Финская проза еврейской жизни

Согласитесь, "финский еврей" звучит не менее экзотично, чем "японский молдаванин" или "бразильский эскимос". Не менее заманчиво и название романа, принесшего его автору европейскую известность, но переведенного на русский лишь спустя почти сорок лет после публикации на языке оригинала. У многих ли из вас были прадедушки, не только умевшие бегать на лыжах, но даже добегавшие на них до снежной Финляндии? Вот то-то же...Но уже первые страницы книги разочаровывают. Во-первых, это совсем не роман. Причем если ознакомиться с содержанием книги, предварительно не взглянув на ее титульный лист, то не возникнет никаких сомнений, что перед нами – сборник рассказов. Не знаю, сам ли автор назвал свой труд "романом" или это сделали за него русские издатели ("...помилуйте, ну как сейчас можно продать сборник рассказов!"). Просто при чтении возникает мысль, что тебя обманули, подложили не тот товар, на клетке с буйволом написали "тигр". Дело не в иерархии литературных жанров. Но каждый из них требует своего настроя, определенной душевной ноты, а перестроиться по ходу дела получается далеко не всегда.Во-вторых, в книге слишком мало "еврейского". Того самого особого шарма, за который мы любим прозу, написанную этническими евреями или евреями в душе, в историях Даниэля Каца почти нет. Вина ли это автора, неудача ли переводчика, но лишь по редким фрагментам книги можно понять, что речь в ней идет о потомках Авраама и Моисея: – Мамочка, – осторожно начал Арье, – помнишь ли ты Беню, за которого вышла замуж одиннадцать лет назад? Этакого маленького росточка, смуглого, но довольно красивого мужчину? То есть моего отца? Или: – Что он за человек? – спросила Рубина жена.– Говорит, что не пьет, – сказал Рубин.– Не пьет? – повторила жена и саркастически воздела руки. – Боже милостивый! Он не пьет. Я не езжу на велосипеде, а он не пьет! Автор честно предупреждает, что "персонажи этой книги не имеют ничего общего с действительностью, как не имели с ней ничего общего при жизни" и, более того, что "читатели должны иметь в виду, что в силу избранного автором иронического жанра зачастую ничего общего с действительностью не имеют также исторические факты и имена, которые он приводит в книге", – но это предупреждение выглядит неизбежной данью всепроникающей политкорректности. Все равно книга написана так, что даже когда в ней и упоминаются реальные факты и лица, в их существование все равно не веришь.Как, к сожалению, не веришь в существование и предков повествователя: прадеда Залмана, деда Бени, отца Арье - даже делая поправку на то, что в действительности они не были такими, как описаны в романе. Гротеск и балаган также имеют свои законы, и когда мы смотрим на ярмарочного Петрушку, то менее всего думаем о том, что он – изготовленная из опилок и тряпок кукла. Читая же роман (допустим, это все же роман) "Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию", ни на минуту не забываешь, что его персонажи – порождение бумаги и типографской краски.Более того, ирония и гротеск, обещанные на обложке книги, – совсем не сильная сторона таланта Даниэля Каца. Чувство юмора невозможно симулировать, его трудно воспитать – с ним надо родиться. Читая же про нелепые до абсурда ситуации, в которые то и дело попадают герои, невольно думаешь про себя: "Здесь автор пытается сделать так, чтоб мы засмеялись... но почему-то не смешно". "Не смешно" – вот самый убийственный приговор для книги, претендующий на веселость. Пусть она будет неумелая, глупая, бездарная – если "смешно", то ей простится все. А если "не смешно", то о других ее достоинствах, как бы они ни были велики, лучше и не упоминать.Вышесказанное отнюдь не значит, что рецензируемая книга не заслуживает внимания. Вполне возможно, вам она покажется и цельной, и обаятельной, и смешной. Даниэль Кац начинает говорить своим, неискаженным, голосом лишь под конец романа, когда за вереницей нелепостей и горами абсурда начинает виднеться трагическая сторона жизни: Я встал со скамьи и пошел вдоль могил. В каждой покоился ребенок. Так они были закопаны - поодиночке. Такой еврейский обычай. Христиане также хоронят своих детей поодиночке, каждого ребенка в своей маленькой могилке. В этом нет ничего удивительного. Таков христианский обычай. А вот не так давно в некоторых странах неевреи хоронили еврейских детей в общих могилах. И это тоже чуть не вошло в обычай. Правда, детей сперва полагалось убить. Возможно, бывали случаи, когда в общих могилах детей хоронили в стоячем положении, но это не значит, что таков еврейский обычай. Помимо того, не всех детей хоронили мертвыми. Захоронение заживо как особый вид наказания встречается в половине стран мира. Обычаи народов разнятся, думал я, проходя мимо детских могил. Эти дети были положены в гробы мертвыми и невредимыми. Счастливые дети. Это фрагмент рассказа "На кладбище" – одного из самых удачных в книге. Но он написан совсем в иной тональности, хотя в нем в небольших дозах присутствуют и абсурд, и ирония. Если бы всю книгу Даниэль Кац писал столь же искренне и взволнованно, то она имела бы гораздо больше прав на наше внимание. Но это была бы совсем другая книга.Алексей Балакин, "Русский Журнал"