"Ничто не забыто", Колпакова Дора

Прежде чем взять в руки это издание, совсем не похожее на типичную "детскую книгу", нужно выяснить свои отношения с памятью. Считается, что память хранит. Не только идеи, факты, переживания, но и самого человека, который помнит. То есть инстинкт выживания охотно вытесняет из памяти здорового индивида всё, что было плохо, и оставляет только то, что было хорошо. Вариант несколько облегчённый, однако и вправду спасительный, если речь идёт о перипетиях личной биографии. Совсем другое дело — страшная память истории. От неё мы стараемся убежать сломя голову и, уж тем более, не обременять ею своих детей, дабы не поцарапать их покой. Причём под "детьми" часто подразумеваются не только трёхлетние малыши, но и тринадцатилетние недоросли с девственно чистой белизной на том месте, где жизнь предполагала вырастить необходимый орган под названием "опыт человечества". Книга о блокадном Ленинграде — хороший пример умной памяти. Слова "ничто не забыто" кажутся тривиальным из-за частого употребления, но содержание сборника заслуживает искренней благодарности. Редко удаётся дотронуться до болевых точек истории с таким чувством такта. Редко психологические возможности адресата — современного подростка — бывают учтены так бережно. И только иногда более ста авторских голосов звучат как один: чёрным по белому, с достоверностью свершившегося факта в этой книге написано, что главная надежда выживающего человека — сила духа. Всё остальное — имена прилагательные. * * * Книга, если судить визуально, — действительно чёрно-белая. С редкими красными пятнами на картах и плакатах. Разноголосие чувств, самые тонкие их оттенки проступают только тогда, когда от страницы к странице начинает нарастать, как подземный гул, напряжение надвигающейся беды. Голоса авторов заведомо разные уже потому, что люди говорят (пишут) в разных жанрах: воспоминания, художественные тексты, газетные статьи и записи радиопередач, цитаты из официальных документов, стихи, проза — всё коротко, конкретно и правдиво настолько, насколько произнесённое слово способно выразить душу. Даже тогда, когда это слово написано не очень умелой рукой. Много фотографий. Больших. Разумеется — чёрно-белых. Но никакие нарочитые ужасы детей не подстерегают. Ставка составителей совсем другая: всмотреться в лицо. Увидеть лица безымянных людей, которые там были. Много рисунков, набросков, сделанных на скорую руку. Много профессиональной строгой графики, выполненной после войны. Авторский состав сборника требует особого комментария. Его можно охарактеризовать короткой присказкой: "чужие здесь не ходят". То есть все слова, составляющие эту большую, объёмную книгу, написаны людьми, непосредственно и лично столкнувшимися с блокадой. Да, мы увидим странички из дневника Тани Савичевой и героические тексты Ольги Берггольц, прочитаем записанные "по-живому", никем не правленые заметки Леонида Пантелеева и созданные через много лет повествования Радия Погодина. Но имена подавляющего большинства блокадников, представленных в книге, массовому читателю незнакомы. Зато после каждого имени есть прямая твёрдая строка: — "в годы блокады детсадовец"; — "в годы блокады подросток"; — "в годы блокады школьница"; — "в годы блокады жила в Ленинграде"; — "в годы блокады военный корреспондент Ленинградского радиокомитета"; — "лейтенант, Ленинградский фронт"; — "подполковник, член политуправления Ленинградского фронта"… Можете не верить, но кроме короткого предисловия — обращения к читателю — в этой книге нет никаких "сопутствующих разговоров". Никаких лозунгов, призывов, пояснений, комментариев и вздохов. Просто каждый живой человек рассказывает о своём, и поэтому весь сборник превращается в апофеоз деталей, которые как будто сами собой слагаются в единую картину. Что и говорит о высоком мастерстве составителей. …Взрослый человек, с трудом сдерживая эмоции, рассказывает о том, как в бомбоубежище полуторагодовалая девочка по имени Ириночка произнесла своё первое слово: "Отбой!" Мальчишка (тогда — мальчишка), житель ленинградского пригорода под названием Лисий Нос, помнит, как в сорок первом немецкие самолёты летели бомбить Кронштадт и после этого над морем пропали чайки. А потом, через два дня, их стало прибивать к берегу волной, уже мёртвых. А ещё через день волны принесли мёртвых матросов. И живые матросы увозили погибших товарищей обратно в город Кронштадт, чтобы похоронить с честью. А в 1943 году этот мальчишка, Виктор Новиков, уже совсем подрос и отпаивал берёзовым соком целый госпиталь, потому что весна выдалась очень урожайная на берёзовый сок. Другой мальчишка помнит, как мама получила на работе выговор — единственный за всю жизнь. Дожила мама (блокадница) до 92 лет, работала в своём научно-исследовательском институте до 86-ти, а выговор получила за то, что не ушла в бомбоубежище во время воздушной тревоги. Но она не могла уйти, потому что как раз в это время у неё в лаборатории шла такая химическая реакция, которую нельзя было оставить без присмотра, хотя буквально в соседнюю комнату попала бомба, которая случайно не разорвалась. Цитаты из официальных документов сообщают, что в ноябре 1943 года школьники Нарвской заставы собрали и сдали в металлолом 5 тысяч килограммов осколков вражеских снарядов, а 15 августа того же года начался розыгрыш кубка Ленинграда по футболу, в котором участвовало 18 команд. Только одна, в силу профессиональных пристрастий отдельно взятая "книжная" тема поворачивает блокадную жизнь такими жгучими сторонами, что воспоминания незнакомых людей превращаются в личные воспоминания. …Как старший из троих детей, оставшихся без мамы и выживших, потому что ели свои хлебные крохи ровно по часам, пересказывает брату с сестрой "Всадника без головы" и прочие замечательные истории, но содержание историй постепенно меняется: сначала все герои непрерывно обедают и пируют, а потом перестают пировать и только совершают подвиги… …Как девушка в трамвае во время объявления воздушной тревоги никак не может оторваться от книжки и уже буквально на ступеньках, в суете убегающих пассажиров дочитывает: "Клянусь честью! — воскликнул герцог. — На вашем месте, ваше величество, я бы запретил этим коварным…" …Как жгут и продают книги, собранные за целую жизнь: …Той зимой мы их продали выжиге, Не забыть золочёную пасть!.. — Так в блокаду мы с мамою выжили, Сберегла нас отцовская страсть… (А.Крестинский) …Как Дмитрий Лихачёв, будущий академик, пишет в 1942 году вместе с коллегами брошюру под названием "Оборона древнерусских городов", и читательские отклики на эту брошюру, быстро напечатанную, в тот же год начинают приходить прямо с фронта, с передовой… А в Публичную библиотеку поступают жизненно важные запросы: "…как организовать производство кремешков для зажигалок? Как наладить производство спичек? Свечей?". И библиотекари со всей возможной оперативностью на запросы отвечают, привлекая для этого даже "книги XVIII века, обучающие примитивному изготовлению хотя бы тех же свечей, — "како катать свещи"… Не нужно забывать, что издание, о котором мы говорим, — это новая книга, родившаяся в начале XXI века, хотя, разумеется, многие её материалы опубликованы не в первый раз. Но в самом выборе текстов, их компоновке, в откровениях авторов, размышлявших над происшедшим долгие годы, слышны не дежурные декларации или официальные "исторические выводы", а просто мудрость протекающей жизни, способной осознать и оценить трагические парадоксы прошлого. Достаточно прочитать девять страниц воспоминаний художника Александра Траугота, и время, когда "смыслы рушились, как дома" (Р.Погодин), предстанет во всех своих противоречиях и нравственных победах. Эти воспоминания написаны так, будто рассказаны тихим домашним голосом про жильцов всего одной ленинградской квартиры. Но мы узнаем не только про любовь, про то, как одиннадцатилетний мальчик Андрюша, стараясь хоть чем-то порадовать девочку Тусю, тащит ведро "самой лучшей воды" из проруби на Неве, и от этого умирает, потому что промок и заледенел. Нет, мы узнаем ещё про листовки, которые разбрасывали в начале войны немецкие самолёты, а людей — просто людей — за то, что подняли эти бумажки, — расстреливали. Узнаем про женщину по имени Марина Юрьевна, которая не голодала, а грабила. Узнаем, что она умерла в голодном Ленинграде посреди награбленной еды. Марина Юрьевна не могла эту еду съесть, потому что судьба послала ей рак. "Жизнь, лучший режиссёр…" — пишет Александр Траугот. Книга о людях ленинградской блокады заканчивается целой подборкой стихов, посвящённых победе и памяти. Кто-то прочитает их, кто-то — нет. Но незадолго до конца, на странице трёхсотой, есть одно стихотворение, о котором нельзя умолчать. Кажется, это единственный случай, когда слово в книге предоставлено не блокаднику. Речь идёт о стихотворении Корнея Ивановича Чуковского, которое было опубликовано в журнале "Мурзилка" в 1945 году. Оно называется "Ленинградским детям": …Так вот: когда станете вы старичками С такими большими очками, И, чтобы размять свои старые кости, Пойдёте куда-нибудь в гости (Ну, скажем, возьмёте внучонка Николку И повезёте на ёлку), Или тогда же, в две тысячи двадцать четвёртом году, На лавочку сядете в Летнем саду, Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь маленьком скверике, В Новой Зеландии или в Америке, — Всюду, куда б ни заехали вы, — всюду, везде одинаково, Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго и Кракова На вас молчаливо укажут И тихо, почтительно скажут: "Он был в Ленинграде… во время осады… В те годы… вы знаете… в годы блокады!" И снимут пред вами шляпы. Ирина Линкова, Bibliogid