Страданья шестипалого серафима

Эта книга не информативна. И не развлекательна. Она лишняя и в быту может только мешать. Как собаке пятая нога. Руке – шестой палец. Адресована тем, для кого хорошее чтение и само по себе удовольствие, лишенное всякой корысти. По отношению к литературному мейнстриму проза Гениса – все то, что оттуда бесследно исчезает на стадии замысла. Размышления. Описания. Поиски смыслов и авторского "Я". Сравнения. Охота за образами. Слежка за богами. Автор вглядывается в темноту и вслушивается в тишину. Охотится за облаками. Узнаваемая реальная жизнь выполняет роль дна, от которого надо постоянно отталкиваться, чтобы не утонуть в рациональной повседневности. Эссеистика отличается своей бесполезностью. Если ее любят, то за непонятное. Прежде всего, непонятно, что она такое. И зачем и кому это нужно – зацепившись произвольно за тему, двадцать раз надуть читателя, делая вид, что ты ее подменил. С тем, чтобы в финале было обнаружено, что все ветвистые и лишние в поисках ответа шестые пальцы были необходимы, а значит, читатель в очередной раз прохлопал и упустил то единственное (или множественное), ради чего это стоило читать. Форма исподволь избавляет автора слабого эссе от превентивных в любом ином жанре подозрений в том, что туманность выражения, спорность сравнений и расплывчатость метафор есть лишь следствие скудной мысли, король гол и не нужно впадать в детство, чтобы заявить об этом вслух. Любовь к эссеистике чревата напрасными хлопотами в определении сходства с множеством ясных, очевидных и полезных вещей. Младенчик действительно похож на всех своих родственников сразу. На научный трактат. Очерк. Притчу и стихи. Творения Гениса добавляют сходства с колонкой колумниста, радиомонологом культуролога и путешественника, сочинителя рассказов про себя и своих знакомых. Добавленные сходства больше говорят о профессиях и биографии писателя (выросшего в Риге и живущего в Нью-Йорке, одного из авторов довлатовского "Нового американца", ведущего радио "Свобода", колумниста "Новой газеты", автора толстых журналов и т. д.), чем о его творчестве. О котором автору и самому нечего сказать, кроме того, что "я пишу, о чем не знаю, чтобы узнать". В сборник вошли шесть написанных ранее книжек Гениса, объединенных общим безответным вопросом: "Что же это такое?" Прелесть в том, что даже дочитав это до последней странички последнего эссе, можно на вопрос так и не найти ответа. Остаться в недоумении с любовью к прочитанному, но так до конца и не понятому. Потому что конечное – не цель этой книги. Это дорога в обратную от конечного сторону. И во всех направлениях сразу. Об осмыслении можно забыть. И предаться ощущениям. Они спорны и противоречивы. Иногда взаимоисключающи. Тень в этих текстах может обрести черты человека. Человек – превратиться в тень. Пейзаж – обнаружить женское или мужское начало, а мужчина с женщиной – предстать пейзажами. Люди в книге – случайные попутчики мыслей. Но по пути им не более чем атомам в броуновском движении. Налетев на собравшуюся народиться мысль, человек (история, теория, высказывание) сообщает ей ускорение. При новом столкновении траектория меняется, как ей заблагорассудится. Во всем присутствует ощущение неуловимой логики. Восстанавливать ее по следам прочитанного – забыть наставления Сталкера: "Тем же путем здесь не возвращаются". Живые персонажи редки. Встреча с ними приятна, как нежданное рандеву в пустыне. Саркастические реплики друга и философа Пахомова на очередное мучение пришибленного неразрешимым вопросом автора ("Пахомов, зачем мы пишем, Пахомов?"), как транквилизатор Екклесиаста. Генис может изводить себя и нас сколько угодно в поисках истины. Пахомов же будет всегда угрюм, циничен, груб и в легком пивном подпитии. Впрочем, куда чаще люди в текстах Гениса – как ссылки. Кликнешь на них для справки, получишь туманную консультацию и плыви дальше. Таков в этих словах Пелевин. Самая объемная из бесполезных шести глав (в прошлой жизни книг) – "История моих народов" – в смысле сути и призвания автора скрытое делает явным. В прочих главах путешественник в Генисе угадывается. Тут он бродячий философ, очевидно. Путешествия его в "Истории моих народов" географичны. В странствиях время отступает перед местом. К своим народам Генис находит нужным наведываться по месту прописки. Он берет нас за руку и приводит в свою Венецию, Японию, Константинополь. Китайцы общаются с нами в Китае. Перемещения в пространстве совершаются мгновенно, но реально. Автор этих очерков путешествует не в воспоминаниях и воображении, а в режиме онлайн. Так путешествовали Заратустра, Конфуций и Вечный семит. Планетарность этих похождений в историю, время, пространство и подсознание чаще всего завершается в доме автора на берегу Гудзона напротив нефтеперегонного завода. Гражданство мира для него не означает бездомность. Но это и не гимн милому жилищу. Подтверждение мысли о том, что нет ничего из открытого в странствиях, что ты не смог бы узнать, не сходя с порога дома, не лишает смысла перемещений. Слова с опаской складываются в утверждения. Они как-то связаны друг с другом, хотя им это не всегда нравится. Но часто существуют сами по себе, прикидываясь афоризмами. Или собранием эпиграфов ко всей книге, отдельным главам и строчкам. Их хочется записать на мобильник и носить с собой, чтоб перечитывать в собственных хождениях и сидениях на пороге дома, открывая во всем этом лишнем и мешающем в быту, как шестой палец, след прогулянной истины. Рецензия: Владимир Цыбульский, gazeta.ru