Когда меняется ветер

Центр кристаллизации романа — рассказ из архива двоюродного деда автора. В нем девятнадцатилетний красный комиссар Афанасий Милькин, родной дед Афанасия Мамедова, во время советско-польской войны выливает на землю подарок ясновельможного пана, тридцативедерную бочку водки. Выливает — к великому негодованию красных кавалеристов. С этой точки Мамедов достраивает историю предка. Это не историческая реконструкция, не мифологизация, а погружение… в героя или в себя? Похоже, и то и другое. Мы попадаем в пространство авторской фантазии — но обузданной. Разворачивая романное действо, легко свалиться в псевдодокументальную семейную хронику или добавить развесистой авантюрной клюквы на радость читателю. Мамедову удалось пройти по лезвию ножа. Он лаконично ведет главную сюжетную линию, лишь намекая на возможные отступления, способные вырасти в отдельные ветви сюжета, привлекательные для публики, но к эволюции героя мало относящиеся. Путешествие в Европу, членство в масонской ложе, узнаваемый, хотя и названный другим именем Гурджиев, философия «Четвертого пути», — всю эту мистику и прочие приманки автор оставляет на периферии. Пароход Бабелон 999 ₽ Но роман есть роман, многослойный, топологически сложный и хитроумно устроенный. Жизнь героя, названного в отличие от реальности Ефимом, излагается отдельными вспышками. Некоторые эпизоды прописаны так, что достигается полный эффект присутствия, почти как в кино, другие не обременены деталями, но нужны для достраивания информации, третьи — размытый фон: Берлин, Вена, Прага, даже знаменитая школа в Фонтенбло, но на них автор внимание не фиксирует, — в этих локусах Ефим не может бросить якорь. Ему надо вернуться в Россию — уже сталинскую. Посмотреть Герой, пишет автор в послесловии, — человек спотыкающийся. Это главный нерв романа. Как найти себя и сохранить айденное, если мир ненадежен и вчерашняя безусловная правда не совпадает с сегодняшней? Роман — не просто история про демонического Чопура-Сталина и набирающий силу вал репрессий, это еще один извод «Капитанской дочки»: юноша бежит из дому и попадает под колесо истории. А ведь пушкинская повесть, как все пом­нят, про «береги честь смолоду». О том, как не только выжить, но сохранить достоинство в ситуации кровавого разбоя. И второй мотив у Пушкина — мотив предательства: истинного и мнимого. Гринев не подчиняется приказу остаться в Оренбурге, то есть нарушает присягу, да еще и оказывается в ставке Пугачева. Все это — для спасения Маши, но с точки зрения военного трибунала Петруша не меньший предатель, чем Швабрин. У Мамедова — изоморфная пушкинским пара героев: романтический комиссар Ефим и штабной телеграфист Шаня. Сначала вроде друг, но приторговывающий табачком по обе стороны линии фронта, тот попадает в «те самые» органы и оказывается зловещей тенью, преследующей героя до самого финала. Ординарец Тихон напоминает дядьку Савельича своей заботой и верностью. Ефим чувствует: доверять нельзя никому — ни красным кавалеристам, ни обитателям бакинского дворика, ни московским друзьям, ни бывшему однополчанину. С одной стороны, это характеризует атмосферу страха, умноженного на ужас неопределенности, но с другой — позволяет оценить происходящее почти с философской точки зрения. Спотыкающемуся человеку еще труднее найти себя, поиски в неустойчивой системе координат еще безнадежнее. Во временной перспективе важно одно: был ты на стороне зла или добра. Но как их различить в мире плавающих констант? Вспоминается и Гоголь с его Андрием и панночкой. Андрий ведь не столько панночкой пленен, сколько эстетикой, недоступной военизированному мужскому братству. Предал — но потому что пошел за красотой, без которой ему трудно быть собой. Выпал из множества. На одном полюсе пронизанный светом польский костел в осажденном городе — на другом напившиеся до беспамятства запорожцы, которых противник может брать голыми руками. Но вернемся к Ефиму. Есть человек войны — и человек мира. Возможен ли переход из одного состояния в другое в границах одной личности? Всегда ли человек может отказаться от верности содружеству тех, с которыми он больше не может иметь ничего общего? Юноша, бегущий в революцию из благополучной семьи (тут Ефим изоморфен Троцкому), одержимый идеей свободы, братства и равенства, вдруг будто просыпается, осознав себя участником кровавой вакханалии. Но один продолжает рубить дальше, как Троцкий, а другой чувствует: это не его место. Сделать новый шаг — предать прошлое. Не сделать — предать себя. В отличие от «кровавого демона», Ефим вначале готов «поднять революцию до девятого вала», но скоро понимает: для казачьей братии он чужой. В итоге он ставит себя в позицию «против всех» и бежит в Европу под чужим именем — не только потому, что к этому толкает его доктор Белоцерковский: он дозрел до очередного зигзага. Выпал из системы. Он — не человек войны. Бывший комиссар становится учеником «русского мага» Джорджа Ивановича, масоном, троцкистом. Этот путь намечен пунктирно, лишь рискованный визит к Троцкому прописан детально, — в судьбе героя это очередное «спотыкание». Уверенность в собственном троцкизме в какой-то миг развеивается. Теперь герой хочет вернуть себе родину и настоящее имя, чтобы заняться тем, к чему лежит душа: он журналист, кинодраматург, писатель. Вернуться к призванию — но в логово чудовища. Начинается следующая жизнь, московская, где у мастера есть своя Маргарита. Персонаж реальный — кинорежиссер Маргарита Барская. Почуяв опасность, она отправляет Ефима в Баку, свой родной город. Но спрятаться в государстве, которое построил для себя Чопур, невозможно. Встреча со старым знакомым, который тоже скрывается в Баку от московских неприятностей, выводит сюжет на новый виток. Бакинская квартира Новогрудских — точка, стягивающая вместе все пространственные пласты романа. Главный его локус — Баку, город детства самого Мамедова и точка, где встречаются его будущие дед и бабушка — Афанасий Милькин и Сара Новогрудская. Бакинские сцены имеют личный, сакральный смысл. Ветер меняется, но есть же в мире константы? Тут важно сопоставление размышлений доктора Белоцерковского с наставлениями отца нашего героя, купца второй гильдии. Повидавший многое доктор сокрушается: «Грядет нечто апокалиптическое. Что-то такое, чему можно лишь немо смотреть в лицо. Кончились тонкие рассуждения о власти общечеловеческих ценностей, потому что общечеловеческие ценности потеряли власть над людьми… <…> Порядочным людям остается лишь одно — бежать, чтобы не стать соучастником кровопролития». Самарский купец высказывается проще и определеннее: «Очень часто, стремясь исправить что-либо, мы делаем только хуже». Финал — открытый. В дверь стучат. Ефим понимает: за ним пришли. Но читатель не верит. Он знает: кроме романной, у героя есть реальная биография. Афанасий Милькин все-таки увозит Сару в Москву, и, когда его арестовывают, она, уже беременная отцом автора, бежит обратно в Баку. Отвоеван кусочек жизни — небольшой, но существенный. Автор расширяет пространство текста за счет послесловия и нескольких интервью, по сути комментариев к роману, — словесных и визуальных, дополненных семейными фотографиями. Роман — фрактальная фигура: из каждой главы вычитывается он весь. Тому способствуют сквозные образы: огонек керосиновой лампы, чайки и голуби, черные агаты в запонках Белоцерковского и в ушах княжны Уцмиевой, остров Бююкада и остров в Каспийском море. Баку проявляется уже в галицийских главах — куртка комиссара пахнет керосином, «как у инженера братьев Нобелей». Так автор связывает разные пласты романа в целостность. Через весь текст проходит мотив перемены имени — Константинополь превращается в Стамбул, Сталин — в Чопура, Ефим — в Войцеха и обратно, Маргарита требует называть ее Марой, и каждое переименование чревато переменой судьбы. Общее во всех главах — состояние между жизнью и смертью. Смысловое пространство семейной хроники Мамедова расширяется и за счет ассоциаций. Это серьезный разговор о вечном — и азартная литературная игра. Галицийские эпизоды соотносятся с «Конармией» Бабеля. Ефим — младший брат Лютова, но если Лютов убивает гуся, чтобы стать своим для сурового мужского сообщества, то убийство Кузьмы Ефимом — акт идеологический. Комиссар защищает слабых и остается непонятым для своих распоясавшихся «запорожцев», готовых на самосуд. Но для обоих героев война — стихия чуждая. В комичной сценке в кафе «Ладья» узнаются интонации Булгакова. Уютный дом Новогрудских перекликается с домом Турбиных, куда нас отсылают жара вместе с абрикосовой газировкой — и говорить нечего.   Полистать книгу   Мамедов — блестящий стилист. Детали у него точные, яркие, запоминающиеся: серьга в комиссарском ухе, ящерообразный стамбульский старик, клетчатая подушка в кресле у Троцкого… Интересны вещи, двигающие сюжет: куртка комиссара, масонские запонки. Мотивы — почти фольклорные: конфискованная куртка, как сказочная лягушачья шкурка, превращает человека во что-то иное — выявляет в нем какую-то одну ипостась. Тщательно выстроенный, аналитически продуманный, наполненный борьбой, сомнениями и любовью роман говорит о событиях почти столетней давности современным языком и с современных позиций. Герой из далекого прошлого воспринимается нами как современник, будучи пропущенным через авторский заинтересованный взгляд и приобретая черты самого Афанасия Мамедова. Ирина Василькова, журнал «Знамя» №11/2021