Восьмерка

Чуткий, гибкий зверь писательского дара Захара Прилепина и в новом сборнике, как и предыдущих двух — "Грехе", а еще сильнее "Ботинках, полных горячей водки", — грациозно и мягко пружинит на каждой странице. Открывает пасть, потягивается, охотится, дыша природной пластикой и свободой. Им хочется только любоваться, только хвалить: хорош, до чего хорош! Пока, кажется, это вообще самая органичная для Прилепина форма — рассказ, "маленькая повесть", как обозначено в подзаголовке "Восьмерки": на небольшом пространстве ему свободнее, здесь уместны и лирика, и недоговор, и намек — искусством всего этого Прилепин великолепно владеет. К тому же в этих рамках можно не слишком считать и думать. Но вот главная новость: у зверя поседела холка. Помимо свежести, молодого счастья от купанья, целованья чужих жен, езды на разбитой "восьмерке" с друзьями, а еще солнца, которое щекотно машет по щекам, хруста розового снежка под ногами, ледяной кожуры ветра, забивающей рот, едва выйдешь из теплого подъезда, — в общем, всей этой так тонко и верно фиксируемой Прилепиным жизни, в новых рассказах появилась рефлексия, умный, спокойный авторский взгляд со стороны: соответственно, зрелость. Так почти во всей "Восьмерке", хотя и не совсем. Жаль, нельзя выпускать книжку длиной не в восемь, а в два-три рассказа (он же "маленькая повесть") — но, возможно, как и в музыкальном альбоме, в книжках-сборниках тоже должны быть хиты, а должны и просто тексты, задающие настроение, создающие фон. И все же начнем с хита, безусловного, — "Восьмерки". Кажется, будто Прилепин отжал сюда все прежние сцены кровавых драк и переписал их заново, взглянув на своего героя — до того почти неотличимого от автора — с дистанции. Это рассказ об омоновцах, четырех друзьях-товарищах, ощущающих одну лишь свою молодецкую удаль и силу. Дело происходит в 1990-е — у Прилепина они бедные, бандитские, голодные, — друзья получают зарплату консервами, но даже их едят не слишком регулярно. Роль женщины-вамп играет красавица и танцовщица Гланька (Аглая) — желанная, недоступная, дружащая с братвой, но при внимательном рассмотрении оказавшаяся неприкаянной, потерянной девочкой, ищущей не поклонника, а отца. Омоновцы вступают в схватку с братками — не из чувства справедливости, конечно, или, ха-ха, законности: из азарта — кто кого. "Государевы люди" даже начинают одолевать, маятник их безнаказанности раскачивается все сильней с неизбежным результатом — трупом — в конце. Такой вот "Заводной апельсин" Берджеса, обвалянный в русской провинциальной грязи. И увиденный Прилепиным как ужас. Не хуже и "Лес", построенный на метафоре отражения — отца героя зовут Захар. Огромный, сильный, почти мифологический Отец (для проекта "Все о моем отце" он и сочинялся), он путешествует с сыном по лесу, плывет по реке — а в финале рассказчик видит на берегу мальчика в чужой куртке, который страшно боится, что папа утонет (как когда-то и сам рассказчик боялся), и тревожно зовет его с берега. Проза Прилепина изоморфна воде, его рассказы — речки, текущие, петляющие и замирающие ровно за мгновение до входа в море, в простор, но все этим простором переполненные. Так в лучших текстах, к которым помимо "Восьмерки" и "Леса" можно, пожалуй, добавить и любовную новеллу "Тень облака на другом берегу", пусть и несколько прямолинейную, и, в общем, "Допрос" — хотя в этой истории о двух избитых ментами ни в чем не повинных парнях там, где требуется прорисовка психологии, Прилепин слегка буксует. Что ж, у него другое призвание — не эпос, а история, не законченная картина, а быстрый набросок, не психологическая проза, а свободно льющаяся импровизация. Хочется слушать и слушать. Рецензия: Майя Кучерская, "Ведомости".