Григорьев Олег Евгеньевич

Друзья юности Олега Григорьева (1943-1992) рассказывают, что он не хотел взрослеть. Был он невысок, моложав, тонкой кости и долгое время говорил, что ему семнадцать лет, а когда ему уже перевалило за сорок, был бородат, испит, болен, но на трезвую голову снова превращался в подростка, с простодушным удивлением и радостью открывавшего знакомый мир.
Судьба Григорьева типична для российского поэтического быта. Бедолага, пьяница, головная боль милиции и восторг кликушествующих алкашей, почти бездомный, разбрасывающий стихи по своим временным пристанищам - он был в то же время человеком светлого ума, образованным, поразительно органичным. В трезвые минуты – обаятельный, умный, ироничный собеседник; в пьяные – чудовище, сжигающее свою жизнь и доводящее до исступления окружающих. Эта горючая смесь высот бытия и дна быта пропитала его стихи, сделала их ни на что не похожими, превратила грязные, стыдные, но такие реальные окраины жизни в факт подлинной поэзии.
Советская эпоха – эпоха его и нашего детства - стремительно удаляется от нас. Вослед ей мы начинаем узнавать многие стихи О. Григорьева, из тех, что ходили разве что в рукописях. Возможно, он последний поэт советского литературного подполья, списков и машинописных листков, передававшихся из рук в руки. В этой эпохе было немало скверного. Но были и люди, говорившие: чудо – это не инопланетяне, не мистика, чудо – это то, что рядом, под рукой, у сердца. Это простая вещь, простое слово, простая жизнь, даже с ее уродством и низостями. Таким человеком, безусловно, был Олег Григорьев.