Гении детской

Что мы знаем о нянях? Казалось бы, вполне достаточно: что они помогают занятым родителям, прежде всего мамам, в воспитании драгоценных чад; что жизнь их может быть веселой и курьезной, как в сериале «Моя прекрасная няня»; и что самую главную няню в русской литературе звали Ариной Родионовной.   Няня. Кто нянчил русских гениев Нет в продаже Однако стоит только задуматься о том, что главные впечатления, формирующие личность (особенно личность творческую), чаще всего накапливаются именно в детстве, в первых жизненных уроках любви, отзывчивости, веры, но порой также и равнодушия и даже жестокости; стоит попристальнее всмотреться в детскую и — мы обнаружим там целый сокровенный мир. Посмотреть Первоначальной идее написать книгу о няне, как о «великой матери русского человека только по закону любви, а не по закону родительства», о ее роли наставницы для будущих гениев и талантов в самых разных сферах мы обязаны Сергею Николаевичу Дурылину (1886−1954), писателю, философу, религиозному мыслителю и педагогу. Именно он, несмотря на очевидные трудности публикации такого «несвоевременного» материала в первой половине ХХ века в СССР, начал собирать и систематизировать многие мемуары и свидетельства, так или иначе коснувшиеся данной темы. Но работа надолго приостановилась. Сам Дурылин признавался близким, что у него не хватит ни сил, ни времени, чтобы завершить ее. Но каждое искреннее начинание в итоге все равно приводит к результату. И вот спустя десятилетия этот труд был возобновлен биографом С. Н. Дурылина — Викторией Топоровой и приурочен к его юбилею. Книга выстроена в хронологическом порядке, по времени, на которое пришлось детство мемуаристов (за исключением размышлений о самом феномене русской няни, размещенных в начале). Благодаря такому построению перед нами за четыреста страниц проходит весь XIX и начало XX века, когда и в детскую уже проникают отзвуки войн и революций. Рассказчиками выступают писатели и актеры, художники и музыканты, ученые и общественные деятели — всего свыше сорока человек, составивших цвет и славу нации. Органично дополняют друг друга славянофил И. С. Аксаков и западник А. И. Герцен, революционерка Вера Фигнер и князь Трубецкой, эмигрант Бунин и оставшийся в Советской России Блок. Почти все няни в первой половине книги — крепостные, редко грамотные, но благодаря их искренней любви, терпению и всегдашнему сочувствию именно им удавалось привить своим лучшим «выходкам» (так зачастую именовали воспитанников) чувство народной речи и, что еще важнее, национального духа. Кажется, самим своим присутствием они смягчали и облагораживали чудовищность крепостных отношений. Конечно же, для восприятия этой любви нужна была отзывчивость и с другой — детской стороны. «Но и няня, и детские впечатления деревни таились тогда в воспоминаниях почти каждого отъявленного отрицателя русской народности, так что такая русская бытовая черта в поэзии Пушкина является уже сама по себе нравственною его заслугою и оригинальною особенностью», — справедливо заметил Иван Сергеевич Аксаков. Обиходная жестокость, в виде порок и унижений, по отношению к низшему сословию чаще всего воспринималась взрослыми дворянами как необходимая форма поддержания порядка. Сиюминутный барский каприз мог поменять целую жизнь. Будь ты отныне не Григорьев, а Стрепетов! Почему? Зачем? — никто не смел спрашивать, да и какая надобность? Барину не нравится прозвище мальчика, и мальчик обязан переменить свое прозвище на такое, какое понравится барину», — вот так произошла фамилия драматической актрисы Пелагеи Стрепетовой. О серьезной же благодарности обычно и речи не шло: «Когда умерла няня Анна и брат мой Сергей поставил над нею порядочный крест, добрая, милая, ласковая мама заметила ему: „Что за памятники над нянькой?“ — так мало ценились крепостные, их труд, преданность и усердие», — вспоминал художник В. В. Верещагин, у которого, как и у многих дворянских детей, такой тип отношений вызывал все большее нравственное отторжение. Первые пояснения в религиозных вопросах дети также обычно получали от своих нянь, их «детскому богословию» посвящены такие благодарные строки: «И вот, когда после долгих-долгих годов, в которые, казалось, все прошло, что было от „веры“, придет опять нужда верить <…> вспомнится вот этот тихий нянин шепот, вспомнится верба в ее сморщенной руке… — и по этой ниточке, самопрядной и бедной, а не по железному канату катехизиса возвращаются к прошлому, к детской вере и молитве. Христос детский — самый ясный и близкий из всех ликов Христовых». Очень интересными оказались пересечения двух взаимодополняющих воспоминаний: братьев Андрея и Федора Достоевских, Василия и Александра Верещагиных. Щемяще трогательны моменты, когда няни завещают скудное имущество или вовсе готовы пожертвовать (и жертвуют) все свои многолетние накопления ради помощи ставшим родными и попавшим в беду семействам. Помимо мемуарной прозы в книгу включено множество прекрасных стихотворений. От Пушкина, Языкова и Кольцова до Случевского, Мережковского и Ходасевича, начало стихотворения которого я не могу не привести:   Не матерью, но тульскою крестьянкой Еленой Кузиной я выкормлен. Она Свивальники мне грела над лежанкой, Крестила на ночь от дурного сна. Она не знала сказок и не пела, Зато всегда хранила для меня В заветном сундуке, обитом жестью белой, То пряник вяземский, то мятного коня.   Замечу, что в этом стихотворении речь идет не про няню, а про кормилицу поэта. Осветить важную роль кормилиц — еще одна благородная задача этой книги. «Кормилице не повезло в литературе, как повезло няне, может быть, потому, что няня была пестуном и постоянным спутником одного, двух, а иногда — редко, но бывало — и трех поколений, а кормилица бывала „прохожей“, лишь проходившей через семью и, пройдя, удалявшейся из нее навсегда». На мой взгляд, самый верный признак хорошего сборника (особенно составленного из очень разных как в жанровом, так и в стилистическом плане авторов) состоит в том, что все включенные в него произведения и отрывки читаются, как единое увлекательное целое. И этому критерию книга «Няня» полностью соответствует. Рецензия: Александр Евсюков, «Литературная газета».