дают детям большую свободу, в том числе свободу ошибаться, но они всегда оказываются рядом в нужный момент. Они добрые, мудрые, терпимые и терпеливые, надежные и не считают, что главное добродетель — это послушание. С детьми разговаривают не так, как принято у нас, например, не «иди учи таблицу умножения», а «возможно, ты подумаешь над тем, что пора бы выучить таблицу умножения». Эта манера обращения с детьми плохо переводится на русский язык и на русский подход, доставляя мне в работе много хлопот.
Вот еще различие между восприятием: норвежцы считают, что книга — отличный повод поговорить с ребенком на сложную тему, рассказать ему как я, его мама или папа, отношусь к, например, войне, терроризму, наркотикам, смерти и так далее. То есть они считают, что замалчивать сложные темы — трусость, и верят в силу и аргументированность своего мнения. И в целом считают, что если ребенок оказался в трудной ситуации, то книга о том, что кто-то с таким уже сталкивался, ему поможет. Русские родители часто считают иначе — я не буду об этом говорить и книги такие не дам читать, чтобы не вызывать лишний интерес.
Вы переводили роман Ларса Соби Кристенсена «Полубрат» и вышедшую в издательстве «Самокат» новинку — повесть «Герман». Как вы считаете, почему творчество Кристенсена так высоко отмечено в мире? Да и в России ценится не меньше, «Полубрат» — культовый роман двадцать первого века. В чем причина такой его популярности?
Мне кажется, тут дело просто в том, что Кристенсен — очень хороший писатель, другого объяснения я не вижу. У него ведь очень странный визуальный язык. Половина романов, включая и «Полубрата» с «Германом», привязаны к одному небольшому району Осло. И все местные реалии, включая свет, цвет и запахи — они очень важны, но не знакомы людям в тех сорока странах, где читают Кристенсена. Остается признать, что глубина и острота чувств, о которой автор говорит тихо и без надрыва, трогает сердце любого человека.
До недавнего времени на русском языке было всего две книги Кристенсена — «Полубрат» и «Посредник». Сейчас в издательстве «Самокат» вышла повесть «Герман» — история одиннадцатилетнего мальчика, у которого алопеция. Почему вы выбрали из внушительного списка Кристенсена именно эту повесть для перевода?
На самом деле переведена была и еще одна книжка — «Цирк Кристенсена». Действительно, Кристенсен — писатель очень известный и в Норвегии и во многих странах, осыпан наградами, он кавалер королевского Ордена Святого Улофа и французского Ордена Искусств и Литературы. Я люблю многие его романы, но три считаю его главными книгами — «Полубрат», «Герман» и «Битлы» именно в таком порядке убывания. На мой взгляд, это настоящая высокохудожественная литература. К тому же мне кажется чрезвычайно важным основной посыл «Германа» — это роман воспитания, главный герой преодолевает серьезные трудности и учится принимать и любить себя, а других не судить строго. И это книга для смягчения нравов, она учит терпимости и толерантности совершенно незаметным для читателя образом.
Издательство сразу согласилось выпустить книгу или путь был долог и тернист?
«Самокат» был не первым издательством, которому я предложила роман. Он ведь был написан тридцать лет назад как взрослый, как книга для семейного чтения, но сегодня его начинают читать лет в двенадцать-тринадцать, и у него много настоящих фанатов среди подростков и студентов. Поэтому было не совсем понятно, в какое издательство его определить. Я очень рада, что за него взялся «Самокат», потому что этот роман очень хорошо и правильно читать средним и старшим школьникам, которые ищут себя. Я только что беседовала со школьниками о «Германе» в Новосибирске, на фестивале «Другие книги». Там отличные дети. Я спрашиваю, что легче и чего вы хотите — быть похожим на других или быть не похожим? Удивительный ответ — все хотят быть не похожими на других. А телефоны, спрашиваю, у вас как у всех или старые кнопочные? Кнопочный у одной девочки.
Какой будет реакция читателя, как вы считаете?
В этом романе есть гармония в таком пушкинском смысле, как простое приятие жизни, а это очень редкое достоинство. Поэтому я надеюсь, что «Германа» будут читать и подростки, и взрослые и полюбят так же, как «Полубрата». Хотя судьбу книги предугадать невозможно. Но роман очень человечный и гуманистичный, он о терпении, о времени, которое не столько лечит, сколько перемалывает беды. Все, чем знаменит Кристенсен, здесь налицо: изобилие мелких деталей, каждая из которых не просто названа, а включена в действие как шестеренка в часовом механизме; визуальное письмо и яркие запоминающиеся персонажи; загадки и совпадения и невероятные история. И каждый раз, когда ты точно знаешь, что угадал следующий поворот сюжета, ты обманываешься.
Если Кристенсен, это «визитная карточка норвежской современной прозы», то молодую норвежскую писательницу Марию Парр часто называют новой Астрид Линдгрен. Справедливо ли это сравнение?
Оно справедливо, если мы хотим сказать, что есть две писательницы редкого таланта. Но сама Мария Парр от этого сравнения устала и говорит, что Линдгрен — ее любимая писательница, но что у нее, Парр, собственный голос. И тут я готова с Марией согласиться, потому что редкий талант — он и есть уникальная интонация, своя и неповторимая. И мы видим, как на наших глазах Мария Парр становится в России признанным классиком детской литературы — ее «задают» в школе, по ней ставят спектакли, ее читают (и перечитывают, что особенно ценно) и дети, и взрослые. Вот недавно в каком-то интервью человек как само собой разумеющееся говорит, что его девиз — скорость и самоуважение. Значит, у нас теперь есть и Линдгрен, и Парр, это здорово!
Отличается ли восприятие ее книг читателем в Норвегии и России?
На этот вопрос мне трудно ответить. И в Норвегии, и в России Парр уже живой классик. Но в России иногда спрашивают, не слишком ли хулиганские ее книги и неужели можно так запросто говорить с детьми на любые темы, а в Норвегии ее, наоборот, иногда упрекают в идеализме. Но любят читают и там, и там, вот что главное.
Мария Парр на встрече с читателями в одной из норвежских школ. Фото: Andreas Vartdal
Продолжение «Вафельного сердца» выходит в августе в Норвегии, и я знаю, что вы будете переводить книгу на русский язык. Раскройте, пожалуйста, какой-нибудь секрет текста — ждут ли нас сюрпризы?
Да, Мария Парр написала продолжение «Вафельного сердца» — «Вратарь и море». Герои подросли, им уже десять лет, и в их жизни многое меняется: стареет дедушка, рядом поселяется еще одна девочка, а новый тренер футбольной команды изводит Лену придирками и она мается на скамейке запасных. Но недолго, конечно, мается. Читается эта книжка на одном дыхании, как и предыдущие, и ты также то смеешься, то плачешь и веришь каждому слову.
«Вафельное сердце» в 2005 году вышло в «Самокате» с пометкой «любимая книга переводчика». Нет ли изменений в выборе любимой книги?
С тех пор добавилась «Тоня Глиммердал», «Простодурсен», «Уле-Александр Тилибом-бом-бом» и «Вертихвост». И вчера наконец вышли пьесы Ибсена!
Беседовала Екатерина Северина.
В оформлении использована фотография Сергея Анисимова.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
