Лидия Чуковская: неприметный голос чистый

Лидия Корнеевна Чуковская родилась в семье известного критика, литературоведа, а позднее и, пожалуй, главного сказочника советской литературы Корнея Ивановича Чуковского. И происхождение определило в ее жизни очень многое. Лидия Корнеевна стала продолжателем дела своего отца, а то, что в биографиях принято называть «творческой атмосферой», безусловно оказало решающее влияние на судьбу и личность писательницы. Детство Лидия Чуковская провела между Петербургом и тогда еще финским поселком Куоккала (ныне — Репино), где у Чуковских была дача. С ранних лет Лидия жила в окружении выдающихся деятелей русской культуры, которые регулярно гостили у отца. Уже в детстве она была знакома с Ильей Репиным, Шаляпиным, Маяковским, Леонидом Андреевым, Владимиром Короленко. Семейная обстановка способствовала и литературным занятиям. С 10 лет Лидия регулярно читала отцу по вечерам, а в 15 уже редактировала его переводы. Естественно, что такая «гуманитарная закалка» определила и выбор профессии. Чуковская всю свою жизнь занималась литературным трудом, и во многом шла по стопам отца, нисколько не уступая ему в широте интересов: она стала детской писательницей и редактором, автором научно-популярных книг и воспоминаний о выдающихся литераторах своего времени, поэтом и публицистом. Чуковская рассказывала о детстве, как о самом счастливом времени своей жизни. И всегда с огромной любовью и восхищением отзывалась об отце: «Он не ставил целью обогащать нас познаниями, а всего лишь счастьем, и счастье это исподволь учило нас познавать мир и Россию». Отцу Лидия Корнеевна посвятила книгу «Памяти детства: мой отец — Корней Чуковский», в которой поделилась детскими воспоминаниями. Кроме того, Корней Иванович неоднократно выступал адресатом поэтических произведений Чуковской. Поучившись в классической женской гимназии и окончив единую трудовую школу, Чуковская поступила на словесное отделение государственных курсов при Институте истории искусств. Там она слушала лекции таких знаменитых литературоведов, как Тынянов, Эйхенбаум, Жирмунский. В то же время Чуковская училась на курсах стенографисток. Благодаря положению отца Лидия не просто взрослела на фоне серебряного века русской культуры, но была в самой непосредственной близости к деятелям той эпохи: «Отец мой в двадцатые годы работал в издательстве „Всемирная Литература“, в студии „Дома Искусств“, в „Доме Литераторов“, в редакции журнала „Русский Современник“ и во многих просветительных учреждениях того времени: таким образом, и тут, в Петрограде-Ленинграде, мне случалось постоянно встречаться со знаменитыми людьми: в отрочестве и в юности посчастливилось видеть и слышать Александра Блока, Н. Гумилева, Анну Ахматову, О. Мандельштама, Владислава Ходасевича, Ю. Н. Тынянова, М. Горького, а также молодых „Серапионовых братьев“: М. Зощенко, В. Каверина, М. Слонимского, Льва Лунца», — писала Чуковская в автобиографии. Позднее, после личного знакомства с Ахматовой, Лидия Корнеевна стала регулярно вести дневник, который лег в основу ее знаменитой книги «Записки об Анне Ахматовой». Эта и другая дневниковая проза Чуковской сделали ее одним из самых значительных летописцев советского XX века. В ее произведениях отразились большой террор, война, гонения на диссидентов — все трагические, страшные и подлые события нашей истории. Главный сюжет, объединяющий прозу Чуковской и ставший центральным для ее жизни — борьба личности (с государственной машиной, историей, собой и самой судьбой) за собственное достоинство, за право оставаться человеком даже в бесчеловечных условиях. Впервые с советской властью Лидия Чуковская столкнулась в 1926 году, когда училась на втором курсе института. Ее обвинили в антисоветской деятельности, но усилия отца помогли свести последствия к минимуму. «Мне вменялось в вину составление одной антисоветской листовки. Повод заподозрить себя я подала, хотя на самом деле никакого касательства к этой листовке не имела. Приговор: три года административной ссылки в Саратов, однако благодаря заступничеству моего отца я пробыла в Саратове всего одиннадцать месяцев», — рассказывала Чуковская в автобиографии. Отбыв наказание, Чуковская смогла вернуться в Ленинград, и в 1928 году поступила на работу в Ленинградское Отделение Детиздата. В то время им руководил Самуил Яковлевич Маршак, под началом которого Чуковская сделала свои первые шаги как профессиональный редактор. В то же время с критическими очерками и детскими книгами Чуковская дебютировала как автор. Свои детские произведения — «Ленинград — Одесса» (1928), «Повесть о Тарасе Шевченко» (1930), «На Волге» (1931) — она публиковала под псевдонимом Алексей Углов. В издательстве детской литературы Чуковская проработала до 1937 года, когда на волне Большого террора созданная Маршаком редакция была уничтожена. Чуковская и ее коллеги были уволены, многие из них репрессированы, в том числе Николай Олейников, Николай Заболоцкий, Тамара Габбе и другие. Несколько лет спустя под каток репрессий попали Даниил Хармс и Александр Введенский, которые также работали в знаменитой детской редакции. Позднее свой редакторский опыт, в том числе в рамках работы с детской литературой, Чуковская описала в книге «В лаборатории редактора» (1960). Еще с первого дела 1926 года Лидия Чуковская находилась в разработке «органов». В 1935 году ее вызвали на допрос и пытались завербовать — «за досрочное освобождение из ссылки» она должна была стать информатором НКВД. «Несмотря на длительный допрос, брань, угрозы, мне удалось устоять: меня не били», — писала Чуковская впоследствии. В августе 1937 года второго мужа Чуковской гениального физика Матвея Бронштейна арестовали в Киеве, куда он приехал навестить родителей. Спустя месяц Лидию Корнеевну уволили из редакции, начались аресты ее коллег. Вплоть до февраля 1938 года Чуковская пыталась выяснить судьбу мужа. Добравшись до Военной прокуратуры в Москве, она получила формулировку приговора — «10 лет без права переписки». 18 февраля Бронштейн был расстрелян, судебное заседание по его делу продлилось около 20 минут. В марте вышло постановление арестовать Чуковскую, как жену врага народа. Но к тому момент Лидия Корнеевна уже уехала из Ленинграда на Украину, ей удалось избежать ареста. О предполагаемой смерти мужа Чуковская узнала только в конце 1939 года. В 1940 году эта информация подтвердилась. Зимой 39/40 года по мотивам переживаемых событий Чуковская написала повесть «Софья Петровна» — одно из главных произведений, составивших ее славу как писательницы. Это одно из редких художественных свидетельств большого террора, сделанных по свежим следам. Чуковская писала повесть, не воспроизводя воспоминания о былой трагедии, но фиксируя ее в настоящем времени — здесь и сейчас. И Чуковская не просто рассказала о страхе и безумии эпохи большого террора, но уже тогда смогла вскрыть и показать те психологические шестеренки, которые встроены в дьявольские механизмы этого страшного времени. Позднее в книге «Процесс исключения» Чуковская писала: «В своей повести я попыталась изобразить такую степень отравления общества ложью, какая может сравниться только с отравлением армии ядовитыми газами. В качестве главной героини я избрала не сестру, не жену, не возлюбленную, не друга, а символ преданности — мать. Моя Софья Петровна теряет единственного сына. В нарочито искаженной действительности все чувства искажены, даже материнское, — вот моя мысль. <…> Обобщить виденное и пережитое Софья Петровна неспособна, и укорять-то ее за это — нельзя, потому что для мозга рядового человека происходившее имело вид планомерно организованной бессмыслицы; как осмыслить нарочито организованный хаос? Да еще в одиночку: стеною страха каждый прочно отделен от каждого, пережившего то же, что он. Таких, как Софья Петровна, множество, миллионы, но когда из сознания народа изъяты все документы, вся литература, когда подлинная история целых десятилетий подменена вымышленной, то каждый ум брошен сам на себя, на свой личный опыт и работает ниже себя». Естественно, «Софья Петровна» не могла быть опубликована в СССР. Она увидела свет в 1965 году в Париже. В России же повесть была издана только в разгар перестройки. Тему репрессий Чуковская продолжила и в повести «Спуск под воду», написанной в 1972 году. На этот раз в центре повествования — послевоенная кампания по борьбе с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Впрочем, предмет все тот же, чрезвычайно актуальный и в наши дни — человек перед лицом репрессивной машины, общество, отравленное ложью и пропагандой. Лидия Чуковская начала близко общаться с Анной Ахматовой в 1938 году. Они стояли в одних и тех же тюремных очередях, пытаясь выяснить судьбу своих близких, брошенных в чекистские застенки. На глазах Чуковской Ахматова писала в те страшные годы свою знаменитую поэму «Реквием», и Лидия Корнеевна была одним из редких доверенных слушателей. Чуковская же заучивала стихи из «Реквиема» наизусть и долгие годы хранила их в памяти, так как рукописи Анна Андреевна уничтожала после прочтения. На протяжении всей своей жизни Лидия Чуковская преследовалась советской властью. После гибели мужа ей чудом удалось избежать ареста. Но когда после прорыва блокады писательница попыталась вернуться в Ленинград, обнаружила, что ее квартира незаконно занята. «Едва я попробовала добиться справедливости, „органы“ дали понять, что жить в Ленинграде мне все равно разрешено не будет», — рассказывала Чуковская в автобиографии. Лидия Корнеевна переехала в Москву. Работала преподавателем, подрабатывала редактором, несколько месяцев — при Симонове — заведовала отделом поэзии в журнале «Новый мир». В 1947 году стала членом Союза писателей. На протяжении всей своей жизни Лидия Чуковская преследовалась советской властью. После гибели мужа ей чудом удалось избежать ареста. Но когда после прорыва блокады писательница попыталась вернуться в Ленинград, обнаружила, что ее квартира незаконно занята. «Едва я попробовала добиться справедливости, „органы“ дали понять, что жить в Ленинграде мне все равно разрешено не будет», — рассказывала Чуковская в автобиографии. Лидия Корнеевна переехала в Москву. Работала преподавателем, подрабатывала редактором, несколько месяцев — при Симонове — заведовала отделом поэзии в журнале «Новый мир». В 1947 году стала членом Союза писателей. После XX съезда она смогла получить справку о посмертной реабилитации Бронштейна и даже надеялась опубликовать повесть «Софья Петровна» в СССР. Но оттепель закончилась, не успев начаться. В середине 60-х Чуковская выступила в поддержку гонимых диссидентов. В частности, во время преследования Даниэля и Синявского написала знаменитое письмо Шолохову, который возмутился «слишком мягким» приговором писателям. «Писателя, как и всякого советского гражданина, можно и должно судить уголовным судом за любой проступок — только не за его книги. Литература уголовному суду не подсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не тюрьмы и лагеря», — писала Чуковская. Она также открыто поддерживала Бродского, А. Гинзбурга, Солженицына, Сахарова и других деятелей правозащитного движения, написала несколько широко известных в самиздате открытых писем — «Не казнь, но мысль. Но слово», «Гнев народа», «Прорыв немоты». В 1974 году за открытое выражение своих взглядов Чуковская была исключена из Союза писателей. Еще раньше ее перестали публиковать, а имя Лидии Корнеевны запрещалось упоминать даже в связи с ее знамениты отцом. «Теперь осталась еще одна мера: назначить в дочери Корнею Ивановичу кого-нибудь другого», — с горькой иронией писала Чуковская. Позднее этот свой опыт — исключения из Союза писателей и публичной жизни в целом — Чуковская подробно описала в книге «Процесс исключения. Лидия Чуковская осталась в литературе как редактор, писательница и мемуаристка, публицист и общественный деятель. Но за всеми этими ипостасями всегда стоял уверенный поэтический голос. И хотя сама Чуковская называла свою лиру «немощной», ее поэтический талант высоко ценил, например, Пастернак. Один из ключевых сборников поэтессы — «По эту сторону смерти» — был издан во Франции в 1978 году. Чуковская писала стихи немного и нечасто, но на протяжении всей своей жизни, как и дневники. И, возможно, именно в стихах ее собственный голос прозвучал наиболее отчетливо и ясно: Маленькая, немощная лира. Вроде блюдца или скалки, что ли. И на ней сыграть печали мира! Голосом ее кричать от боли. Неприметный голос, неказистый, Еле слышный, сброшенный со счета. Ну и что же! Был бы только чистый. Остальное не моя забота. Материал с сайта «Апрель»