Ловец над пропастью во ржи: выходит роман-перевертыш

Издание воистину уникальное. Дело не только в том, что до сих пор никто не издавал два перевода «Catcher in the Rye» Сэлинджера под одной обложкой, хотя их действительно никогда так не издавали. Дело вообще в том, что издавать два перевода одного и то же произведения одной книгой в России (а может, и во всем мире, кто же знает, как там издаются книги в Чили или в Ботсване?) как-то не принято. Как будто бы есть опасность того, что переводы если не подерутся, то обзовут друг друга нехорошими словами. Вражда переводов не более чем шутка, конечно, но есть и другая причина: зачем нужно читать один и тот же роман два раза подряд, пусть и в разных переложениях? Не будет ли достаточно и одного? А уж в чьем переводе, это как карта ляжет. Можно ведь и книгу подкинуть, как монету, заранее загадав — «орел» или «решка». Читать подряд два перевода — Риты Райт-Ковалевой и Максима Немцова — никто и не заставляет. Главное, что новое издание в серии «#правильные_книги» дает свободу выбора. Выбрать, какой перевод читать, можно наугад, можно эмпирическим путем, а можно оба перевода читать параллельно. Или через абзац. Или через предложение. Издание, как и вообще перевод, есть выбор — одного слова над другим, одной конструкции над другой, одного названия перед другим. (Если еще добавить оригинал посередине, получится, как в сказке: направо пойдешь — Немцова найдешь, а налево пойдешь… ну вы поняли). Какие бы склоки несколько лет назад не вызвал новый перевод Максима Немцова «Ловец на хлебном поле», страсти вроде бы улеглись. О чем тогда спорили? Кто о тексте, кто переходил на личности. К какому консенсусу пришли? Да ни к какому. Оба перевода уже изучаются в университетах, оба переводчика только укрепили свою репутацию со времени, прошедшего после мини-скандала, оба перевода нашли своих читателей и почитателей. Сэлинджер у двух переводчиков был разным. По-другому и быть не могло. Райт-Ковалева и Немцов — люди разных эпох, разного воспитания и образования, их даже географически разделяет вся Россия. Скромная выпускница мединститута, подруга Хлебникова и Маяковского, биографистка шотландского поэта Роберта Бернса — современный читатель за молодостью лет не знает бурного литературного прошлого Риты Райт. Позабылось, как Райт варила кашу в котелке уставшему поэту Хлебникову, стыдливо прятала свой фиктивный брак, вела хронику жизни Маяковского. Биография Райт (так, кстати, никем до сих пор не написанная) усохла до ее переводческих заслуг да популярной цитаты из Сергея Довлатова, литературного «соседа» Сэлинджера — обоих в разное время публиковал легендарный журнал New Yorker, о том, что у Райт «самый лучший русский язык». Переводчица Сэлинджера, Эдгара По, Фолкнера и Кафки, Райт Ковалева не выезжала из страны (и не одна одна), плохо знала американские реалии и просила дочь (тогда уже тоже не подростка) растолковать ей молодежные реалии. Холден Колфилд у Райт разговаривал с серебряновечной выспренностью, гамбургер называл котлетой (и это сейчас, в эпоху, когда уже митболы могут устареть в любой момент), избегал с пуританской серьезностью ругательств. Как ни воевала Райт-Ковалева за включение в ее перевод вполне невинных сквернословий, советская цензура их не пропустила. Все вокруг для Холдена было «липой». (Как же быстро все-таки устаревает «природный» сленг — «липа» как фальшь, «капуста» как деньги).   Максим Немцов, фото novayagazeta-vlad.ru Максим Немцов, уроженец Владивостока, тоже был близок поэтам, но другим, подпольно-андеграундной направленности. Поработав на разных поприщах, Немцов организовал «Лавку языков», первую интернет-платформу для переводов всех мастей, где сам в этой лавке был и управляющим, и поставщиком (переводов). После передислокации в Москву Немцов имел неоспоримое преимущество перед Райт-Ковалевой (к тому времени уже скончавшейся): после развала СССР и открытия границ переводчик мог попробовать гамбургеры в Нью-Йорке, сам, без посторонней помощи чьей-либо дочери. Колфилд Немцова словно бы повзрослел на несколько лет, теперь уже не пряча сквернословия и сленговые словечки под губой, а свободно их выплевывая. Новый Холден сам видел все фильмы и сам читал «Атлантик Мансли», а не слышал о них из чьих-то пересказов.   Пока роман переводился и перепереводился, писатель Сэлинджер сам оброс таким количеством мифов и преданий, что его искусственно созданная мистическая отшельническая персона перекрыла саму книгу. Как от перевода к переводу менялся Холден и Нью-Йорк, так менялся создатель Холдена в глазах читающей публики. «Ловец над пропастью» как будто бы ушел в тень, и уходил все более, чем больше рос миф о затворничестве Сэлинджера. Кусочки мифа, скармливаемые публике писателем и его кругом, усваивались, как уже пережеванная каша. И что якобы Сэлинджер перестал писать, и что никуда не выходил из дома, и что перестал давать интервью, и что вообще отсек все контакты со внешним миром. Миф не терпит несоответствий, хотя и имеет причудливую логику. Сэлинджера как личность тоже интерпретировали как могли, толковали в хвост и гриву, упивались историями вокруг текста, а не самим текстом. А роман-то ведь никаким мифам не поддавался, и в каком бы переводе он ни был, оставался живым и натуральным. А никакой не «липой». Всяко-разно.