Максим Немцов — российский переводчик, редактор и создатель интернет-ресурса переводчиков «Лавка языков». После переезда в Москву в 2001 году начал сотрудничать с ведущими издательствами двух столиц. Лабиринт побеседовал с Максимом о его переводах, роли профессии переводчика в современном мире и романе Зэди Смит «Время свинга».
Лабиринт Зэди Смит — писатель из академической среды. Но вы переводили и писателей, которые если не сами, то их альтер-эго, были людьми более «приземленными», вроде Чарльза Буковски. Как вы меняете подход от книги к книге?
Максим Немцов Ну, здесь не сколько среда, на мой взгляд, играет роль, сколько регистр высказывания. Зэди Смит — писатель очень «мэйнстримный», как бы «для всех», и в тематике, и в манере выражения, а это не может отражаться и на стиле произведения. Что-то свое изобретать в каждом конкретном случае — или подгонять текст под свои представления о прекрасном — здесь было бы неуважением к автору и, говоря прямо, враньем, а это, на мой взгляд, первый грех переводчика: не сохранять верность переводимому тексту. Поэтому от одного текста к другому в подходе ничего не меняется — меняется арсенал средств и набор трюков, с помощью которых текст переводится. Текст же сам диктует то, как его переводить.
Л Что вам интереснее: переводить современные книги или более старые произведения, которые ранее не переводились?
МН А все зависит от текста. Некоторые старые произведения звучат так, как будто написаны буквально сегодня. И наоборот — и теперь есть умельцы, пишущие как в начале ХХ века. Мне с литературой ХХ века работать приятнее, если вы об этом. Что не отменяет интереса к тому, что пишется в наши дни, — правда, интерес этот у меня часто чисто антропологический.
Л Стоит вспомнить, как вы пространно комментировали свои переводы Буковски, Пирсона, той же Зэди Смит. Это желание дать читателю контекст — это откуда?
МН Это та — минимальная — степень вторжения в авторский текст, которую, как я чувствую, переводчик может себе позволить. Ведь задача состоит, на мой взгляд, в том, чтобы читателю перевода текст был примерно так же ясен, как читателю оригинала на другом языке. В данном случае, русскоязычный читатель, мы отдаем себе в этом отчет, не обязан помнить какие-то событийные тонкости Гражданской войны в США или особенности американского законодательства, как он, допустим, помнит о событиях истории России (хотя бы и по школьной программе). Сейчас, понятно, для прояснения таких тонкостей можно воспользоваться поисковыми системами или сетевыми энциклопедиями, но я думаю, что в этом по-прежнему можно пойти читателю навстречу без риска обидеть его недоверием к его умственному развитию. Хотя все большую популярность сейчас набирает школа мысли, согласно которой сноски — пусть даже самые информативные — должны уйти в прошлое.
Л Читаете ли вы другие переводы произведений автора, чью новую книгу вам надо перевести?
МН Стараюсь не читать. Каждый «подход к снаряду» — он уникален, и чтобы сохранить эту незамутненность восприятия, какой бы мнимой та ни была, я этого, как правило, не делаю. Ну или если вдруг читал — стараюсь забыть. Это бывает нетрудно.
Л Сейчас вы переводите «4321» Пола Остера, роман необычайных объемов. Чувствуете ли вы особое удовлетворение, когда заканчиваете перевод огромных вещей?
МН Нет, ну как огромный — 50 авторских листов с небольшим. Бывали книги и потолще, хоть и не в моей практике. Какое удовлетворение я испытаю, закончив перевод, поработав с редактором и сдав текст издателю, я пока не знаю. Облегчение — наверное.
Л То есть вам ближе короткие формы? Вы ведь достаточно перевели и рассказов, и у вас были и поэтические переводы.
МН Нет, не ближе. Для меня как читателя гораздо важнее гармоничность авторского высказывания. Если автор уместил свою мысль в миниатюру, я не стану упрекать его в том, что из этого можно было сделать роман: значит, было нельзя. И наоборот, если он написал роман в 900 страниц, не стану задавать мирозданию вопрос: зачем столько, можно было и покороче. Подобные читательские претензии — на мой взгляд, признак незрелого ума. Задача читателя, мне кажется, как раз и состоит в том, чтобы, среди прочего, задаваться вопросом: а почему так, а не иначе. По сути: что нам хотел сказать автор? Вот на такие, в частности, вопросы, я и пытаюсь себе ответить, переводя сейчас Остера.
Л Теперь, когда в интернете можно узнать любые факты, посмотреть те же фильмы, что смотрят, например, герои «Времени свинга», уточнить любые реалии, какое главное препятствие встает перед современным переводчиком?
МН Такое же, как и раньше, — не наврать, передавая авторский идиолект. Но это не препятствие, а, вообще говоря, техническая задача. Вы правы, конечно, в том, что сейчас переводчику работать значительно легче, чем в былые времена, когда огромные объемы данных приходилось держать в голове, а между тобой и мировой культурой, наукой, информацией в целом стоял часто непреодолимый (особенно в СССР) аналоговый барьер. Сейчас одна из исследовательских задач переводчика, как я ее вижу, — не помнить все, конечно, а знать, где и как что искать.
Л А ностальгия по советскому переводу, испытываемая некоторыми, она таким образом и ностальгия по этому аналоговому барьеру? Читатель скучает по пропасти?
МН Не думаю, что «широкий читатель» так глубоко это рефлексирует, громогласно высказываясь где-нибудь в социальных сетях. Мотивация у него может быть разной: от синдрома «мамы-утки» до охранительских тенденций в защите его личных «священных коров». Лично мне кажется, что в этом, в частности, проявляется тоска по ушедшему детству с его ложно понимаемой безопасностью, когда даже дуализированный мир вокруг был прост и понятен, как в советских переводах «романов из заграничной жизни». Переводчик в то время выполнял, по-моему, несколько иную функцию, чем того от него требует нынешнее время: он, как и редактор, стоял на страже (языковой и идеологической норм, например, эстетической догмы), а не служил передаточным звеном в цепочке от одной культуры к другой. Тогда средний читатель мог быть уверен, что в открываемой им книге не будет ничего непонятного или не существующего в окружающей его жизни, когда в ней не будет «оскорбительных» для него слов и ситуаций. Стоит ли говорить о том, что мировая литература богаче представлений такого читателя о ней — как сам мир гораздо разнообразнее и не призван своим существованием обслуживать интересы такого читателя. Вот и литература пишется, в основе своей, не для того, чтобы делать читателю приятно или понятно. То есть, конечно, существуют и разновидности сервильной литературы в массовых жанрах, но я все же предпочитаю такими текстами не заниматься.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
