Верность своим корням

Как отголосок столетнего юбилея Исаака Башевиса Зингера (1904-1991), лауреата Нобелевской премии по литературе 1978 года, в московских издательствах "Текст" и "Самокат" почти одновременно вышли в свет две его детские книги в переводе Ольги Мяэотс — "День исполнения желаний" ("A Day of Pleasure: Stories of a Boy Growing Up in Warsaw", 1969) и "Сказки" ("Stories for children"). Чуть раньше некоторые рассказы из сборника "День исполнения желаний" были опубликованы в журнале "Дружба народов". Сразу о главном: это первые в России детские книги И.Б. Зингера и, скорее всего, российские дети ещё ничего о нём не знают. Взрослым же читателям некоторые произведения нобелевского лауреата известны; в последние десять лет его тексты переводятся, издаются и комментируются. Но фундаментальных литературоведческих работ о Зингере на русском языке пока нет. Биографическими сведениями о писателе и своим пониманием его творчества делятся, в основном, переводчики. Он владел и английским, и польским языком, знал иврит, но свои произведения писал на идиш — языке евреев Восточной Европы, до Второй мировой войны широко распространённом. Именно поэтому он до пятидесяти лет фактически был писателем-неудачником, известным, в основном, евреям Нью-Йорка, читавшим местную еврейскую газету. Ему не раз советовали перейти на английский — это вывело бы его как писателя из тени. Зингер отказывался. Возможно, подобный поступок казался ему предательством по отношению к тем, о ком он писал. Ситуация изменилась лишь в 1953 году, когда известный американский писатель Сол Беллоу (тоже, кстати, впоследствии нобелевский лауреат) перевёл на английский язык понравившийся ему рассказ Зингера "Гимпл-дурень". Очень скоро Зингер стал одним из самых читаемых писателей в Америке. Зингер писал на языке, который многие и языком-то не считали (З.Н.Гиппиус, например, называла идиш "жаргоном"). Но именно в прозе Зингера сохранились звуки и образы того мира и той эпохи, что были уничтожены после сентября 1939-го. Свой первый юношеский рассказ Зингер попробовал написать на иврите. Однако сразу понял, что текст “не звучит”. Древний язык молитвы не передавал сокровенного своеобразия того мира, который описывал Зингер. Вложенные в уста его героев, слова на иврите звучали странно, ибо в реальной жизни эти люди не говорили на древнееврейском. После этой неудачной попытки Зингер, по его собственному признанию, решил, что либо он будет писать на идиш, либо вообще не будет писать. Западный читатель знает Зингера преимущественно в переводе на английский, российский — в двойном переводе. По-русски существует лишь несколько переложений с языка оригинала — А.Эппеля и Л.Беринского. Интересно, что одним из первых читателей Зингера в нашей стране был Корней Иванович Чуковский — в 1960-е годы он восторженно отзывался о его прозе в письмах к своей израильской корреспондентке. Разумеется, Чуковский читал Зингера по-английски — в изданиях, привезённых или присланных из-за границы. Один из переводчиков Зингера Александр Величанский как-то заметил: мы никогда не прочтём того, что он сохранил для нас, потому что "его рассказы как на золотом диске записаны на всеми забытом языке, и непосвящённые вынуждены слушать их на пластмассе" (см.: Липатов А. Зингер, без которого не обойтись). Вопрос "зачем вы пишете на умирающем языке?" преследовал Зингера постоянно. Писатель отшучивался и отвечал примерно так: в Библии говорится, что настанет день, и все, когда-либо жившие на Земле, поднимутся из могил. И тогда евреи первым делом спросят: нет ли чего-нибудь новенького почитать? А читать-то они привыкли на идиш… В этой шутке — весь Зингер с его грустью о судьбе своего народа, иронией и верой в чудо. К детской литературе он обратился уже сложившимся мастером; сказки и рассказы для маленьких читателей как бы подводят итог его карьере. В них воплотились главные мечты и надежды писателя, с особой яркостью раскрылось мастерство рассказчика. Зингер считал себя именно рассказчиком — сочинителем историй — и именно этот талант называл своим основным литературным достоинством. Теперь, благодаря переводам Ольги Мяэотс, у наших детей появилась возможность познакомиться с замечательными произведениями Зингера. Это воспоминания о детстве и сказки, основанные на фольклорных мотивах. Именно сказки позволили писателю обратиться к истокам еврейской культуры и хотя бы на книжных страницах воссоздать атмосферу жизни народа, населившего свои сказки строгими раввинами и оборотистыми торговцами, мечтателями и чудаками, шлемелями и мудрецами. Сказки привлекли Зингера ещё и своей способностью превращать самые невероятные события в достоверные и легко объяснимые. "Я всегда стремился показать читателю, что, даже если жизнь представляется нам хаотичной, она не столь бессмысленна, как нам кажется", — эти слова Исаака Башевиса Зингера приводит Ольга Мяэотс в предисловии к журнальной публикации его рассказов. В 1969 году за автобиографический сборник "Day of Pleasure: Stories of a Boy Growing Up in Warsaw" писатель получил американскую Национальную книжную премию по детской литературе. "День исполнения желаний: Рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве" — так перевела название сборника О.Мяэотс. "День удовольствий: Истории о мальчике, выросшем в Варшаве" — так озаглавил его Е.Белодубровский, автор-составитель книги "Нобелевская премия по литературе" (СПб., 2003), подготовленной Петербургским университетом. В сборнике "День исполнения желаний" Зингер пересказал для детей отдельные главы своего романа "В суде отца моего". Зингер одновременно и реалист и мистик, в чём можно убедиться, обратившись ко взрослым его романам "Шоша", "Люблинский штукарь", "Мешуга", а также рассказам, напечатанным в журналах "Иностранная литература", "Нева", "Юность", "Звезда", "Дружба народов" и других. Две книги, о которых идёт речь, также демонстрируют нам писателя в двух основных его ипостасях. В рассказах о детстве, написанных от первого лица, высвечиваются дни, проведённые Зингером на родине, в местечке Радзимин, где его семья жила в окружении полей и садов, картины Варшавы перед Первой мировой войной, детские фантазии маленького выдумщика и мечтателя — мальчика, который часами может разглядывать впорхнувшего в комнату мотылька или луну в окружении звёзд на ночном небе. Это рассказы о детских годах будущего писателя, который спустя много лет создаст, помимо всего прочего, свои замечательные сказки… Сказочные истории Зингера, полные фольклорной чертовщины, дновременно содержат реальные черты народного быта. "Приключилась эта удивительная история на Хануку. Чего только в такие дни не случается. Это нынче чудеса не в чести, а в старину чудеса, как говорится, просто под лавками валялись. Вот слушайте…". И начинается сказка: то о дьяволе, который зашёл поиграть с детворой в дрейдл, то о мудрецах местечка Хелм, славившегося своими дураками, то о лентяе Ацеле, для которого пришлось устраивать рай, то о сладкоежке Шлемеле, которому стала жизнь не мила… "Я не делаю различия между теми произведениями, которые пишу для взрослых, и теми, что сочиняю для детей. В них царит один и тот же дух, одинаковый интерес к сверхъестественному. Я даже упоминаю одни и те же города и местечки. В наше время, когда литература постепенно теряет свое предназначение и искусство рассказывать истории предаётся забвению, дети остаются самыми лучшими читателями", — писал Зингер в предисловии к одному из сборников. Есть ли основания считать его мистиком? По мнению Льва Анненского, есть. Во вступительной статье ("Где взять сил на безумие") к первому в России изданию знаменитого романа "Шоша" (М.: Текст, 1991) Анненский поддерживает истолкование мистического в произведениях Зингера, предложенное переводчиком Л.Беринским. Критик отмечает: "Перед нами воображение, смешивающееся со здравым смыслом, философствование, пронизывающее и преображающее быт. Это беснование фантазии, очарование суеверий, смещённость очертаний и воспарение духа; это мистицизм повседневности. Отсюда вырос и хасидизм, расцветший в XVIII—XIX веках в еврейских местечках Центральной и Восточной Европы. Хасидизм определяет базис и окрас рассказов Зингера. Хасидизм — что-то вроде контрабандного жизнелюбия в противовес сухой книжности традиционного талмудизма". По собственному признанию Зингера, во всех его рассказах звучит "музыка идиша". Но для тех, кому эта музыка непонятна, а таких — большинство, Зингер всё равно окажется писателем жизненно важным. Читая его прозу, мы можем знать основные идеи Каббалы и подробности быта еврейских местечек начала века, а можем не знать. "Простодушный читатель его прозы будет столь же вознаграждён, как и оснащённый", — утверждает О.Канунникова в рецензии на сборник И.Б.Зингера "Страсти" (Новый мир. — 2002. — № 9). Допускаю, что специалисты по идиш и знатоки еврейской ментальности отыщут в переводах (с английского) Ольги Мяэотс неточности. Без них, увы, не обходится ни один, даже самый вдохновенный перевод. Придраться всегда можно… Но стоит также отметить, что сложности, возникающие при работе с прозой Зингера, долгие годы буквально парализовывали многих его потенциальных переводчиков. Старательный перевод Ольги Мяэотс — смелый поступок. Чтобы достойно перевести зингеровский текст, необходимо было не только свободно владеть литературным английским, но и провести немалую исследовательскую работу — вникнуть в особенности национальной еврейской культуры, изучить специфику языка идиш и т.д. Примечательно, что обе книги снабжены небольшими словариками еврейских слов и понятий, встречающихся в тексте. Как уже говорилось, мир знает Зингера в переводах. Как никто другой, писатель чувствовал, в чём сила идиша и в чём его ограниченность. Идиш был языком купцов, портных, учителей Талмуда; им практически не пользовались инженеры, военные, светские дамы, полицейские чины. Однако язык этот пленял Зингера неисчерпаемой возможностью проникновения в самую суть человеческих характеров, разнообразием юмористических оттенков, отражавших неповторимую национальную специфику. Как отмечает исследователь творчества писателя Б.Табачников, "проблемам перевода своих произведений (главным образом на английский) он отдавал много сил и времени, не раз подчёркивая, что для него перевод произведения столь же ценен, как собственно и сам оригинал. Зная, насколько убогими, лишёнными естественности и элементарного вкуса могут быть переводы, он вместе с переводчиками работал над каждым изданием. Зингер хорошо знал, что ни один писатель в переводе на другой язык ничего не приобретает. Особенно, если этот писатель, как сам Зингер, связан с фольклорной традицией. Однако, участвуя лично в переводческой работе, он имел возможность в определённой мере контролировать этот сложный, многотрудный процесс. При этом Зингер замечал: "Я готов к тому, что в переводе текст теряет не менее 40 % своей притягательности. Поэтому, — шутил он, — стремиться нужно к 140 % качеству"" (см.: Табачников Б. Исаак Башевис Зингер: Штрихи к портрету // Корни. — 2003. — № 19). Любой перевод — в каком-то смысле компромисс. Известно, что Зингер читал переводчикам свои произведения вслух, очень медленно. Подолгу сидел с ними, отыскивая наиболее верные слова, обороты. Условием сотрудничества с Зингером было не столько хорошее знание переводчиком языка идиш, сколько великолепное, если не сказать виртуозное, владение английским. Писатель тщательно трудился над английским текстом, постоянно улучшая, "шлифуя" его собственной правкой. Многое здесь было связано с отношением к языку. Б.Табачников отмечает также, что "Зингер считал идиш языком экспрессии и некоторого преувеличения, в то время как английский казался ему языком намёков и недомолвок. В результате рождался текст, заметно отличавшийся от того, с которым знакомился еврейский читатель. Соучастие писателя в переводе своих произведений давало ему возможность контролировать, если так можно выразиться, художественную самоценность произведения, слитность перевода и оригинала. Отсюда естественное желание видеть переводы на другие языки именно с английской авторизованной версии". Будучи евреем и говоря о евреях, Зингер часто использует специфические слова, примеры, ссылки на иудейскую историю, которые не всегда понятны простому читателю. Однако благодаря столь ярко и явно выраженной национальной самобытности писателя, мы словно бы проникаем в скрытый от глаз непосвящённых мир еврейской культуры и присутствуем там не как сторонние наблюдатели, но как полноправные участники событий. Обе книги, о которых мы рассказали, хорошо оформлены. Художники Вадим Меджибовский и Феликс Бух изящно, стильно, гармонично передали своеобразие произведений Исаака Башевиса Зингера. Иллюстрации Ф.Буха стилизованы под неумелые детские рисунки карандашом, работы В.Меджибовского завораживают своей замысловатой таинственностью. Из материала Ольги Мургиной, BiblioГид