Тихие яблони. Забытая русская проза

У этой нежной акварельной книги стать и повадки бестселлера. Тон и уровень заданы уже предисловием: продолжает ли читатель давнее знакомство с С.Н. Дурылиным или открывает, счастливец, для себя нового автора, он будет очарован сочетанием тепла и тонких смыслов, «включенности» в логику пути и любви к старшему современнику (а для автора предисловия Г. Ефимова С.Н. Дурылин таким и является!). «Вкусный» язык предисловия предваряет светлую и благую интонацию сборника. Может быть, кто-то вздохнет: жаль, отец Александр Куликов, любимый настоятель, не дожил – вот бы порадовался! Имевшим счастье знать отца Александра, прикоснуться к духу Храма Святителя Николая в Кленниках, соединяющего, как и десятилетия назад, традиции московского старца Алексия Мечева и Оптиной, очевидна близость его душевного устроения и мира дурылинской прозы. Повесть и рассказы, написанные около ста лет назад, – живы и неувядаемы, как, собственно, и вся русская классическая проза. С.Н. Дурылин был человеком Серебряного века с его стремлением к сложности и ренессансной всеохватности, однако общение с Андреем Белым, «соловьевцами», Флоренским и Розановым не подавило его, а, напротив, способствовало бесконечному поиску своего пути. И путь этот совпал со «среднерусской» направляющей отечественной словесности. Это ни экстаз Шмелева, ни густая стилизация Б. Садовского, ни даже Лесков, а скорее, – Зайцев и ранний А.Н. Толстой. Кажется, на строй прозы Дурылина – ни модерн, ни авангард, ни даже ремизовский неореализм влияния не оказали. Дурылин – реалист, самый что ни на есть классический, продолжатель пушкинских традиций «Барышни-крестьянки» и «Евгения Онегина». Учитывая опыт брюсовского «Обручения Даши», он, однако, выше всего ценит не внешний антураж, а внутреннее состояние. Гармония, покой, уверенность в справедливости конечного замысла мира при очевидных горестях и болезнях – ключевое свойство дурылинской прозы. А скорби-то – как раз от неполного знания, которое проявляется в словах, заботах, суете мирской. А полное, освобождающее знание – оно в мире, тишине и безмолвии. В словах кратких и немудреных: прости, помолись. Именно таков путь матери Иринеи из лучшей дурылинской повести «Сударь кот» (1924) – от чувств, поступков, цветения – к молчанию, утверждению в истине. Думаю, недерзновенно будет признать за автором «Сударя кота и «Сладости ангелов» качество мастера православной психологии, существующей в ином измерении, чем литературные по природе своей откровения Достоевского и VISE VERSA антипсихологизм русских житийных повестей. В умении С.Н. Дурылина по-художнически сказать о молчании равных ему не нахожу. Этим-то он и отличается от старшего своего современника, разрабатывавшего, казалось бы, те же сюжеты и тот же материал, Л.Н. Андреева. Ранний андреевский рассказ «Молчание» не раскрывает загадки ухода молодого, полного жизни существа, оставляя боль и тяжесть. Те самые, что силой ищущего истины духа преображаются в свет в «Сударе коте». Ситуация «Троицына дня», непоправимое горе в семье священника, безысходность переживаний матери-попадьи, приведшая к трагедии и безумию в «Жизни Василия Фивейского» Леонида Андреева, у Дурылина – начало пути. Да, крестного. Да, и по мирским, и по человечески-православным меркам, неоднозначного, но никак не гибельного. Матушка, похоронив единственного сына, оставляет мужа и уходит в странствия, возвращается, чтобы уйти навсегда… На ее возможную судьбу бросает отсвет дата рассказа – 1917 год. Однако, по мысли составителя, завершающего сборник «Сказанием о невидимом граде Китеже» (1913), именно к потаенным и вечным святыням стремится сердце в минуты предельных испытаний. Россия, ищущая свой Китеж-град и обретающая его в глубине по-детски верующего сердца, – главная тема и смысл жизни и творчества С.Н. Дурылина. Он щедро делится с читателем чистым серебром своей гармоничной и чуткой к красоте прозы. Рецензия: Мария Руденко, кандидат филологических наук, преподаватель Филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова