Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Пойди поставь сторожа | +111 |
Сосны. Город в Нигде | +89 |
Кысь | +88 |
Великий Гэтсби | +85 |
Сто лет одиночества | +82 |
Мне нравятся страшные сказки одноэтажной Америки. Нравятся до жути. Поэтому не мудрено, что Стивен Кинг ходит у меня в фаворитах по этой части. Сразу оговорюсь: да, я поклонник Стивена, и нет, я не нахожу все его произведения удачными. И мне всегда было ясно понравилось или нет, без оговорок: были вещи, которые легко усваивались; а были, что мигом выходили обратно потоком желчи. Так было пока я не взялся за Оно. Оно родило во мне противоречивые чувства.
Образно говоря, в Оно под одной...
Образно говоря, в Оно под одной обложкой скрывается два романа. Не вдаваясь в подробности, первый про детей, второй про взрослых. Детские приключения Стивену, на мой взгляд, всегда удавались наилучшим образом; если подойти к вопросу несколько утрированно, то для меня Стивен пишущий о детях, это нечто вроде Харпер Ли, где вместо Страшилы Рэдли орудует реальный монстр. Я с удовольствием читаю Кинговские детские страшилки. Это моя любовь.
К сожалению, как я уже говорил, это только одна часть романа, пусть и большая часть. Есть и вторая, про взрослых. Тут дела обстоят хуже. Честно признаюсь, "взрослые дела" читал без интереса. Можно сказать Дочитывал скорей-скорей до 1958 года. Попросту не захватывало. Разделить бы роман на два, я бы залпом прочитал первый, и, вероятно, отложил бы второй. Увы, такой номер не пройдёт, приходится читать оба, так как истории переплетены, и отделить желток от белка не представляется возможным.
Подпортила общее впечатление и обычная для "более позднего" Кинга многословность. По сути мы и так имеем два романа по цене одного, куда больше то? Есть куда. Кинг не щадит: описывает страница за страницей прозрачные чувства, которые и так читаются без лишних слов из мимики и поведения персонажей. Как итог — роман из громоздкого превращается в нечто монструозное. Как итог — роман из отличного Кинговского романа превращается в просто хороший. Как итог — рекомендовать я его не могу, уж больно роман жаден до вашего времени, не уступая аппетиту клоуна Пеннивайза, хоть у них и разное меню.
Краткая ремарка. Случилось мне, значится, увлечься темой Первой Мировой. Посмотрев туда-сюда, обнаружил эту книжку, лучшее из бла-бла-бла по версии чего-то там. Хорошо, думаю, посмотрю. Честно, если бы не тема войны, а точнее войны подземной, я бы и никогда не взглянул на роман, который по всем признакам выглядит как женский не только по содержанию, но и по форме…
Итак, приступив к роману я споткнулся о Предисловие. Автор с ходу начинает себя нахваливать и разве что сам с собой не...
Итак, приступив к роману я споткнулся о Предисловие. Автор с ходу начинает себя нахваливать и разве что сам с собой не обнимается. По крайней мере прямо в тексте. Ну, думаю, ладно. Может роман и вправду хорош.
И нет. Увы, но роман просто жвачка, он откровенно плох. Автор не завлекает, просто бубнит что-то на бумагу и думает что это литература. Хотя как по мне, так это больше смахивает на самоудовлетворение. Он захотел написать — он написал. Всё. Никакой магии. Ловил себя на мысли, что читаю какую-то брошюрку, или предвыборный бюллютень. Огорчает также манера автора нырять в следующий абзац толком не доведя мысль в предыдущем; без анализа, просто интуитивно мне не хватало раскрытости, чего-то такого, что позволило бы мне почувствовать сцену, увидеть её — всё что я видел пока читал, так это слова на бумаге. Обойдясь без первой фразы уровня "ты прочтёшь это как миленький" Себастьян Фолкс начинает свою начитку скучающего эспрессиониста про "окошки в мансарде" и прочие прудики-газоны. Очень скучно. Очень поверхностно.
Роман обретает большую глубину лишь, извините за тавтологию, на глубине в сорок пять футов. Тут он не сказать чтобы расцвёл, но определённо армейская форма пошла ему к лицу. Хотя, конечно, скупой и рваный авторский стиль (стиль ли?) и тут имеет место. Но тут важно другое, даже лучше сказать вытягивает другое — тут тема!
Если про Любовь (Мир) написано очень примитивно и буднично, чтобы читать такое надо иметь в запасе пару жизней, то тема Войны интересна сама по себе, она увлекает (меня) даже за пределами художественной ценности. Так что в этом Себастьян Фолкс не прогадал: тема именно малоописанной подземной войны действительно выигрышный билетик.
Однако, не смотря на тему, не знаю почему эта книга так популярна в Великобритании. Как по мне так серенькая книжка, но может под чаёк в дождливом Лондоне она и не кажется такой уж серой. Да, наверняка всё дело в погоде. В Великобритании всё связано с погодой. Так что, думаю, и тут без неё не обошлось. А что касается наших широт, то здешним обитателям я готов Не рекомендовать эту книгу. Читать только если вы любитель Первой мировой и только главы про Войну. Да, именно так. Как когда мальчики в школе читали "Войну и мир".
К издательству притензий нет, разве что цена. Цена да, ух. Кстати о цене, интересно, что на сайте самого издательства книги стоят Дешевле, чем на Лабиринте с 25% скидкой. Например: Миргород Гоголя стоит ровненьких 5000 руб, в то время как здесь его преподносят за корявые 7220. Вот такая загогулина этот ваш Лабиринт.
Роман "Смерть героя" ставят в ряд с "Прощай, оружие" и "На Западном фронте без перемен". Исключительно на мой вкус, ставят напрасно.
Во-первых, если опять же мерить всё моим вкусом, то с художественной точки зрения произведение Олдингтона проигрывает вышеназванным романам в чистую. Олдингтон не успев по-настоящему завлечь спешит вывалить перед читателем пухлый гросбух семейных отношений людей не то что малознакомых, для литературы это нормально совать нос в...
Во-первых, если опять же мерить всё моим вкусом, то с художественной точки зрения произведение Олдингтона проигрывает вышеназванным романам в чистую. Олдингтон не успев по-настоящему завлечь спешит вывалить перед читателем пухлый гросбух семейных отношений людей не то что малознакомых, для литературы это нормально совать нос в чужие дела, а людей попросту безынтересных, скучных людей — как автор сам метко заметил "пустое место, ноль, который становится величиной, только если рядом стоит какая-нибудь цифра". Авторский замысел ясен, читать это решительно скучно.
Во-вторых, тема Первой Мировой. У Хемингуэйя и Ремарка война, так или иначе, идёт фоном. Тем не менее, если вы хотели окунуться в атмосферу окопов, иприта и фронтовой дружбы, то извольте, всё это имеется. Так как роман "Смерть героя" выставляется в той же ветрине, то я, грешным делом, решил что и тут война будет идти рука об руку с основным сюжетом. Да где там! Пара куцых абзацев в начале, а потом долго, невыносимо долго, точно бесконечная толпа беженцев, потянулись страницы с описанием дрязг одной конкретной английской семьи, оторцю Олдингтон решил во что бы то ни стало распять.
Не удержавшись, я полистал: война начиналась где-то странице на двести пятидесятой. Поймите меня правильно, я не милитарист, мне подавай не только гарь и копоть, я вполне себе способен оценить высокие чувства и за пределами рушащихся Помпей. Но… если книга преподносится как военная, да ещё и с такой удачной обложкой, на которой изображена часть картины Джона Сарджента "Отравленные газом", написанная во время (может немного после) войны, то и от самого романа ожидаешь раскрытия военной темы. Пусть фоном, пусть мазками, но уж извините не задним числом. А то вышло, что "утром стулья, вечером деньги", но не всякий может протерпеть до вечера, особенно если утро и вечер разделила пропасть в двести пятьдесят страниц откровенной тягомотины…
Я не критик, конечно, но если спросить меня, то лучше этой классике предпочесть иную.
Носов, Волков, Твен, Гримм, Андерсон, и т. д. Детских (и не исключительно детских) авторов поля и поля, акры и акры. Оставьте Шекспира подросткам и взрослым. Детям — детское. Да и кому нужен опримитивленный Шекспир в картинках, когда имеются прекрасные авторы для нежного возраста, так сказать в оригинале? Разве что для любителя картинок. В таком случае на какой возраст это рассчитано? С одной стороны ясно, что для "тех-кому-за-тридцать" и кто любит, чтоб "на полке красиво",...
"Дети капитана Гранта", "Остров сокровищ". Вот эти книги, с духом приключений, лучше подойдут детям. А эта книжка для взрослых, потешить Эго. Вон, дескать, моё чадо Шекспира читает… Ну-ну.
"Щёки шлюхи, если смыть с них румяна, будут выглядеть не так жутко как мои дела". Шекспир. Немного об издательствах.
Рассказы то может быть и хорошие, только вот название сборника, если это, конечно, не на совести переводчиков, звучит как чистой воды плагиат на сборник рассказов Хемингуэйя… собственно… "Мужчины без женщин". Вот. Дело вроде житейское, а осадочек имеется.
Апдайку метко подловил человека попавшего в западню бытового климата; человека, который чуя в себе потенциал, чуя инстинтивно, бессловесно, не знает в чём он, собственно, состоит; человека, который не разобравшись в себе, лезет к другим со своим уставом; человека, который не понимая по всем вышепричисленным причинам, что ему делать — делает только одно: бежит. Это отвратительный человек. Кролик ничтожество. А книга Апдайка — ода инфантильности.
Если есть битники и "потерянное...
Если есть битники и "потерянное поколение" Гертруды Стайн, то люди вроде Кролика — это "заблудившиеся в быту". Они просто плывут, плывут, плывут куда несёт река, а когда надо бы начать грести, когда не грести нельзя, — они тонут. Идут ко дну топором. Но они не просто тонут, инфантильность не даёт им принять это в одиночестве, нет, идя ко дну они ещё и пытаются прихватить с собой кого-нибудь, вцепиться в лодыжку и утянуть с собой.
Кролик — отвратительный человек. Я в конце книги не удержался и дописал то, о чём думал на протяжении последних дестяков страниц. Написал: а потом Кролика с хрустом сбивает автобус, и весь мир вздыхает с облегчением.
В свою очередь, Апдайк молодцом. Больше я читать про Кролика не буду, для меня он погиб под колёсами, но за один этот роман — спасибо! Иногда полезно взглянуть на свои собственные пороки со стороны, так же как и на пороки мне не присущие, но в окружающем мире имеющиее место, при этом пороки такие будничные, что обращаешь на них внимание не больше чем на мокрых голубей.
Конец.
"Что может быть пошлее вымошленного персонажа?"
Эмм… да много чего. Даже так: много чего, но точно не это. Что у нас тут: претенциозная выдумка под историческим соусом, или публицистика во всей своей непредвзятой (с авторской стороны) красе? Всё указывает на первое. Да и по сложившейся традиции New York Times книгой годы ничего хорошего назвать не может. Постмодернистская документалистика, — говорит Times. Окей, — отвечают аллюминевые огурцы. — Как скажешь, Times, детка. Ты настоящий...
Эмм… да много чего. Даже так: много чего, но точно не это. Что у нас тут: претенциозная выдумка под историческим соусом, или публицистика во всей своей непредвзятой (с авторской стороны) красе? Всё указывает на первое. Да и по сложившейся традиции New York Times книгой годы ничего хорошего назвать не может. Постмодернистская документалистика, — говорит Times. Окей, — отвечают аллюминевые огурцы. — Как скажешь, Times, детка. Ты настоящий принц.
Говорят, Бирне копал в архивах. Говорят, что в книге каждое слово — дань правде. Говорят, рассказано с изяществом. Про последнее могу сказать: да, с изяществом… если только вы не читали Фицжеральда. По поводу первых двух заявлений сказать мне нечего — нечего по простой причине: исторической достоверности не существует. Есть личная интерпретация. Все эти достоверные факты не более чем испорченный телефон. Непосредственные участники интерпретировали события так, слова участников поняли этак, и так далее. Получается снежный ком домыслов, и чем длинее цепочка "рассказал-услышал-рассказал", тем ком больше, тем больше в нём домыслов, и тем меньше событийной правды. А другой исторической правды и нет: одна событийная. Мотивы, мысли, и прочее не физическое перевирается ежеминутно — домысливается, переосмысливается — даже не покинув собственной головы и не коснувшись чужих ушей (страниц).
Так что не знаю о какой исторической достоверности можно говорить. Разве что соврать о её наличие. С другой стороны свечку я Лорану не держал. Правда и он в 42-м вряд ли. Так что пятьдесят на пятьдесят, — остаётся только сорвать ромашку и сыграть в "верю не верю".
У меня вышло "не верю". А у вас?
Язык — языку рознь! Мой вот никак не повернётся назвать сей перевод "качественной работой".
Без лишних слов (моих) …
"… в рецензии написал, что в редакции Немцова книга, по легенде сподвигшая Чепмена на убийство Леннона, «сможет вдохновить неуравновешенного читателя разве что на ограбление пивного ларька» и добавил, что попытки Немцова «огрубить» и «осовременить» язык романа, хоть и объяснимы, но изначально тщетны, а кроме того — весьма неуклюжи".
А что тут ещё сказать?...
Без лишних слов (моих) …
"… в рецензии написал, что в редакции Немцова книга, по легенде сподвигшая Чепмена на убийство Леннона, «сможет вдохновить неуравновешенного читателя разве что на ограбление пивного ларька» и добавил, что попытки Немцова «огрубить» и «осовременить» язык романа, хоть и объяснимы, но изначально тщетны, а кроме того — весьма неуклюжи".
А что тут ещё сказать? Разве что возопить — Зачем?
Книга придётся по вкусу поклонникам Бегбедера, кто не любит\не понял Селинджера. Для тех же, кому Селинджер стал родным, близким человеком, вроде дальнего родственника, которого ты не видел, но регулярно получаешь от него письма, роман Б совершенно не нужен. Он лишний, притенциозный, и как говорит Холден Колфилд, просто фальшивый; Бегбедер поступил как колфилдовский "типчик" -- дождался смерти творца, прежде чем выпускать своё ремесленное поделие в свет.
Что тут ещё сказать? Разве...
Что тут ещё сказать? Разве что "ты настоящий принц, Фредерик".
Шолом-Алейхем скончался от туберкулёза в далеком Нью-Йорке в 1916 году. Прошёл век, а истории еврейского Марк Твена до сих пор звучат со страниц книг и с подмостков театров с неиссякаемой живостью. Истории полнятся грустным весельем, как говорится и смех и грех, но иначе никак не передать бытие простых людей, иначе никак не рассказать, кроме как сфальшивить, о жизни в деревне, иначе никак нельзя, только смех сквозь слёзы, без градаций серого или чёрно-белого радикализма, только жизнь как она...
По изданию. Обложка плотная; листы белые, буквы отчётливые, шрифт приятный, – просвечивают, но совсем немного.
Что ещё добавить? В Ленкоме Марк Захаров ставил спектакль по мотивам произведений Шолом-Алейхема, главную роль играл Евгений Леонов. На мой взгляд, это прекрасная рекомендация. И ещё одно. Когда Марк Твен узнал, что Шолом-Алейхема считают его еврейским аналогом, то весьма удивился, он то всегда себя считал американским Шолом-Алейхема и никак иначе.
Как этот роман можно сравнивать с творчеством Хемингуэя совершенно не ясно. Создатель "Старика и моря" руководствовался прекрасной еврейской поговоркой "не считай слова, но взвешивай". Роман Робертса — это будничное стаккато стенографистки, о котором через десяток лет никто и не вспомнит. Во главе угла -- объём; да и разговоры о трилогиях, дилогиях, квадрологиях, сиквелах, приквелах, сценариях, кино, выдаёт роман-однодневку. Раньше были Мураками-Пелевины, мистика за углом,...
В целом, в последнее время наблюдается странное заблуждение, что, дескать, человек с тяжёлой судьбой априори является хорошим рассказчиком. Даже в аннотациям подобных авторов, в первую очередь, упирают на то, что человек через многое прошёл и на то, что через его организм тоже прошло немало. Отчего-то такие люди стали пользоваться спросом, а с ними и герои сходного толка. Думаю, это временное явление. Ведь сегодня мало кто вспоминает, а тем более ставит в своеобразные заслуги, что, к примеру, Булгаков избавился от зависимости к морфию: любят его не за это и читают не потому… А что касается Шантрамов, то время покажет, кто "сравним с Хемингуэем", а кто просто мимо проходил.
На мой взгляд, нельзя научиться писать на чужом опыте. Можно научить складывать слова, чередовать сцены и делать прочий ремесленный труд, но нельзя провести человека за руки через аллеи чужой славы и вручить в конце грамоту "ты писатель" — это бред. Только дойдя своим умом до каких-то приёмов, тем, образов, можно сказать — ба, я расту над собой. В противном случае результат будет плачевным — чудовище Франкенштейна сшитое из чужих мыслей, где не осталось места чему-то своему.
На...
На самом деле, книги подобного толка вредны; они могут стереть новичка в порошок, похоронить зерно истины, чего-то стоящего-настоящего под чернозёмом правил, загнать в клетку, если не восприятия, то изложения. Для человека же прошедшего "войну с белыми листами" книга и вовсе бесполезна…
Вспомнилась одна история, то ли анекдот, то ли правда:
Аудитория. Писательские курсы. Студенты шуршат, переговариваются. Звенит звонок и заходит лектор. Все навострили уши, приготовили ручки.
— Ну-с, начнём урок с вопросов, — говорит лектор. Сразу вырастает лес рук.
— Например вы, молодой человек.
Встаёт парень и спрашивает:
— Как начать писать? — Остальные руки опускаются — вопрос интересующий всех задан.
Лектор хмурится.
— У остальных, полагаю, вопрос был схожий? — Спрашивает. Потом собирается и идёт на выход.
— Куда же вы, — удивляются студенты, — как же нам начать писать?
Лектор и говорит:
— Для этого у вас всё есть: голова, ручка и листок. Начинайте, — и уходит.
Мораль басни такова. Просто садитесь и пишите. Легко не будет. Но подобные книги труд не облегчат, напротив, могут с пути сбить.
Да, дела. Роман, который (по заверениям издательств) ждали 55 лет, подождали бы и ещё годик — всяко лучше, чем выпускать сборник курьёзных ляпов и банальных опечаток.
Спасибо telme за предоставленные снимки. Повеселился на славу.
"Джин-Луиза вышла на улицу. Целых два часа я не знала, где была. Как же я устала". Последние два предложения, очевидно, принадлежат перу самого переводчика, который(ая) решил(а) оповестить читателя о своей горемычной судьбе.
Отдельно хочется отметить...
Спасибо telme за предоставленные снимки. Повеселился на славу.
"Джин-Луиза вышла на улицу. Целых два часа я не знала, где была. Как же я устала". Последние два предложения, очевидно, принадлежат перу самого переводчика, который(ая) решил(а) оповестить читателя о своей горемычной судьбе.
Отдельно хочется отметить мистера О'Хэнлона, что теперь номер один в списке имён для фикуса. Мистер О'Хэнлон возрастал на Юге, здесь он пустил первый побег, здесь он нашёл любимую грядку, здесь он расцвёл… ботаники аплодируют стоя.
— Ты прямо зелёная?
— Спасибо, — говорит Джин-Луиза невпопад. Невпопад и продолжает.
В целом, Аст идёт по стопам издательства Эксмо, где давно плюют на качество и засматриваются на часы, потому что сегодня любой книгоиздатель (из перечисленных — так уж точно) скажет, что время — это деньги. А на остальное им плевать. Прискорбно, но качественные переводы остались в прошлом, как и советская школа переводов. Остаётся бдительно следить за именами горепереводчиков, вносить их в чёрный список; остаётся вздыхать по ушедшим в прошлое работам Норы Галь, Риты Райт-Ковалёвой, Веры Топер, Евгении Калашниковой и Натальи Волжиной. Были и другие, но сейчас уже нет.
Этому роману необходима строгая редакторская правка и тогда он заблестит, и раскроется, и скинет плашку 18+. Ознакомившись с оригиналом и переводом А. К., а также прочитав ХСТ в переводах, по которым прошлась редакторская рука, я могу смело встать и заявить: весь мат на совести маргинальной личности переводчика. Там, где написано bullshit (чушь, ерунда), переводчик выбирает самое подзаборное слово х**ня. И так везде. Как говориться: хватило бы и черта, а поминают органы.
В целом, получается...
В целом, получается вот что: стиль автора невелируется до уровня маргинала-писателя усердными стараниями маргинала-переводчика. Но был ли ХСТ маргиналом-писателем? Нет. Определённо нет. Так может пора отдать честь его слогу, а не взглядам на жизнь декаданствующего переводчика, который видит особый шик в употребление матершины?
Постскриптум: так и хочеться завопить на манер ХСТ — Наших бьют! И от себя добавить — Доколе!
Про сам роман говорить не буду, и так всё ясно; скажу про перевод.
Ещё при беглом чтении предисловия, написанного Алексом Керви, мне резало глаз нарочитое подражание Алекса слогу, непосредственно, ХСТ. Весь этот мат, зачем? Некоторые матом выражаются легко и непринуждённо, что Блейка читают; некоторые натужно, и всё на что их хватает это написать бранное слово на полях учебника или подрисовать Ивану Грозному причинное место к бороде. Не умеешь — не бересь. Но Алекс берётся и берётся крепко,...
Ещё при беглом чтении предисловия, написанного Алексом Керви, мне резало глаз нарочитое подражание Алекса слогу, непосредственно, ХСТ. Весь этот мат, зачем? Некоторые матом выражаются легко и непринуждённо, что Блейка читают; некоторые натужно, и всё на что их хватает это написать бранное слово на полях учебника или подрисовать Ивану Грозному причинное место к бороде. Не умеешь — не бересь. Но Алекс берётся и берётся крепко, не отнять. Дело тут видно в Эго. И эго так распёрло, что часть вылилась на страницы.
И вот ещё вопрос. Парочка вопросов.
Почему Эспен, а не Аспен? Почему в одном месте Random House, в другом Рэндом Хаус? Почему хитчхайкер, а не автостопщик? Почему Фрэзиер, а не Фрейзер? Думаю, "почему" будут и дальше, но дальше я не читал. Уверен, "почему" так и останутся без ответа…
Слава маю и труду, что в другой знаковой книге ХСТ — "Страх и Отвращение предвыборной гонки'72" переводчику Непомерное Эго ассистировала Нарциссова Наталья (или наоборот). Теперь я буду знать на чей совести были "спичрайтеры" — а на чьей всё остальное. И остальное было прекрасно.
Постскриптум. Устав от бесконечного (а главное — излишнего) мата, и держа в голове работы Хантера в других переводах, где не несло "привокзальными площадями" и выше "второго" этажа никто не поднимался, я полез читать изначальный вариант, другими словами, авторский, на английском (американском). Выяснилось, что практически все ох*ел и е**ный можно смело списывать на язык-из-подворотен Алекса К. У ХСТ тоже есть, но выражаясь языком Графа из Рок-волны — это все лишь один маленький fuck; и всё. Алекс выкладывает кое-что покрупнее. И благодаря "выкладкам Алекса", катишь ты не с Раулем Дюком в красном кабриолете, а с Васькой Пинтюком в обшарпанной электричке.
Постпостскриптум. Всё это мне напомнило, как в детстве говорят "что-нибудь-эдакое", дабы выглядеть старше и весомее; некоторые так и не вырастают из штанишек нонконформизма; некоторые не чувствуют ответственность перед другими, а переводчик, считай соавтор, должен быть ответственнен. Норы Галь нет на таких Алексов К., что одним своим подзаборным говором перечёркивает весь кайф от чтения. Мало того, что Алекс вставляет свои матершинные пять рублей, где с лихвой хватило бы и пяти копеек, он ещё и предложения перестраивает. И абзацы рушит. И… вот такие дела. Грустные донельзя.
"Американские боги" — занятная идея, которую воплотили безыскусным языком, преступно затянули и на *** натянули. Гейман что вчерашний школьник, ей Богу, — немного подрос и наконец дотянулся до сокровенной верхней полки шкафа, где прячутся от него и мамы отцовские журналы юности былой. Дотянулся и давай листать-листать. И тут вульгарной пошлости вставим и туда ерунды какой перчёной присунем. И вот он строчит с высунутым языком, писака ухвативший музу за хвост, а выходит всё какая-то...
Рекомендовать такое нельзя ни детям — слишком пошло, ни взрослым — слишком поверхностно. Остаются подростки; с этими Гейман, уверен, найдёт общий язык.
Дабы не было недопонимания — слово "черновик", употребляемое в связке с "Пойди поставь сторожа", не метафора, факт. Один материал дал рождение двум романам: в 60-м родился вылизанный "Убить пересмешника", в 2015-м "всё как есть" "Сторож". Примечательно, что сама Харпер Ли до того и не помышлявшая сдувать пыль с первоначальной своей работы, на 89-м году жизни изменила решение. Если кому интересно можете почитать каким именно образом происходит...
Какой это роман — хороший или плохой, — каждый решит сам. Но говорить, дескать это не черновик, не стоит — потому что черновик и есть. Скорее уж лучше избегать слова "продолжение", ведь некотрые воспринимают его буквально, — как 2й роман написанный после 1го. Но это не так.
О жадности старика Эксмоила уже ходят легенды. Но вот и новая веха в выжимании денег -- на каждую книгу одной трилогии три разных переводчика. Три разных переводчика! А зачем столько? А затем, чтобы старику побыстрее пришли Ваши денежки.
-- А как же единство формы? -- спрашивают старика.
-- Не мешайте работать!!! -- Старик захлопнул дверь. Ему некогда размениваться на всякие там литературные бредни -- у него конвейер.
Как был Минаев копирайтером, так им и остался. Бегбедер постсоветского пространства, бытописатель нулевых, герой офисных рабов. Хотя Минаев больше похож на Паланика, чем на Бегбедера, который все-таки пишет лучше и честнее. Что Паланик, что Минаев выстрелили одним более-менее вменяемым романом, "Бойцовский клуб" и "Духлесс", соответственно, а потом засучили рукава и… расслабились. Зачем искать новые темы, зачем развиваться, зачем придумывать велосипед, когда деньги платят и...
Оба они писатели-за-деньги, к слову, Минаев этого и не скрывает, распихивая по страницам рекламу.
Оба они пошли по проторенному пути, запустили конвеер, и если Паланик, хотя бы, меняет от романа к роману названия, то Минаев довольствуется перебором цифр, или вот апликацией, как у этого… у этого… кхм… вообщем, у "этого"; названия его романов стоит отметить отдельно, ибо такого бездарного сленгового именования, на стыке русского-английского, ещё поди сыщи, да не сразу найдёшь; если Духлесс смотрелся ещё как-то свежо, то далее пошло уже с душком.
И возвращаясь к Паланику-Минаеву. Их роднит ещё вот что, оба стали теми, кого высмеивали: один превратился в конвеер для потребителей, выдавая на-гора, одно и тоже в разной обёртке; второй оставшись офисным копирайтером, примоднился, вылизался и стал картинкой напротив слова "мажор".
Обоих ждёт забвение. Ну и чёрт с ними, такого добра не жалко.
Никогда не считал себя истовым фанатом Кинга всея Жути, как Стивена принято позиционировать; для меня он всегда был, да и остаётся, мастером подстраивать ситуации и помещать в них отлично прописанных — даже не персонажей — людей. Взять хотя бы Мизери, единственный, навскидку, роман, заставивший меня тревожится за беднягу персонажа, писателя угодившего в переплёт. Мда… О чём это я? Так вот, чем хороша Мизери? Мизери хороша своей лаконичностью, своей камерностью, своей… и опять не то.
Ладно,...
Ладно, начну с другого бока. Последнее, что попадалось ко мне в руки, тем или иным способом, как-то "Почти как Бьюик", "Мёртвая зона" или, собственно, "Под Куполом" было настолько растянуто, что даже стыдно. Почему стыдно? Неизвестно. Но стыдно. Все эти опусы похожи на бормотания старика, который раскачивается в кресле-качалке и скрипит-скрипит-скрипит… или даже так, все эти опусы точь-в-точь бразильские сериалы, где одну главную линию, всеми правдами и неправдами, растягивают и растягивают, сезон за сезоном и в результате приводят или к результату, что можно было предвидеть даже сериал и не смотря, или к жуткому соло на рояле из близлежайших кустов.
И то ли мне не везёт, то ли Кинг стал распыляться на объём больше чем на проработку, потому что в его прозе последних лет (а это лет 20) нет крутых фраз, вот прям под стекло и в рамку, нет акцентов, она вылая, еле текущая, повествование, вроде поначалу взяв разгон, постепенно скатывается в старческое бормотание, ещё секунда и рассказчик уснёт… а вместе с ним и я зеваю.
Кинг тянет и тянет, тянет и тянет, и вытянуть не может, как Дед из басни. Только Кингу, в отличие от Деда, некого позвать, чтобы репку вытянуть. Боюсь, что репка так и останется в земле, ибо у Стивена силёнок уже не осталось.
И снова здравствуйте!
Теперь немного пройдёмся по конкретным примерам авторского бессилия.
Начинается всё с названий: великий лес, просто горы и боковые горы, ещё есть нагорье. Ух... даже комок к горлу подступил, такие живописные название, воображение так и рисует эти самые Боковые горы. Боковые горы! Это те, что сбоку на карте? Или на Марсе они тоже находятся сбоку? Что за ересь.
Теперь по тексту.
>>Я сын своего отца...
Это, конечно, сильное заявление, просто откровение. Сразу перед...
Теперь немного пройдёмся по конкретным примерам авторского бессилия.
Начинается всё с названий: великий лес, просто горы и боковые горы, ещё есть нагорье. Ух... даже комок к горлу подступил, такие живописные название, воображение так и рисует эти самые Боковые горы. Боковые горы! Это те, что сбоку на карте? Или на Марсе они тоже находятся сбоку? Что за ересь.
Теперь по тексту.
>>Я сын своего отца...
Это, конечно, сильное заявление, просто откровение. Сразу перед глазами рисуется образ парня, который сын своего отца. Ух!
>>...плохо умирать, танцуя без бальных туфель.
Это видно образность. Прям не в бровь, а в глаз.
>>Сила тяжести на Марсе невелика, и чтобы петля сломала шею, приходится тянуть за ноги. Это разрешается делать родным.
И даже это не поможет: шея ломается при падения, и тяни-не тяни... Да и что это за бред, зачем вешать? Других способов что ли нет. Потом идёт немного лютого нарочитого драматизма.
>>Собственная вонь бьёт в нос.
Это немного авторской самоиронии. Дальше идёт описания чуда-техники, скафандра-печки, и чтобы подчеркнуть как всё плохо, в скафандре всё хлюпает...
Мда, ну не дешёвка ли? Такое печатать и продавать может только Вавилонская блудница; критерий прямо отражающий суть большинства издателей. Писать такое под силу любому профану. А вот читать, зачем это читать? Неужели и вправду всё стало так плохо, что такая писанина расходится тиражами? Наверное да.
Стефани Майер надо отдать должное, она так лихо удобрила почву, что теперь отбоя нет от сорняков прущих и прущих из когда-то спокойного пустыря подростковой жвачки для мозга. Если раньше дети читали о приключениях Томаса Сойера или Элли и Тотошки, читали о простых, но важных чувствах — то сейчас в почёте надломленные переживания с экзальтированной бледностью, в придачу. Что из этого вырастит, будет видно лет через десять. Но вряд ли это будет чем-то хорошим. Сорняк не пшеница — им поколение не...
Данный "роман" представляет собой пересказ Г. Уэлса и его машины времени только без, собственно, машины времени. Остальное всё имеется: и классовость, и шахты, и морлоки, и элои. И всё это на Марсе. Этакий "вспомнить всё" для… кого собственно? Скорее всего для тех, у кого в голове котлета из близлежащего "короля бургера".
Чтиво фастфуд — а от фастфуда случается изжога и прочие несчастья.
Но пора и закругляться. Скажу лишь одно: если кто-то думает, что это просто лёгкое подростковое чтиво, то он (или она) ошибается — это вирус. Вирус того сорта, который предшествует зомби апокалипсису. Удачи!
Постскриптум: совсем забыл сказать — права на экранизацию этого "шедевра" уже выкуплены!
"Маленькая комната в гостинице. Постель, стол, чемодан, пустая бутылка, сапоги, платяная щетка и прочее. Осип лежит на барской постели".
Вот немного Гоголя. Лёгкая затравочка для ума, так сказать, чтобы обрисовать картину в целом перед тем, как углубиться в сцену…
"Весь невидимый нам свет" целиком написан, как лёгкая затравочка, без углубления, без смысла.
Язык простой, но и простым языком можно писать мощно, спросите, если не верите, Стейнбека. Предложения скачут друг...
Вот немного Гоголя. Лёгкая затравочка для ума, так сказать, чтобы обрисовать картину в целом перед тем, как углубиться в сцену…
"Весь невидимый нам свет" целиком написан, как лёгкая затравочка, без углубления, без смысла.
Язык простой, но и простым языком можно писать мощно, спросите, если не верите, Стейнбека. Предложения скачут друг за другом, бум, бам, тарарам, немцы, руские, запл, бомбы… какой-то затянутый лозунг, честно слово, такой с бронивика вещать, будет доходчиво и мощно. На печатных страницах обратный эффект — глазу не за что зацепиться, невольно прыгаешь на кочку поширше — только вот кочек поширше здесь нет.
К слову, это тот случай, когда про роман уместнее сказать не "написан", а "напечатан". Есть в нём, что-то машинное, механическое, точно роман создан первой моделью безэмоционального робота-писателя. Потому что такой скупой стиль даже в публицистике не часто встретишь.
В очередной раз убеждаюсь, что Пулитцера стали давать если не всем подряд, то не за литературную ценность — это уж точно. Может за вклад в робототехнику?
Постскриптум: отдельно хочется отметить New York Times и Guardian, чьи штампы — бестселлер номер 1, стали метками прокажённого от литературы.
>>Редактор издательства, к которому обратилась Харпер Ли, предложила ей написать еще одну книгу...
Это не совсем так, точнее, совсем не так. Редактор Тей Хохофф, вместе с Х.Ли, за два с половиной года переработала "Сторожа" в "Пересмешника". Данный роман, есть ничто иное, как черновой (зная содержание романа, слово приобретает новый смысл) вариант "Пересмешника" с минимумом редакторских правок.
Стоит ещё отметить, что многие люди, назвавшие своих...
Это не совсем так, точнее, совсем не так. Редактор Тей Хохофф, вместе с Х.Ли, за два с половиной года переработала "Сторожа" в "Пересмешника". Данный роман, есть ничто иное, как черновой (зная содержание романа, слово приобретает новый смысл) вариант "Пересмешника" с минимумом редакторских правок.
Стоит ещё отметить, что многие люди, назвавшие своих сыновей Аттикусами, были в некотором шоке от этого "черновика". На самом деле, лучше бы ему и не выходить. Но это тёмная история, в любом случае, вот он перед нами.
Только совет. Если Вы всей душой прикипели к семейству Финчей, лучше не читайте "черновик", а перечитайте "Пересмешника".
Перевод.
Хотелось бы узнать, зачем тратить время и деньги на новый перевод, когда перевод Евгении Калашниковой является — и является до сих пор — лучшим? Но это, конечно, дохлый номер — задаваться подобными вопросами. С большей пользой можно потратить время, пересчитав спички в коробке, чтобы сличить с количеством заявленном на упаковке.
С вопросами без ответов покончено, перехожу к сути. Перевод Е. Калашниковой, восхваленной переводчиком всея Руси Норой Галь, лёгким движением бедра...
Хотелось бы узнать, зачем тратить время и деньги на новый перевод, когда перевод Евгении Калашниковой является — и является до сих пор — лучшим? Но это, конечно, дохлый номер — задаваться подобными вопросами. С большей пользой можно потратить время, пересчитав спички в коробке, чтобы сличить с количеством заявленном на упаковке.
С вопросами без ответов покончено, перехожу к сути. Перевод Е. Калашниковой, восхваленной переводчиком всея Руси Норой Галь, лёгким движением бедра опрокидывает работу С. Алукарда ( граф Дракула, ты ли это?), и тут двух мнений быть не может, так как увы, но советская школа перевода недостижима для современников, как Марс для землян, чтобы там не писали в газетах.
Хотите Фицжеральда в первокласном переводе? Есть такой,
http://www.labirint.ru/books/386426/
Хотите карманный? Покупайте в переводе Графа. Только советую, для начала, всё-таки сличить переводы. Местами не только слова, но и смысл разный. У Графа отец с сыном не откровенничал; у Е. Калашниковой отец с сыном понимали друг друга без лишних слов. Кому верить? Хороший вопрос, ещё один хороший вопрос на который, к счастью, ответ имеется. Хотите знать чистую правду, без призмы чужого восприятия, читайте в оригинале.
Итог: два вопроса, на один даже ответили, что уже неплохо. А на вопрос — в каком переводе читать, думаю, каждый ответит сам.
— Посередине кампании до меня дошло, что люди верили моей писание. Например в то, что Маски ел какой-то бразильский наркотик.
…
— Что вы сделали с Эдом Маски? — спросил ведущий.
— Ничего, он сам это с собой сделал, а ему просто помог, — ответил ХСТ.
— На каком вы говорите он наркотике?
— На ибогаине.
— Ибогаин.
…
— И тут вы заявляете, что это — выдумка!
— Мне пришлось! Я не представлял, что они так серьёзно к этому отнесутся. Они поверили, что Маски торчал на ибогаине. Я никогда...
…
— Что вы сделали с Эдом Маски? — спросил ведущий.
— Ничего, он сам это с собой сделал, а ему просто помог, — ответил ХСТ.
— На каком вы говорите он наркотике?
— На ибогаине.
— Ибогаин.
…
— И тут вы заявляете, что это — выдумка!
— Мне пришлось! Я не представлял, что они так серьёзно к этому отнесутся. Они поверили, что Маски торчал на ибогаине. Я никогда не говорил что это так. Я сказал, что в Милуоке ходит об этом слухи и это было правдой. Слух пустил Я.
Что тут добавить? Ничего. Если твоё мнение не идёт против общего течения, то лучше ничего не добавлять. Разве только одно: С Вами Хантер С. Томпсон, Доктор Хантер С Томпсон и, будьте уверены, скучно не будет. Потому что, кто-кто, а этот парень всегда грёб против течения, и знаете что? Выгребал. (Во всех смыслах) Да так, что слава его гремит и спустя десять лет после смерти.
По изданию: бумага белая, приятная, как и в предыдущих книгах серии, которые отличаются высоким качеством печати; страницы просвечивают слегка, что некритично; обложка плотная; листы один к одному, прошиты не выдернешь. В итоге: издание выше всяких похвал. Не говоря уже о содержание.
Не зря Говард Филипс Лавкрафт не снискал популярности и признания у современников, ибо в рокочущие, стремительные 30-е и 40-е годы, когда темп жизни набирал обороты, проза Лавкрафта застыла, как доисторический слепок динозавра, проза Лавкрафта застряла в прошлом веке, проза Лавкрафта была никому не нужна.
Г. Ф. Лавкрафт был заядлым домоседом и чтецом. Особенным почётом пользовалась проза Диккенса и По, что можно утверждать ознакомившись непосредственно с прозой самого Лавкрафта. Будь то...
Г. Ф. Лавкрафт был заядлым домоседом и чтецом. Особенным почётом пользовалась проза Диккенса и По, что можно утверждать ознакомившись непосредственно с прозой самого Лавкрафта. Будь то Аркхем, район Ред-Хук или же какой городок в Новой Англии — сколько не гуляй по ним на страницах рассказов, отродясь не встретишь упоминания сухого закона, расовых распрей (да и вообще упоминания чернокожего населения), Гувера, великой депрессии, пылевых котлов, массового переселения в Калифорнию, Второй Мировой Войны, в конце то концов, — то есть, вообще ничего из знаковых событий времени. Что бы за место не описывал Лавкрафт, оно намертво застряло в середине викторианской эпохи, так близкой автору.
Это было о месте; теперь про персонажей. Это не люди. И не люди не в том смысле, который любит Лавкрафт, не нечто потустороннее, нет, это просто не живые люди — это болванчики. Не люди — заготовки для помещения в жар гончарной печи, питаемой фантазией автора. Кто бы не вёл рассказ — Эдвард Пикман или Томас Мелоун, — пишут они одинаково: одинаковые слова, одинаковый стиль, одинаковые эмоции. А эмоции всего три: любопытство, тревога, страх. Такой вот узкий спектр эмоций. В чём-то детский. Что наталкивает меня на мысль, что Лавкрафт мальчик в теле мужчины. И он просто не развился, говоря языком биологии, во взрослую особь. В рассказах Лавкрафта все только и делают что бояться. И никто из них не думает про деньги — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — деньги. Никто не думает про женщин — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — женщины. Никто не думает про выпивку — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — выпивка. Никто не думает про любовь — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — любовь. Никто не думает про совесть — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — совесть. И главное, никто не думает про жизнь — ведь Лавкрафт не знает, что это такое — жить.
Лавкрафт застрял в подростковом возрасте, там же и самое место для его прозы. Он интересен как реликт викторианских ужасов с лёгкой примесью урбанизации, а как маститый писатель… скорее уж мастер эпистолярного жанра. Речь его персонажей не живая — он предпочитал любому собеседнику чистый лист, а живой речи перо. А неживая речь не способствует оживлению действа. И может быть это и хорошо, что фантазии Г. Ф. Лавкрафта так и останутся неживыми големами, на чьих лбах уже некому написать слово “Жизнь”.
Специально для Татьяны Бобковой.
>>Вуд - выпускница Кембриджа, серьезный исследователь творчества Хемингуэя.
Что не мешает "серьёзному" исследователю писать любовный роман -- а не публицистику. Хочешь поговорить серьёзно -- приводи письма, телеграммы, и дополняй своими домыслами. Но "Миссис Хемингуэй" беллетристика. Это как если бы серьёзный исследователь Ван Гога не анализировал картины художника, а рисовал свою на их основе. То что она училась в Кембридже не...
>>Вуд - выпускница Кембриджа, серьезный исследователь творчества Хемингуэя.
Что не мешает "серьёзному" исследователю писать любовный роман -- а не публицистику. Хочешь поговорить серьёзно -- приводи письма, телеграммы, и дополняй своими домыслами. Но "Миссис Хемингуэй" беллетристика. Это как если бы серьёзный исследователь Ван Гога не анализировал картины художника, а рисовал свою на их основе. То что она училась в Кембридже не говорит о том, что она Жак Ив Кусто и вместе мы исследует глубины. Просто пустой звук -- училась -- молодец. Ценят же серьёзность исследования по результатам. И результат не "подъём с глубин" переписки, а плескание в лягушатнике домыслов. Какая уж тут серьёзность. Не смешите.
>>...она не "паразитирует", а просто пытается осветить все грани его личности широкому читателю.
Не освещает -- додумывает. Чуете разницу?
>>Роман о Хемингуэйе без Хемингуэйя... это уже просто какой-то новый жанр.
Вот мы и определились с принадлежностью творения Наоми Вуд. Роман. То есть, беллетристика. То есть, Кембридж и "серьёзные исследования" просто пустые слова. Не исследование -- роман, другими словами -- вымысел.
>> ...Наоми Вуд рассказывает о женщинах, любящих его, стремящихся быть рядом с ним...
Роман про любовь женщины к мужчине. Абра-кадабра-утрируем и получаем: роман про любовь написанный женщиной = любовный роман! Бинго!
>>...я прочитала эту книгу. И получила удовольствие...
Женщина прочитала роман и получила удовольствие. Это как-то выходит за рамки -- прочитала любовный роман и получила удовольствие? Нет.
И где тут исследование и Кембридж? Да нигде. Ведь ...только мистер Хемингуэй знает, кто из них прав...
Замени Хемингуэй на Бронсон не изменится ровным счётом ничего, только ажиотажа будет гораздо меньше.
Наглая эксплуатация фамилии, которая стала уже именем нарицательным для НАСТОЯЩЕЙ прозы, эксплуатация фамилии Хемингуэй. Это ли не ирония? На фамилии человека боровшегося за правду паразитирует писательница любовных романов. И если бы это была публицистика, то ещё ладно -- не страшно, но мы имеем дело с беллетристикой, и в этом случае оправданий автору нет. Это фальшь. Игра на имени. Смею предположить, что без знаковой фамилии Хемингуэй этот "роман" просто-напросто остался бы...
"...А раз всё стало массовым, то и упростилось. Когда-то книгу читали лишь немногие -- тут, там, в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка".
И гора литературного мусора растёт день за днём. Впору вызывать пожарную команду...
Кинг долго запрягает — но быстро едет. Жаль, что недолго. Это как возиться с обвесами, форсировать движок, прикручивать нитро, и, наконец нарисовав на бампере две белые полосы — изюминку на торте, дать газу и… отправиться в булочную за углом.
История блеклая. Такая смотрелась бы в повести, или лучше даже рассказе, а вот для пухленького романа слабовата. Слишком много воды, из-за чего создаётся впечатление, что роман полежал в ванной.
Есть вот вещи у С. Кинга, которые он писал, что...
История блеклая. Такая смотрелась бы в повести, или лучше даже рассказе, а вот для пухленького романа слабовата. Слишком много воды, из-за чего создаётся впечатление, что роман полежал в ванной.
Есть вот вещи у С. Кинга, которые он писал, что называется, на духу. Мизери, Тело, Зелёная миля, Кристина, Список Шиндлера, Худеющий. Мёртвая зона не из этого числа. Мёртвая зона раздута и надуманна. Как в огромной “бабушкиной” подушке, в которой голова утопает, теряется, так в Мёртвой зоне потерялся целый персонаж. Коммивояжёр, продавец громоотводов, появляется в первой четверти романа, чтобы потом исчезнуть навсегда. Если замысел был показать, что буря, дескать, не за горами, (к слову, “чеховское ружьё” таки выстрелило… спустя 350 страниц) то может для этого хватило бы и пары предложений? Кингу, безусловно, видней. Но моё мнений — да, хватило бы. И эта мысль — “здесь хватило бы и пары предложений” — посещала меня не раз и не два. Раз или два, читай в одной-двух главах, эта мысль меня не посещала.
Кинг говорил, что многие его произведения родились из вопроса — А что если…? Я уважаю этого автор и не стану кривляться и советовать Стивену задаваться почаще вопросом — А что если писать по существу? Он написал достаточно, чтобы заслужить моё уважение. Но и талант порой даёт промах. Мёртвая зона промах. Моё мнение.
Кинг опять же говорил, что произведение начинается с первой мысли, с зацепки — с артефакта. И задача его, как автора, этот артефакт раскопать. Только вот не каждая первая мысль горит ярко. Если сравнить первую мысль с фонариком, то один горит прожектором (Кэрри), другой еле-еле светит (Почти как бьюик). Чем мощнее фонарь тем длиннее тени. Так же и первая мысль: послабее годиться для рассказа, посильнее для повести, ну и самая яркая — роман. И Мёртвая зона — это куцая тень от слабенького фонарика, — слабенького фонарика размером с корабельный прожектор.
Мёртвая зона — здесь хватило бы и пары предложений, но мы поимели целый роман. Или он нас…
"Я пытаюсь намекнуть читателю, мимо каких сокровищ родной речи мы порой проходим", пишет М. Семёнова. Только вот в чём закавыка — выкопай этот горшочек с дублонами, да приглядись — эти монетки, сокровища, в магазине не примут, им в музее самое место. Не "сокровище", утеха нумизмата, и не более. Это как выйти в подъезд и вырубить электричество в квартире под лозунгом — "А вот в стародавние времена…". Можно так сделать? Конечно. Нужно ли? Нет.
Борьба с канцеляритом...
Борьба с канцеляритом объявленная М. Семёновой напоминает скорее борьбу с ветряными мельницами. И не из-за того, что врага такого нет, просто "состаривание" текста и "перед лицом компетентных судей… я изложу оправдывающие меня моменты" находятся не в разных углах ринга — а в разных галактиках. Другими словами, писать роман, листая Даля в поисках пометки уст. — это одно; бороться с канцеляритом — совершенно другое.
Ещё один роман робота-романиста. Либо кто-то слил в сеть программу "Автонабор романа 3000", либо кто-то стал выпускать в серии "всё для чайников" -- "как написать роман за 33 дня и не свихнуться". Пора бы уж и прикрыть лавочку -- но народу нравится, вон, даже сериал сняли. Итак...
>>Оптический нерв пронзила блистательная боль.
Казалось бы, на "оптическом нерве" стоило бы и завязать с демонстрацией писательской импотенции, но прежде чем ширинка...
>>Оптический нерв пронзила блистательная боль.
Казалось бы, на "оптическом нерве" стоило бы и завязать с демонстрацией писательской импотенции, но прежде чем ширинка застегнулась, из тёмных глубин бездарности вывалился эпитет "блистательная". Блистательная боль. И где же она блистает? На подмостках Бродвея? Или где?
>>...словно его ось сорвалась на дребезг.
Куда, простите, сорвалась? На дребезг? Это как вообще? Что это значит? Аллегория, чьё призвание подчёркивать, напротив, перечёркивает всё предложение.
Можно продолжать и дальше:"зеленейшая трава", "высочайшие закоулки" и т.д. и т.п. -- только зачем? Незачем. Как и читать этот "пробирочный роман". Скорее эксперимент -- доколе подобный пшик будут читать, чем настоящая проза.
Просто мимо проходил.
Читаю: это некие далёкие свояси.
В голове сразу -- бабах!
--Что за свояси такие? -- спрашиваю я себя.
Восвояси знаю, свояси нет. Полез почитать в интернет. А сам себе:
-- Смотри. Даже вон гугол подчёркивает эти свояси.
-- Ладно посмотрим. Гугол вон и сам себя подчёркивает. Это ещё не о чём не говорит.
(Да, я люблю поболтать сам с собой. Не люблю монолог).
И что же дальше? А дальше выясняется, что почуял я неладное не зря. Нет такого слова. Нет. Восвояси есть -- а...
Читаю: это некие далёкие свояси.
В голове сразу -- бабах!
--Что за свояси такие? -- спрашиваю я себя.
Восвояси знаю, свояси нет. Полез почитать в интернет. А сам себе:
-- Смотри. Даже вон гугол подчёркивает эти свояси.
-- Ладно посмотрим. Гугол вон и сам себя подчёркивает. Это ещё не о чём не говорит.
(Да, я люблю поболтать сам с собой. Не люблю монолог).
И что же дальше? А дальше выясняется, что почуял я неладное не зря. Нет такого слова. Нет. Восвояси есть -- а свояси нет.
Зачем же товарищ переводчик его сюда поставил? Чёрт его знает. Потом смотрю: да это же Максим Немцов. Нет, к переводчику претензий не имею, -- читал пару произведений в его переводе и не плевался. Но, нет-нет, да ввернёт в казалось бы более-менее современную прозу старое словечко, вроде "сусальное". Так и вижу как психованная баба говорит: "Это звучит сусально".
-- Батюшки светы! Да никак Вам кокошник обкорнали! -- хочется возопить за ней следом.
Потом смотрю, вроде не Чехов, вроде Буковски. Хмм. И зачем пихать такие словечку в прозу вроде Пёрсинга или Буковски -- неясно. И если в случае с "сусальным" ещё ладно, то слова "свояси" и вовсе нет в русском языке. Словом ребята и девчата стали придумывать новые слова. Прекрасно, а то нам кацелярита и прочих оплошностей было мало.
Так что всем переводчикам посвящается:
"Учите русский язык, мать Вашу!"
Джек Керуак придумал термин — бит-поколение, "разбитое поколение", как продолжение ушедшему в прошлое "потерянному поколению" 20-х. Собственно, роман "Бродяги Дхармы", как и "В дороге" или "Ангелы Опустошения", можно рассматривать неким продолжением "Фиесты" Хемингуэя. Да, слог другой, и да, персонажи другие, да и само время другое — но смысл остался прежним: это все тоже вечно юное стремление найти смысл жизни.
И персонажи Керуака...
И персонажи Керуака в 50-х, как и персонажи Хема в 20-х в большинстве своём заканчивали свои поиски в винной лавке.
Роман "Бродяги Дхармы" про танцующих детей, и даже если дети не взрослеют — танец не может длится вечно. В случае Джека, музыка смолкла от цирроза печени, который вызвал алкоголь. Алкоголь и наркотики — бич всех "потерянных поколений", которые жили не только во времена Керуака и Хема, они живут и сейчас, и возможно кто-то из них сейчас проходит под Вашим окном или же читает эти строки. И поэтому "Бродяги Дхармы", "Фиесты" и прочие подобные романы "про-дорогу-длиною-в-жизнь" найдут своего читателя и по сей день. Ведь и по сей день многие люди не нашли ответ на главный вопрос: Зачем мы здесь все собрались?
По изданию. Хорошее карманное издание: в меру плотная обложка, листы не просвечивают, шрифт приятный глазу, опечаток не замечено.
Закончить хочется цитатой из книги.
"Ох, что же это за жизнь, почему нам вообще нужно рождаться, только чтобы выложить нашу несчастную плоть перед такими невозможными ужасами, как громадные горы, скалы и пустота", и с тут я с ужасом вспомнил знаменитую дзэнскую поговорку: «Дойдёшь до вершины — продолжай восхождение»".
Продолжайте Ваше восхождение! Удачи!
"Тебе надо написать только одну настоящую фразу. Самую настоящую, какую знаешь. И в конце концов я писал настоящую фразу, а за ней уже шло все остальное". Так считал Э. Хемингуэй и он делал, как считал.
Для кого-то Эрнест Хемингуэй был Папой Хемом, для кого-то приятным рассказчиком, чьи истории скрадывали долгие перелёты, для кого-то первооткрывателем новых земель, для кого-то сумасшедшим, ну а для кого-то этот человек стал учителем, — учителем не только литературы, но и самой...
Для кого-то Эрнест Хемингуэй был Папой Хемом, для кого-то приятным рассказчиком, чьи истории скрадывали долгие перелёты, для кого-то первооткрывателем новых земель, для кого-то сумасшедшим, ну а для кого-то этот человек стал учителем, — учителем не только литературы, но и самой жизни; и мы учимся и будем учиться даже спустя полвека, как в один пасмурный день учитель покинул класс и уже больше не вернулся. Но он оставил домашнее задание грядущим поколениям: жить по-настоящему, жить правдиво — а когда надо — бороться за то, чтобы так жить. Чтож, будем стараться!
А пока просто откройте книгу и Вам откроется удивительный мир удивительной жизни удивительного человека. И может быть "одна настоящая фраза" всколыхнёт что-то настоящее и в Вашем сердце!
P. S. Что отрадно, в представленную книгу включены все три сборника рассказов Папы Хема, с которых он начинал своё восхождение к Олимпу литературы. Так что Вам не придётся покупать отдельные книги, — достаточно купить одну.
P. S. S. По изданию. Обложка приятной фактуры с иллюстрацией, что соответсвует содержанию (это стало нормой, но пару лет назад было редкостью, и на обложке молитвенника можно было наблюдать единорогов и девиц с фиговым листом — одним, прошу заметить); листы тонкие, сероватые — щупал листы и поприятнее; обрез показался странным: местами обрез кажется (именно что местами) у́же, чем изначально хотели, — чтению не мешает, и слава Богу. Правда хотелось бы "нутро" у книги и побогаче, раз уж содержание и обложка не подкачали.
С ходу по печати. Приятная обложка с глянцем; листы белые — плотные, сильно не просвечивают. Тверская типография отработали по полной. Что не может не радовать. В последнее время только положительные эмоции от работы наших печатников.
Теперь про главное…
Есть великая литература. Она может быть грустной и лиричной, или весёлой и подтрунивающей; она может быть жёсткой и несговорчивой, или заманивающей и игривой. Великая литература может быть разной, и в то же время в одном она едина — она...
Теперь про главное…
Есть великая литература. Она может быть грустной и лиричной, или весёлой и подтрунивающей; она может быть жёсткой и несговорчивой, или заманивающей и игривой. Великая литература может быть разной, и в то же время в одном она едина — она жизнеспособная. Актуальность подобной прозы не угасает и по сей день. Что же ждёт "Кысь" — покажет время. Мой прогноз: ожидается оползень — с вершин в пучину забытья.
Но я не Ванга: мой прогноз не более чем гадание на кофейной гущи, сродни гидромецентру. Может погода будет и ясной.
По существу. Рассказы Т. Толстой мне нравятся, — читал мало, но всё что читал было пронизано бытовым мистицизмом, со слогом автора так прекрасно гармонирующим. И что самое главное — я верил в происходящее. В романе "Кысь" я не поверил ни единому слову. Почему же так? Да потому что, Татьяна Толстая прибегает к стилизации под "деревенский говор", под просторечие, не имея (по моему скромному мнению) даже представления о том как, собственно, разговаривают в деревнях. Она верно применяет слова "обезножили" или там "упёхтаться" — только вот их дислокация не верна в корне. В деревне так предложения не строят! Текст читается как банальная стилизация! Когда я читал рассказы Булгакова, к примеру, то просторечие в речи его, булгаковских, персонажей воспринималось как данность, как что-то само собой разумеещееся. В "Кысь" этого нет, — здесь все эти "стращять" и "завидивши" воспринимаются натужной попыткой звучать "как надо". Только вот кому надо? Зачем надо?
Отдельного упоминания стоит пунктуация. Автору виднее. Разумеется. Только я как читатель чувствовал себя ребёнком перед лотками Детского мира: столько ":" и ";" — что глаза разбегаются. На мой взгляд, заигрывание с "лежачим полицейским" и "перекрсётком" литературного движения излишни сбивает ритм. При чтении ощущал себя за рулём автомобиля с наклейкой "У".
В принципе, разгадка подобного текста ждала меня на последней странице романа: в списке мест, где автор писал. Москва, Принстон, Оксфорд, Афины. И никаких: Красивка, Рассказово, Мордово, Горелое. Автор просто решил выехать за счёт АБРАЗАВАНИЯ, не имея за душой никакого деревенского опыта. Может для городских не видевших в глаза коровы такой "говор" и пойдёт; для меня же, жившего в деревне, текст насквозь фальшивый.
Всё таки образование опыт никогда не заменит...
Хемингуэй говорил: "Всегда начинайте с одной настоящей фразы. Потом можно писать всё остальное — но первая фраза должна быть настоящей". Для себя я в романе "Кысь" настоящей фразы не нашёл; дочитал — по-настоящему так и не начав.
P.S. Отговаривать от чтения не буду — но и советовать не спешу.
"Сто лет одиночества" — знаковое произведение Маркеса, переломное произведение Маркеса, но, лучшие ли это произведение Маркеса? Тут каждый решает сам. Если с первыми двумя пунктами спорить бессмысленно, это аксиомы выведенные временем, то с третьим — на вкус и цвет… Мне ближе "Полковнику никто не пишет" и краткая проза Маркеса.
При чтении же романа Маркеса мне не хватало присущей западной прозе цельности. Говоря западной, я имею в виду американской. Говоря цельности, я...
При чтении же романа Маркеса мне не хватало присущей западной прозе цельности. Говоря западной, я имею в виду американской. Говоря цельности, я имею в виду его струкутуру. Привычный мне роман, он как дом, строится по кирпичу, по абзацу. "Сто лет одиночества" хоть и разбит на абзацы, но это река; не проза — чистая поэзия.
Тут главное начать грести в нужную стороны, не против течения, и со временем вы сможете насладиться слогом автора не прикладывая к тому никаких усилий — лёжа на спине и любуясь чистым небом. И солнце на нём будет сверкать испанским дублоном.
В довершение хотелось бы упомянуть два пункта, на мой взгляд важных. Во-первых: перевод. Наконец-то выпустили книгу в переводе Столбовой и Бутыриной, сделанном ещё в 80-х. На мой взгляд лучшего и желать нельзя. Во-вторых: издание. На сей раз Ульяновская типография не подкачала и выдала прекрасный результат: бумага приятная на ощупь, белая, плотности удобной — и гнётся легко и не просвечивает сильно.
Закончить краткий обзор хочется словами самого автора.
"Жизнь — это не только то, что человек прожил, но и то, что он помнит, и то, что рассказывает об этом".
Буду краток. Ибо к чему слова, когда Саша Грей в своих прошлых "работах" продемонстрировала действо совершённое над литературой более чем наглядно. Gangbang вкуса и здравого смысла.
Издательство выпустившее сие опустилось до уровня сутенёра; всё что его заботит прибыли сделанные на имени. Печально подобное наблюдать, но факт остаётся фактом — решает сейчас не талант, но имя. Даже если к литературному миру оно изначально и не относилось, главное — на слуху.
И напоследок ремарочка....
Издательство выпустившее сие опустилось до уровня сутенёра; всё что его заботит прибыли сделанные на имени. Печально подобное наблюдать, но факт остаётся фактом — решает сейчас не талант, но имя. Даже если к литературному миру оно изначально и не относилось, главное — на слуху.
И напоследок ремарочка.
"Общ. Жюльетты" — тот редкий случай, когда негр трудился не на Саше Грей, а на Сашу Грей. В последнем случае негр литературный.
Чак замахнулся на тему феминизма. Смело. Но вполне объяснимо. Диспуты о правах женщин сейчас не ведут только ленивые, а не ведутся на них лишь здравомыслящие люди, понимающие, что то всего лишь веяние моды. Новая, четвёртая, волна феминизма принесла в наши земли целых ворох псевдо-писательниц: Э.Л. Джеймс, Гиллиан Флинн, Сьюзен Коллинз. И Бог бы с ними, но… если раньше подобное чтиво удостаивалось разве что мягкой обложки и цены в один пенни, то теперь расходится миллионными тиражами,...
Пролог нового произведения Чака шокирует. Шокирует в первую очередь своей надуманностью, нарочитостью, своим назойливым желанием именно шокировать, — ни о каком виртуозном стиле, владении слогом, внимании к деталям, погружении в атмосферу речи не идёт. А речь там о том, как в женщину на глазах мужчин погружают предмет, — погружают с кровью и слезами, и этого вполне довольно по мнению автора и почитателей его таланта. Порнография в чистом виде. Почему она тут? Ищем ответ в абзаце выше, и передаём привет оттенкам серого.
Продвинуться дальше по повествонию мне толком не удалось. Каждый раз я ловил себя на том, что прочитав первое предложение абзаца сразу переходил к последнему. Скучно. Чак применяет свой избитый приём: Я — средний палец Америки, и приём этот уже не работает. Вероятно мне уже надоел этот автор, и я уже давно "вычитал" весь необходимый для подобного чтива нонконформизм (история Чака в моём случае играет унисон с Пелевиным — прочитал на ура две-три книги, дальше невмоготу). Но вероятно, что сам Чак уже взрастил всё что мог на той почве, что дала такие всходы как "Удушье" и "БК". Он снял весь возможный урожай, почва потеряла плодородность, но Чак вместо того чтобы попробовать себя в чём-то новом (я о новом жанре и новой подаче, не о карьере балерины) продолжает вспарывать плоть писательской земли мотыгой своего пера. Но боюсь, что без химикатов уже ничего достойного не взойдёт. Аминь.
Не язык - механика, да и на механике, конечно, даже, можно тронуться не с толкача, но плавность приходит с опытом ...или с покупкой автомата. Перед прочтением рекомендую пристегнуться - дёргать будет изрядно:
"Всё таки зря подумал я, те, кто у них там..."
"Благодаря её, я посмотрел всё-таки ей в глаза, но знание в её глазах было ужасно..."
Ужас - верное слово, то единственное, что родилось в голове от прочтения этого, того самого, который, в самом дела, да.
"Полотенце было давно сухим, но Дэниель Эксмиль всё скручивал и скручивал ворсистую ткань, - скручивал в рог единорога, лишь бы выжать ещё каплю влаги, лишь бы унять жажду раздирающую горло в лоскуты. Шутка в том, что старик Эксмиль пил воду галлонами, но ему было мало. Всегда мало.
Полотенце делает ещё виток в жилистых руках старика, но капля не родилась, старик поднажал, ещё виток, ткань трещит, но не рвётся, капелька падает на высунутый по собачьи алый язык. Старик облизывает губы и...
Полотенце делает ещё виток в жилистых руках старика, но капля не родилась, старик поднажал, ещё виток, ткань трещит, но не рвётся, капелька падает на высунутый по собачьи алый язык. Старик облизывает губы и продолжает скручивать и скручивать полотенце - жертву ещё рано отпускать".
Субботний ветреный денёк. В школах играет музыка, люди убирают листву, копают ямки, сажают деревья, одним словом субботник перед первым мая. С.М. прогуливается по парку, усеянному пожухлой листвой и веселыми бойкими рыжиками гастарбайтеров. В кармане лежит книга издательства АСТ серии "Эксклюзивная классика", и дело идёт к покупке второй книги, другими словами - в книжный. Но намеченный томик "Над пропастью во ржи" так и остался стоять на полке. Почему?
"Чума" А....
"Чума" А. Камю оказалась не только занимательна по содержанию, но и удивительным образом соответствовала по качеству издания самым буйным ожиданиям С.М. Он ценитель гладких страниц и прекрасной плотной, но в тоже время гибкой обложки. Дело в том, что книга отпечатана в итальянской типографии. С.М. наивно полагал, что и вся серия там отпечатана. Но, нет.
Рука нетерпеливо тянется к книге, пальцы хватают корешок и вытаскивают дитя Селенджера из толпы братьев-близнецов. С.М. и обложка лицом к лицу. Но что-то не так, пальцы не ощущают привычной гладкости. Бумага шероховата, страницы толстые и неряшливые, обрез кривоват. Нетерпеливо пролистав страницы, С.М. открывает последнюю. В самом низу приговор. "Не покупать". Ульяновская типография.
Но как же так, думает С.М., берёт другую книгу, Ульяновская типография, и ещё одну, Ульяновская типография, и снова, Ульяновская типография. Последним ударом оказалось издание то ли Сартра, то ли Джона Стейнбека. Тверская типография. Книга, отпечатанная в ванной. Распухшая загодя, авансом, на совершенно отвратительной как отрыжка бумаге.
Книга не была куплена, зато родился вопрос.
Покупая салат "Цезарь" в столовой №10 и ресторане "Пафос", мы получаем суть один салат, но разный по качеству (хоть и не всегда), и вскидывать брови, дивясь разнице в цене, не приходится.
Почему же издания несопоставимого качества продаются по сопоставимой цене?
И если выхлоп один, то зачем печатать в Ульяновске и Твери, раз Италия даёт нам шанс ощутить не только глазами и разумом, но и руками, тактильно, всю прелесть издаваемой в этой серии литературы?
P.S. Дабы не быть голословным, я не поленился и поработал фотокором: слева — "Замок" Кафки в Итальянском издание, справа — Тверское исполнение. Наглядность в разнице качества присутствует, но увы — фотографиями не передать разницу в тактильных ощущениях и поэтому я позволю себе сравнение — шёлковый платок против холщового мешка.
"Громыхали по булыжным мостовым велосипеды с привязанными к багажникам елками".
Первая же страница повергла меня в уныние, и помогла утвердиться в решении — читать не буду, точно не в таком переводе.
Хотя, конечно, вопрос открыт — кто дал маху, автор или переводчик.
Вот что меня неприятно поразило в вышеприведённом предложении — грохочущие велосипеды. Как велосипед может грохотать по мостовой? Либо колёса этого средства передвижения обиты железом, и не имеют привычных резиновых...
Первая же страница повергла меня в уныние, и помогла утвердиться в решении — читать не буду, точно не в таком переводе.
Хотя, конечно, вопрос открыт — кто дал маху, автор или переводчик.
Вот что меня неприятно поразило в вышеприведённом предложении — грохочущие велосипеды. Как велосипед может грохотать по мостовой? Либо колёса этого средства передвижения обиты железом, и не имеют привычных резиновых камер, либо следовало написать так:
"Громыхали по булыжным мостовым велосипеды привязанными к багажникам елками".
Чем громыхали? Ёлками о багажники, а не колёсами по мостовой, как можно подумать. Всё это придирки, безусловно, но желание читать прогромыхало мимо.
Не знаете, что почитать?