Тяпкин и Леша

Окликнет эхо давним прозвищем, И ляжет снег покровом пряничным, Когда я снова стану маленьким, А мир опять большим и праздничным, <…> Меня снесут с крылечка, сонного, И я проснусь от скрипа санного, Когда я снова стану маленьким, И мир чудес открою заново. Александр Галич. Из поэмы «Кадиш» Читая повесть Майи Ганиной, в мир чудес мы проникаем не сразу. Поначалу мир этот незрим, спрятан, замаскирован нарочитой иронией, сниженной бытовой лексикой. Он возникает как будто не из текста, а из чудесных рисунков Ники Гольц. Потом проступает все явственней: появляются Леша-Володя, пушистый козленок, семь дедушек. Меж двух миров, а вернее, в их сопряжении происходят все события книги. Пребывание в одном предполагает знание о существовании другого. Один мир – наш, привычный, нормальный. В нем – мама. На первый взгляд, она из тех мам, для которых слово участкового педиатра или школьной учительницы – истина в последней инстанции. «Когда я была в твоем возрасте…», ребенок «должен уметь сам занять себя», «…если ты будешь хорошей девочкой». Мама занята срочной работой, от которой отвлекается, чтобы покормить ребенка и выдать ему руководящие указания. В этом мире – соседи, научные работники, люди добрые и к соседской девочке относящиеся хорошо. И противный Володька-болодька со своим старшим братом. И приезжающий из Москвы на «дежурство по внучке» дед, который любит пить чай и читать книги. В этом-то мире и живет, скучая от одиночества, трехлетняя девочка Любка с «отрезанными на лето волосиками» и странным домашним прозвищем Тяпкин. Это она создает вокруг себя другой мир, полный загадок и волшебства, мир, где чудеса живут повсюду. И настолько этот мир реален для Тяпкина, что он становится таким же реальным для нас. Непонятно даже, где она, настоящая жизнь? Границы между мирами размыты: выходишь из одного и незаметно оказываешься в другом. Люба или Тяпкин? Девочка или мальчик? Одно лицо или разные персонажи? Даже после маминого разъяснения еще долго путаешься в именах, пытаясь разобраться, кто есть кто. И у лешонка два имени: правильное Володя и еще Леша (это Любка придумала). С именами и реальностями разбираешься не сразу, зато с первых же слов веришь автору, которому удалось абсолютное попадание в детскую речь. Кажется, даже слышишь низковатый, чуть тягучий голос Тяпкина, его интонацию. И эти дивные, почти забытые детские словечки: «чаянно», «понарошке», «пихается». «Ты, что ли, опять голодный?», «их кто ел?», «я всякое имя знаю», – именно так говорят дети в 3–4 года. Живет Тяпкин-Люба замечательной детской жизнью – привольно, не спеша, без суеты. Живет так, что каждое событие, внешнее или внутреннее, наполняется вкусом, цветом, запахом, настроением. Как это важно в детстве – не спеша проживать свою жизнь, придумывать и создавать ее; как не хватает этого сегодняшним детям, замученным беготней по развивающим занятиям или часами нажимающим кнопки пультов. Мама Тяпкину совершенно не мешает (ей ведь работать надо). К своему единственному ребенку она относится не просто без умиления и сюсюканья («…ты на чучело похожа», «ты ужасно бездарный человек»), она постоянно его оценивает («Тяпкин с довольно плохим характером», «Тяпкин был добрым человеком, и сердечко у него было отзывчивое», «хороший ребенок, хотя и шкодник и упрямый»). Ау, апологеты модных сейчас теорий безоценочного отношения к ребенку и его безусловного приятия! Ругает Тяпкина мама, когда он пытается врать, или ругает впрок, чтобы не вырос самонадеянным человеком. А за побег с тихого часа – не ругает. И за измазанную в грязи и выброшенную подальше от материнских глаз пижамку – простила. И за грубость противной соседке-доносчице. И за пролитое молоко. Довольно часто мама делает вид, будто ничего такого не замечает. Странная какая-то мама. Мы бы сейчас же отругали ребенка за то, что испачкался, не послушался, нагрубил, разлил и разбил. А она – чтоб не вырос самонадеянным человеком. Самое страшное ждет маленького Тяпкина, когда он сталкивает Лешу в колодец. Сталкивает, вовсе не намереваясь его утопить. Происходит спонтанное действие, неожиданный для самого Тяпкина выброс затаенной на лешонка обиды. Ведь Леша своим рвением к учебе полностью завладел вниманием деда, и Тяпкин остался без собеседника. Столкнувши Лешу, Тяпкин испугался и от ужаса содеянного громко заревел. А дед его отругал. И мама не утешила и не пожалела, не оставив никакой возможности оправдаться, показав всю низость этого свинского поступка. Помощь в поисках Леши мама предложила, только «подождав, пока он наревелся вдоволь». Ведь чтобы пережить горе (впрочем, как и радость), нужно время. Чтобы осмыслить свой поступок, осознать, что происходит с тобой и вокруг – для всего этого нужно время. Мама Тяпкина хорошо это понимает. Она знает, когда надо не мешать ребенку страдать, а когда – просто не замечать его плач (расчетливый с подвываниями рев для привлечения внимания). Но когда Тяпкин плачет, предполагая Лешино предательство, или когда опасается, что Леша может заблудиться, сразу же бросает все дела, идет утешать Тяпкина и разыскивать Лешу. Еще она, мечтающая, чтобы ребенок сам себя занимал и дал ей возможность спокойно работать, безропотно день за днем ходит кормить ежиков, готовит еду на ораву Лешиных дедушек, возится с потерявшимся бельчонком Рыжиком, выхаживает больного лешонка… Обычно мамы изо всех сил стараются научить, оберечь, развлечь свое чадо. Мама Тяпкина, напротив, не пытается оградить его от всех неприятностей, не предостерегает и не поучает его постоянно и уж меньше всего озабочена развлечениями. Она понимает потребности и нужды ребенка и не потакает капризам. Вместо мелочной опеки – предоставление свободы действий. Вместо непрошеной помощи – поддержка тогда, когда ребенок действительно в ней нуждается. Как же это у нее получается? Да просто она относится к своей дочери как к маленькому человеку. К человеку – значит, и спрос с нее как с человека. К маленькому – значит, нуждающемуся в помощи и поддержке. Строгий, даже жесткий спрос и отношение как ко взрослому – в узловых точках жизни, в точках роста Человека. Таким отношением ребенку задается ответственность за свои поступки, в нем формируется осознанное, осмысленное отношение к своему поведению, к своей жизни. И еще одно, очень важное. Вся повесть буквально пропитана, пронизана книжными мотивами, чтением. Мама пишет статьи и книгу. Дедушка постоянно читает; он научил читать маму, Любу и теперь учит Лешу-Володю. Леша хочет понять, как эти книжки делаются, старается изо всех сил постичь грамоту и научиться читать сам. А когда научился, читает ночью, сидя на полу в лунной дорожке. Книги привозят в подарок, и на полянке выздоравливающий Леша сидит вместе с Тяпкиным, листая книжки. Даже колыбельные дед поет литературные, те, что пел еще тяпкинской маме – стихи Лермонтова; от этих колыбельных Леша «плакал настоящими слезами первый раз в жизни». А когда Леша вырос, он прочел все книжки и стал писать книжки сам. Даже синий старичок, один из Лешиных дедушек, декламирует стихи собственного сочинения. Жизнь Тяпкина, его мамы, деда, принятого в эту семью Леши проходит в окружении чтения или, как теперь говорят, в книжной культуре. Это та атмосфера, та питательная среда, которая необходима для нормального роста и существования человека и которую мы постепенно утрачиваем. Напоминание об этом очень важно именно сейчас, когда поколение уже не читающих родителей всеми правдами и неправдами пытается заставить читать своих детей. Но не так проста эта книга. Есть в ней что-то неуловимое, что-то такое, что невозможно выразить словами, но можно только почувствовать: «Непонятное, щемящее нежно сердце было где-то вроде бы не в самих словах, а за словами, прикасалось тихонько, как котенок лапкой, к нежному в душе». Повесть Майи Ганиной – чтение удивительное, дарующее, как сказали бы в старые времена, неизъяснимое наслаждение. Дети читают/слушают ее, замирая в ожидании дальнейших событий, кивая в моменты узнавания, совпадения душевных движений, со смехом превосходства или радости, со сдерживаемыми слезами и пощипыванием в носу, – так, как читаются только очень хорошие книги. Рецензия: Наталья Малахова, «БиблиоГид»