Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Очень хотелось солнца | +54 |
Осьминог | +41 |
Контур человека: мир под столом | +40 |
Кузнечик | +39 |
Поселок на реке Оредеж | +37 |
Триллер о настоящем человеке
Для любителей книг Котаро Исаки издательство Inspiria в 2024 году подготовило подарок: вышла ожидаемая третья книга «Трилогии про убийц», в которую вошли романы “Кузнечик” и “Поезд убийц”. Переводчиком с японского, как и в случае двух предыдущих книг, стала писатель и переводчик Анаит Григорян.
Перед нами жизнь очередного героя-профессионала с кодовым именем-кличкой “Жук-носорог” – у него, как и у героев предыдущих двух романов, есть задания по убийствам...
Для любителей книг Котаро Исаки издательство Inspiria в 2024 году подготовило подарок: вышла ожидаемая третья книга «Трилогии про убийц», в которую вошли романы “Кузнечик” и “Поезд убийц”. Переводчиком с японского, как и в случае двух предыдущих книг, стала писатель и переводчик Анаит Григорян.
Перед нами жизнь очередного героя-профессионала с кодовым именем-кличкой “Жук-носорог” – у него, как и у героев предыдущих двух романов, есть задания по убийствам людей, которые он получает – очень интересный ход Исаки – от врача в частной клинике, являющегося посредником между заказчиками и исполнителями. Врач, похожий на робота с полным отсутствием эмоций, выдает ему задания в виде обсуждения предстоящей операции, снабжая информацией о цели под видом “медицинской карты” с рентгеновскими снимками, в которых, если правильно на них взглянуть, будет видна фотография очередной жертвы. Врач не выпускает Жука-носорога из-под своей власти, шантажирует его возможными проблемами для его семьи и становится в этом тексте главным антагонистом и злодеем, – крупные заказчики, как в “Поезде убийц”, здесь даже не названы по именам. Но что именно за дела выполняет Жук-носорог, понять сложно, так как они представлены автором хаотично, даже беспорядочно: вот он избавляется от лже-учительницы в школе своего сына (которая могла стать штабом террористической группировки для захвата всего района), но потом этот сюжет больше никак не фигурирует в книге, оказывается брошенным, и дальше упоминаются какие-то другие дела, связанные с миром криминала: то нужно предоставить клиенту любое мертвое тело, чтобы он выдал его за свое, то убить кого-то из своих же коллег-профессионалов – “операция с высоким риском”, как называет это задание врач. Кстати, пожалуй, в отсутствии прорисовки мира “профессионалов” и хаотичности описания заданий может почувствоваться некоторая небрежность Исаки – как будто он сам устал от выбранного жанра и ему уже лень описывать подробности, он скорее спешит напомнить нам о предыдущих книгах, как будто создает и дополняет этим романом свой метатекст об убийцах-профессионалах Токио.
Небрежность – или желание отступить от выбранного жанра, сделать свою книгу совсем о другом. И мне кажется, что именно в понимании этого мы найдем ключ к “Топору богомола”, чей сюжет развивается отнюдь не по законам жанра триллера. В конце концов, что же это за триллер, когда мы особо не понимаем, какое же именно дело поручено нашему герою, а первое его задание по ликвидации местной группировки заканчивается так же быстро, как и начинается. Более того, что же это за триллер, в котором герой, от лица которого шло повествование (в стиле Исаки, когда взгляд и мысли персонажа передаются не от первого, а от третьего лица) умирает где-то на середине текста, причем сначала без особых подробностей – за чем же нам теперь следить? И что же это за триллер, в котором пристальное внимание уделяется отношениям героя с женой и сыном, его страху перед женой и пространным размышлениям о том, хороши ли его поступки и сама жизнь, и есть ли у него право на начало иной жизни после всех совершенных преступлений.
Исаке, несомненно, близок Достоевский, и этот роман – не исключение. На этот раз вспоминаются “Бесы”, а в герое можно разглядеть Шатова. Есть еще один момент, отсылающий к русской классике – двойники. В области отношений с женой появляется Мацуда, точно так же боящийся свою жену, а в профессиональной сфере у Миякэ-сана (тут наш “Жук-носорог” впервые обретает имя, и это – еще один выход автора за пределы жанровой логики) появляется двойник – профессионал по имени Наномура, маскирующий свою деятельность под работу охранником. Эти двойники, как и наш герой, очень любят своих детей, и тоже выбирают свободу и желание жить и быть со своей семьей. Этот роман – о праве вернуться к своим естественным желаниям.
Для внимательного читателя, наверное, все было бы ясно даже при нахождении только этих параллелей, но Исака любит все расставлять по местам и пишет заключительную часть текста, занимающую его львиную долю – “финал”, в котором он совмещает пласты расследования сыном Кацуми загадочного “самоубийства” своего отца спустя десять лет после события, и, собственно, возвращение к рассказу о последних днях “Жука-носорога”, или же Миякэ-сана – такая многоуровневая оптика, а также встречи молодого человека, желающего узнать тайну смерти отца, со всеми, кто был повинен в его смерти, помогает нам разобраться в главном – каким человеком был наш герой и ответил ли он для себя на вопрос, достойной ли была его жизнь и был ли он хорошим, настоящим человеком. И, собственно, в этом вопросе – “Тварь ли я дрожащая, или право имею?” – только развернутом не на преступление, как у Раскольникова, а на право жить своей жизнью, и заключается основная тема и основной вопрос этого в целом не идеально структурированного текста. И на этот вопрос мы получим сразу несколько ответов в ходе чтения романа.
Этот текст должен вас удивить – он выходит за рамки жанра, как будто прощается с ним, и пытается свести в единое целое те темы и те вопросы, которые волновали автора с самого начала трилогии – а именно, как провести грань между профессиональным убийством и желанием видеть перед собой человека, а не объект, как остаться человеком при такой деятельности, какие мотивации и чувства движут людьми этого мира и как они разделяют свою частную жизнь и криминальный мир. В этом тексте сохранен элемент стиля “комикса”, упрощенности действий и мыслей персонажей, который был присущ и двум первым текстам, но при этом сохранился хороший авторский юмор, легкость чтения текста (в этом в первую очередь – заслуга переводчицы Анаит Григорян). Поэтому, если вы любите Котаро Исаку, вы, несомненно, получите удовольствие от “Топора богомола” – но его саспенс как будто нашел новую точку опоры, новый фокус – это не триллер о том, как герой-убийца выполнил свою миссию, а текст-исследование о том, что значит быть настоящим человеком, замаскированный под привычный нам жанр.
Есть романы, которые раскрывают перед тобой целую матрицу, видение мира, принципиально новый подход к нему. Некоторые ключи к пониманию романа дает нам сама переводчик в предисловии к книге. Перед нами, если говорить о формальных признаках, хонхаку-детектив. Это детектив-головоломка, где все события могут происходить в одной комнате. Особенность книг Кёгоку в том, что он эксплуатирует японский фольклор – демонов-ёкаев и убумэ. А главный герой романа – оммёдзи, священник синтоистского храма,...
В "Лето злых духов убумэ" подобный ритуал является ключевым, самым визуально страшным и необычным моментом. Путь, который проходят почти все персонажи в романе, очень похож на групповой сеанс психоанализа по Фрейду (не зря его имя упоминается в первом длинном разговоре двух друзей). В начале романа рассказчик, писатель-неудачник Тацуми Сэкигути, долго взбирается на гору вдоль глинобитных стен (за которыми кладбище), а в конце долго спускается с той же самой горы. Это четкое обрамление романа долгой и извилистой дорогой, несомненно, еще больше подчеркивает трансформационную функцию событий, происходящих в нем, для героя и для всей семьи Куондзи, дело которых он помогает расследовать. Это своего рода одиссея, но именно фрейдистско-психологического характера, потому что духи, демоны, ёкаи и, в частности, убумэ оказываются только проекциями (это очень интересная антропологическая находка автора, которую он применяет и в других своих произведениях) желаний, потаенных фантазий, зависти, любви, презрения, неприятия социального неравенства, а также скрытых унижений, травмирующего сексуального опыта, женских и материнских утрат. Именно с ними и предстоит разобраться и рассказчику, и всем тем героям и героиням, которые впутаны в эту историю.
И то, что произойдет в книге, – то, что вы узнаете вместе с ее персонажами, сначала поднявшись, а затем спустившись по этой дороге, а также совершив путешествие в разные точки прошлого, будет очень неожиданным, равным по степени закрученности самым запутанным современным детективам. Причем, с явным болезненным уклоном в расстройства сексуально-психологического характера. Здесь будут и детские влюбленности, и извращения, и мужское терпение и кротость, и подмены одной женщины другой, и синдром множественной личности, и материнская любовь, готовая на все, и настоящие убийства младенцев, и беременность, длящаяся 20 месяцев, и сексуальное влечение к одной женщине со стороны многих мужчин, и эдипов комплекс по отношению к матери, – несомненно, Фрейд и Кёгоку могли бы долго беседовать о своих находках в человеческой психике. А вот ключевое, казалось бы, событие – пропажа из запертой комнаты Макио Фудзино, мужа Кёко Куондзи, – которое и надо расследовать – окажется хичкоковским «маффином», – тем, что расследовать, по сути, и не нужно было. А если и нужно было, то смотреть следовало не туда.
А как же обещанная жанром «запертая комната», в которой будет много деталей для сложения детективного пазла? Будет и она. Она будет, как в советских детских страшилках, одной черной, черной комнатой посреди заброшенного старого замка – а, точнее, полуразрушенной гинекологической клиники. Да еще и окажется библиотекой (явный поклон «Имени розы» Умберто Эко). Библиотекой с дополнительной запертой комнатой, где пахнет формалином, очень холодно, и при этом находится роженица, все никак не могущая разрешиться от бремени. И там же валяется на полу нож для фруктов. Вот именно с такими входными данными вам придется вместе с рассказчиком разгадывать, куда же пропал муж этой роженицы, почему она не может родить, и куда подевались все пропавшие младенцы, из-за которых у клиники такая плохая репутация. Здесь автор проявляет чудеса изобретательности, при этом следуя и привычным нам нарративным формам, делая из группового психоаналитического сеанса в конце также и привычный нам по рассказам того же Конан Дойла долгий и подробный разбор решения загадки, когда Кёгокудо объясняет все не только нам, но и рассказчику, и членам семьи Куондзи, – причем каждому из них по отдельности, потому что у каждого, замешанного в общей тайне, есть тайна собственная.
Чем необычен финал этой книги: он показывает нам, что увидеть и понять можно только то, к чему ты готов психологически. А то, что ты не готов увидеть или по определенным психологическим причинам, из-за скрываемых от других травм не можешь принять, – этого ты не увидишь, даже если это будет находиться прямо перед тобой. И изгнание «цукимоно» (то есть «злого духа, вызывающего одержимость») в этой книге – это именно путь к видению того, что нужно увидеть, то есть, по сути, к самому себе. Самая визуально пронзительная сцена романа – та, в которой появляется «убумэ» – опять же, связана с восходом и падением, и с озарением рассказчика, который наконец видит то, чего не хотел и не мог увидеть, в настоящем свете. Этот свет, эта гроза, буря (финал романа – это нескончаемые потоки воды с небес), это очищение болезненно, может вывести человека в иные миры, связанные с болезнью и смертью (эрос и танатос по-фрейдистски близки и соседствуют друг с другом), но они необходимы – и происходят.
Итак, путь пройден. Двойственные призраки, расхождения, дневники и непонятные детские воспоминания сведены воедино. В конце чтения этой книги блаженно улыбаешься – ты тоже прошел путь ее сложной матрицы. Ты, по сути, долго медитировал и шел по этой длинной и извилистой дороге из песни Пола Маккартни. Можно ли пройти этот путь дважды? Думаю, что нет. Эта сложная, но очень четко выстроенная книга оставляет свой сильный след в читательской душе только однажды, – но войти в эту реку, я считаю, необходимо. Ведомые удивительно аккуратным, терпеливым, внимательным к японской культуре и стилю автора переводчиком и комментатором Анаит Григорян, вы никогда не пожалеете, что не отложили эту книгу на длинном философском разговоре, которым она открывается, и прошли этот многоуровневый путь до конца.
Писательница Мария Аверина на сегодняшний день является автором двух громко прозвучавших в российском литературном мире – романа «Контур человека: мир под столом» и сборника повестей и рассказов «Очень хотелось солнца». Первый роман Марии Авериной во многом уникален, так как это «художественный протокол» личных ощущений от жизни в первые годы постсоветской России, переданных через призму писательского опыта, умения обобщать, мифологизировать, выстраивать историю, концепцию, арку. Личностное и...
Мне кажется, что писательница нашла очень интересный подход к теме крайне сложного периода для всей страны и очень хороший метафорический образ для передачи состояния постоянного «послеродового кризиса», в котором находилась страна – через первые годы жизни девочки Маши с ее бабушкой, полные и радостей, и странностей, и критических ситуаций. Девочки, к которой мама только иногда приезжает из рабочих поездок, чутко воспринимающей все слова взрослых и часто комически интерпретирующей реалии новой России и участвующей в них по-своему, конечно, по-детски, но все же явно с авторской задумкой сделать эти встречи мифотворческими, отражающими волатильную, изменчивую реальность тех лет. Здесь есть разговоры с людьми в очередях за продуктами по талонам, желание завести дома медведя из американской гуманитарной помощи, общение с военными, защищающими Белый дом, участие в сеансе заряжания воды от экрана телевизора. У Авериной здесь проявляются свойственные ей как писателю характеристики – лиричность, юмор, наблюдательность, богатый и образный язык, может быть, периодическая потеря структурности и не всегда полностью удающийся сложный монтаж воспоминаний девочки с основными событиями рассказов (однако, нужно учитывать, что это дебютный роман – при этом значительного объема). Книга заслуженно была выдвинута на соискание премии «Ясная поляна» и запомнилась многим читателям, а рисунки Александры Николаенко сделали этот текст еще более узнаваемым, любимым.
В первую очередь потому, что в сравнении с ним будет очень интересно наблюдать за тем скачком, развитием, которое осуществила писательница в своем новом большом тексте, вышедшем в «Эксмо» – сборнике повестей и рассказов «Очень хотелось солнца». Сборник интересен решением писательницы соединить разные временные пласты – есть и уже поднятая тема начала 1990-х, и современность, и периоды между ними, а есть тексты, по которым трудно понять, когда происходят описанные в них события, однако реалии угадываются все те же – русский человек в разных городах России, включая Москву, и в разных топосах – на даче, в квартире, на улице и дома, в общении с животными и детьми, как сторонний наблюдатель и как непосредственный участник происходящего. Мне кажется, что Аверина проявляет себя как писатель, воспринимающий мир скорее как трагедию, наблюдающий за многочисленными сломами нашего постсоветского общества, которое уже давно вошло в какой-то новый, сложный этап, и фиксирующий то, как ломаются под гнетом истории человеческие души или как, наоборот, они обретают просветление, облегчение хотя бы на мгновение в тех реалиях, испытаниях, которые посылает им жизнь. По сути, все герои этой книги – Иовы XX века (по названию открывающей ее повести) – и в этом тексте уже почти нет места смеху, но есть и архетипичные для 90-х насилие, и убийства, и семейная пустота и непонимание между родственниками и коллегами по работе, и «кукольность», бесчеловечность эмоций, через которые лишь периодически проявляются желание помочь, доброта, понимание, искренность. Книга непроста для восприятия и насыщена драматическими событиями в жизнях персонажей, но Авериной все так же, как и раньше, интересны люди ее страны, их судьбы, повороты и перевороты в их душевном строе, которые творит с ними российская история. По сути, фокус внимания Авериной – в соприкосновении человеческой души и исторического времен
Если в «Контуре человека» героиня росла и развивалась вместе со временем – плакала и смеялась, боялась и ждала встречи с будущим, даже чуть ли не защищала демократический строй в стране вместе со всеми, то в «Очень хотелось солнца» отражено общее состояние апатии, неприятие реальности, душевный слом, эскапизм, одиночество. Авериной интересно наблюдать не только за ростом человека во времени, но и его борьбу с ним, его невыживание в нем, его замороженность и болезненность от пережитого, его «выпадание» из исторического контекста. Но то, что время и то, как мы его проживаем – именно мы, россияне, – все так же волнует автора, это несомненно. Поэтому Марию Аверину стоит читать тем, кто тоже хочет разобраться со своим отношением ко времени и к исторической реальности последних 20-30 лет, сформировавшей нас. Тексты Марии Авериной станут целительным средством, чтобы вправить свой личный «вывихнутый сустав», который был когда-то искорежен или искажен нынешним веком.
Анаит Григорян – писательница, чье творчество уже заняло свое особое место в современной русской литературе. О ней говорят известные литературные критики, ее книги и переводы получают премии, но самое важное для нее - это работа, постоянный писательский и переводческий труд и поиски материала для будущих текстов. Серьезность подхода и скрупулезность в работе над каждым своим текстом, а также строгость к себе и корректура своих предыдущих текстов в новых изданиях, – это то, что внушает доверие к...
Мое знакомство с творчеством писательницы началось с очень интересного текста о России 1990-х годов, недавно переизданного в «Эксмо» – романа «Поселок на реке Оредеж». Интересно, что к теме собственной памяти и исторического прошлого напрямую писательница больше не обращалась, но, мне кажется, в продолжении исследования нашего ближайшего прошлого и воссоздании душевных миров подростков и детей, живших в 1990-е, – огромный потенциал именно для Григорян, потому что такого завораживающего, искреннего, лирически насыщенного текста о 1990-х я, наверное, никогда и не читала, так как часто этот период авторы, чье детство и юность пришлись на него, описывают с иронией, а иногда и с примесью черного юмора, – или же, наоборот, еще больше нагнетают его «чернушность», опасность существования в те годы; современные же авторы, вовсе не жившие в тот период и обращающиеся к нему, часто вызывают у меня недоверие. Поэтому, если вы хотите ощутить всю ту нежность, тонкость, на удивление недевическую сложность восприятия бытия, которую переживали девочки-подростки 1990-х, вам – в мир этого романа, который мне, как человеку, чье отрочество пришлось на этот же период, очень близок и дорог.
Другой текст, который стал визитной карточкой Григорян – это, конечно же, роман «Осьминог», заявляющий еще один огромный тематический пласт, который открыла нам эта писательница – экзотику жизни современной Японии, переданную без экзальтации, без туристской упрощенности, и даже в чем-то не слишком реалистично, но завораживающую так, что сразу же после прочтения «Осьминога» хочется начать учить японский, жить в Японии, изучать культуру этой страны. Очень надеюсь, что в задумках писательницы новые истории об этой стране, новые фокусы взгляда на нее; найденный в «Осьминоге» угол зрения русского Александра очень удачен, точен, позволяет увидеть остров и антропологически верно, и, одновременно, с дистанцией, которая оставляет место для удивления, знакомства с неведомым, преображения себя в новых, странных, таинственных условиях. По сравнению с «Поселком» – этот текст о том, что для Григорян тоже изначально было новым, незнакомым, но через литературу она сумела показать нам пути к познанию себя именно в выходе из зоны комфорта на неведомом острове. И показать так, что герои оттуда, – в первую очередь, официант Кисё, – еще долго преследуют нас после прочтения романа.
Кстати, истоки интереса к экзотике, сопряженного с поиском философских оснований нашей жизни – в двух самых первых, менее известных широкому читателю текстах Григорян, на которых, мне кажется, писательница росла и развивалась, искала свой путь как автор, и которые не менее интересны для чтения, –романах «Неведомым богам» и «Из глины и песка» («Айлурос», 2012). Своими дебютными текстами Григорян проявила себя как автор, интересующийся поиском «философского камня», базы, на которой зиждется наша жизнь, на стыке и смешении нескольких пластов – науки и мистики в «Из глины и песка», и истории и мифа в «Неведомым богам». Каждый раз эти поиски – на границе яви и сна, – связаны с трагедией, жертвой, ощущением близости конца света или мира такого, каким мы его знаем. Если в «Из глины и песка» главная героиня постоянно близка к смерти, сама готова принести себя в жертву ради истины, ее связь с материальным миром постоянно истончается, уступая место снам и общению с призраками, то в «Неведомым богам» эту функцию балансирования между мифом и реальной историей археологического исследования Григорян передает нам, читателям, потому что мы постоянно движемся из мира реальной монотонной жизни получателя табличек с шумерской клинописью в мир шумерской (выдуманной Григорян, но кто же об этом догадается и захочет ли?) мифологии, где смерть постоянно переплетается с жизнью – и когда мы выходим из этих миров, реальная тайна чьей-то жизни (или смерти) вдруг подступает к нам через завесу писем, посылок, молчания, тайны, тишины. И все это время ты привязан к тексту, не можешь от него оторваться – умение рассказывать интересную историю – талант, проявленный автором в этих самых первых текстах и только усиливавшийся с новыми ее произведениями.
Почему роман назван «Кузнечик»? «Весь мир – большое поле, а мы в нем саранча» – так можно переиначить известную шекспировскую фразу применительно к этому тексту. Токио – большой мир, состоящий из машин, транспортных развязок, поездов и суетящихся в нем людей. По мнению Асагао, их слишком много, и мир совсем не пострадает от того, что их станет меньше. Как у Чехова в «Трех сестрах»: «…одним бароном больше, одним меньше – не все ли равно?». Этот мальтузианский тезис о том, что людей хорошо бы...
Так появляются воображаемые друзья – они есть и у Кита (убийцы, который по заказу доводит людей до самоубийств путем внушения), и у Судзуки, человека, который внедрился в криминальный мир, чтобы отомстить за свою убитую жену. Если в случае Кита говорящие с ним и часто знающие о будущем больше, чем он, – это его жертвы, то Судзуки практически без остановки общается со своей погибшей женой. Путеводная звезда и помогающий ему друг отчасти есть и у Цикады – молодого паренька-киллера, специализирующегося на убийствах целых семей – но на этот раз это живой человек, всезнающая тетушка Момо из магазина порножурналов. Но к нему угрызения совести приходят только в конце, перед самой смертью, – так что удивительным образом Исака почти не осуждает его за содеянное. Цикада – это рука судьбы, неуправляемая единица, марионетка, до конца не желающая ею быть, благодаря которой завязываются хитросплетения романа. Нанао станет его усложненным и гораздо более совестливым продолжением в «Поезде убийц», а пока у нас есть лишь «одноклеточный» его вариант.
А вот психика Судзуки и Кита, приводящих в порядок свои жизни, каждый по-разному, но по сути очень похоже, и их поведение и общение с новыми преградами на своем пути, – объект пристального интереса автора, не слишком сложно закрутившего сюжетные перипетии романа, что дает основания предположить, что создание своей версии «Преступления и наказания», да еще и в дабл-варианте – его основная художественная задача. Сюжет пересказывать нет смысла, но ему, как и обычно у Исаки, свойственны динамичные передвижения людей по Токио, неожиданные смерти и, наоборот, избежание оных, встречи с теми, кто выдает себя не за тех, кем кажется, и даже пунктирное появление важных для «Поезда убийц» героев. Следить за сюжетом, может быть, чуть-чуть менее интересно, чем в «Поезде убийц», потому что у Исаки еще не хватает мастерства усложнить его и завязать в тугую спираль, как он это сделал позже. Но вот моральные сомнения героев и густонаселенные многоперсонажные миры их неуспокоенной совести (а нам ли, читателям русской классики, не знать, что это) – это то, что сильно потрясает в этом романе, выделяет его, делает запоминающимся для русского читателя.
И если Кит – это Раскольников, который убил, то Судзуки – это Раскольников, который не убивал, но хотел убить. Исака, вслед за Достоевским, показывает нам, что по объему душевных мучений это, по сути, одно и то же – не зря в конце Судзуки так же, как и в свое время Киту, приходится вспомнить всех тех, которых его деятельность (а он в погоне за своей правдой уже совершил много зла) свела с пути истинного и привела к разврату и потере себя. Не зря – и Исака показывает это нам с убежденностью писателя, очень открыто выстраивающего параллели и вводящего повторы, – каждый, определенно каждый человек в этом мире может столкнуться с бездонно ужасными глазами Кита, обнаружив там не зло, а укоры своей собственной совести, чувства вины за сделанное или помысленное зло, причиненное людям.
И в противоположность этому нейтральному злу, которое является реакцией на наши собственные страхи и сомнения, выступает фигура Асагао. Исака использует очень интересный образ – взгляд Асагао, по мнению Судзуки, был похож на нетающий снег под солнцем – он впитывал в себя тепло, но не таял, а только холодно и безучастно светился в солнечных лучах. Этот персонаж явно тоже встроен в эту систему добра и зла, но не совсем понятно, как именно – он тоже берет на себя наполеоновско-раскольниковское «право имею», но выполняет еще одну функцию, которая обычно принадлежит Богу или судьбе – право отделять «зерна от плевел», хороших людей от плохих. Почему и кто дал ему это право, не понятно, но в романе Асагао становится «частью той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо». Такой эквивалент Воланда, если брать пример из XX века, решающий, кому умереть, а кому дальше «переваривать жизнь», как это делает в конце романа, следуя примеру своей жены, Судзуки - ест много еды в прямом смысле этого слова. Отличная метафора от Исаки в завершение этого текста, и еще один повод переиначить Шекспира: «Жизнь – это шведский стол, а мы в ней – едоки».
В целом, как и в случае «Поезда убийц», текст «Кузнечика» захватывает и не отпускает. Он легко читается, по нему идешь, как будто ты с писателем на равных, создается ощущение чуть ли не прямого общения писателя с тобой, читателем, а переключение на разные точки зрения и разные истории доставляет большое удовольствие и практически всегда держит внимание на крючке. Простота, понятность и увлекательность языка, как мне кажется, прямая заслуга переводчицы романа Анаит Григорян – которая, конечно же, не повторяет здесь свой собственный авторский синтаксис (а будучи опытным писателем, она хорошо владеет его вариациями), но оставляет на тексте свою невидимую словесную печать, печать внимательного к читателю рассказчика, не усложняющего и не упрощающего авторский текст, а всегда умело балансирующего на тонкой грани, сохраняя и экзотизм материала, и его полную нам доступность и понятность.
«Каждый из нас – паровозик Томас»
Этот текст – очень интересный и сложный жанровый микс, как использующий знакомые нам жанровые каноны, так и разрушающий сразу несколько жанровых правил. Это детектив? Да, по сюжету в книге происходят убийства. Но никто их не расследует – и не соберется до самого конца. Сыщиков здесь нет, полицейских тоже, а представители власти в романе так и не появятся. Это триллер? Да, определенно, но убийства не смакуются, и не в них – цель и смысл книги. Задания не...
Этот текст – очень интересный и сложный жанровый микс, как использующий знакомые нам жанровые каноны, так и разрушающий сразу несколько жанровых правил. Это детектив? Да, по сюжету в книге происходят убийства. Но никто их не расследует – и не соберется до самого конца. Сыщиков здесь нет, полицейских тоже, а представители власти в романе так и не появятся. Это триллер? Да, определенно, но убийства не смакуются, и не в них – цель и смысл книги. Задания не выполняются с самого начала, все идет наперекосяк, намеченные жертвы выживают, змеи (да-да, самые настоящие живые змеи!) выползают откуда, откуда не нужно. Но, опять же, вызывать читательский страх перед смертью или увлечь продуманным сюжетом о том, как кто-то обманывает кого-то и выполняет поставленную перед ним задачу – не авторская цель. Например, самый большой финальный погром и членовредительство описаны буквально одной строчкой. Убийства даже в чем-то отвлекают нас от самого интересного в романе – мне было искренне жаль, когда некоторые из любимых персонажей по этой причине выбывали из игры.
Это роуд-трип, книга-путешествие? Да, вполне, так как место действия – скоростной японский поезд Тохоку-синкансэн, следующий по линии Токио-Мориока, и он постоянно в движении. Все, что происходит вне его движения – это или вставки из воспоминаний некоторых персонажей (в основном, Кимуры), или некоторый постскриптум в конце, или небольшая сюжетная линия, связанная с загадочным профессионалом Толкателем, о котором японский читатель мог узнать из первого романа серии – триллера «Кузнечик» (его перевод тоже уже вышел в Inspiria). В целом кажется, что мы на протяжении всей книги не покидаем синкансэн, и из-за этого чувство нахождения вблизи событий, в очень тесном пространстве со всеми персонажами, откуда никто не может выбраться, постоянно сохраняется. Роман имеет еще пару-тройку неожиданных жанровых характеристик.
Это также черная комедия. Одна из самых главных находок писателя – это неожиданные типажи. Даже съевшим собаку на детективах будет интересно, потому что здесь – не картонные исполнители заданий и не люди с тонко прописанными человеческими судьбами, а нечто среднее. Персонажи здесь выписаны и не условно, и не с детальным психологизмом. Все персонажи – это разные представители друзей паровозика Томаса из мультфильма, который любит смотреть Лимон, один из «Фруктов», убийц-напарников, находящихся в синкансэне с заданием, которое они эпично проваливают в самом начале романа. А система паровозиков введена в текст таким образом, что даже ребенку понятно: Дизель – злой, Мердок – необычный и умный, Перси – мечтательный, и так далее. И таких «этикеток», оказывается, хватает, чтобы разобраться в людях не хуже настоящего психолога.
Из этого вытекает самый сильный и самый поражающий воображение пласт романа. Это текст философский, очень простой и очень глубокий одновременно. Я даже не знаю, можно ли назвать его философию близкой синтоизму или буддизму, она даже больше напоминает закон случайных чисел или квантовую физику. В романе каждый действует хаотично и согласно своим интересам, и из-за этого получаются непредвиденные результаты, в которых выигрывают не удачливые, а неудачливые – конечно же, в первую очередь профессионал по имени Нанао, кодовым именем которого и назван роман в оригинале. Кстати, интересно, что, в отличие от японского читателя, для нас интрига, выживет ли этот герой, сохраняется до самого конца именно из-за незнания о том, что именно он – заглавный. И в обретении четких моральных правил и чуть ли не детском, инстинктивном разделении людей на плохих и хороших и состоит основная задача романа. Здесь советую обратить внимание на разговор школьного учителя Судзуки (персонаж, только бы мешавший обычному детективу, но важный здесь) с Принцем (тем самым школьником-маньяком) о том, «почему нельзя убивать людей», в ходе которого понимаешь, что, возможно, еще один жанр текста Исаки– воспитательный роман.
И даже попытавшись найти роману свою жанровую полочку, мне кажется, что я так это и не сделала. «Поезд убийц» написан так, что на первый взгляд кажется простым детским рисунком, а на деле оказывается сложным философским трактатом о добре и зле в стиле Умберто Эко. Это и мультик, и манга, и психологический анализ чувства вины и отцовства, а также тончайший разбор садизма и его логики, близкий текстам Достоевского (не зря русский писатель там упоминается). Это конструкция, в которой вам самим предлагается подумать и догадаться, что произойдет дальше – и каждый раз, почти уверена, вы ошибетесь. Это целый набор персонажей, которые западут в вашу память и сознание. И это стремительный сюжет, на мой взгляд, чуть провисающий только в самом конце, где все узелки не развязываются, а просто разрубаются появлением не одного, а даже двух deus ex machina – причем таких, от которых вы только рот раскроете, потому что подобного поворота событий вы точно и вообразить себе не могли.
И напоследок, last but not least, как говорят англичане, надо сказать пару слов о прекрасном переводе этого текста – переводчик Анаит Григорян не перегружает его сносками, но они есть там, где нужно, и указывают нам на некоторые более сложные смыслы японского оригинала. И при этом он читается легко, на одном дыхании, с найденными нужными эквивалентами юмору этого текста, с речевыми характеристиками каждого персонажа и с сохраненным стилистическим единством авторского языка. Григорян знает о японской культуре не понаслышке – у автора есть свой нашумевший роман «Осьминог», место действия которого – рыбацкий остров в Японии. И я, не зная японского и только начиная соприкасаться с японской культурой, доверяю своему путеводителю по этому тексту – переводчику Анаит Григорян. Если вы еще не читали «Поезд», можете начать с него, а можете с «Кузнечика», первой части этой трилогии. Скоро в Inspiria выйдет и ее заключительная часть. Я очень сильно завидую вам, если вы еще не читали «Поезд убийц».
Роман Анаит Григорян, вышедший в авторской редакции в издательстве Inspiria, надо читать медленно. Автор помогает нам создать 3D-картинку происходящего в тексте, на далеком японском острове Химакадзима, подробными описаниями, благодаря которым мы смотрим на остров глазами приезжего – Александра. Здесь постоянно идет дождь, и мы начинаем к этому привыкать – в романном времени здесь никогда не солнечно, всегда мистически неспокойно, и мы потихоньку выходим из зоны комфорта вместе с героями...
Главный герой у Григорян – из России. Он рационален, работал в банке в Нагое, подумывает, не вернуться ли в Россию, у него нет девушки, но он внимателен к женской красоте и имеет опыт в сексе. Обычный парень Саша из России, которого здесь почему-то все называют амэрика-дзин-сан (американец), что делает из него просто приезжего, просто иностранца, и неважно, откуда он в действительности родом. Но он добр, готов помочь другим, чего-то ищет – возможно, сам не зная, чего именно – нашлась же какая-то внутренняя, непонятная ему самому причина, чтобы он на последние деньги (в банке ему не продлили рабочий контракт) уехал на отдаленный рыбацкий остров. Он и вспыльчив, и горд, может ударить собеседника в пылу спора, но может и спасти понравившуюся ему девушку от гибели, а в конце – и не только ее. Это роман, что достаточно очевидно, – о поиске себя там, где ты можешь стать абсолютно не собой, забыть все свое прошлое и открыться миру и всему, что он может предложить, в каких бы странных формах это новое ни пришло в твою жизнь.
А нового предостаточно – и влюбленность в красавицу Томоко, и влечение к безутешной вдове Изуми, и дуэль, переходящая в дружбу, с ухажером Томоко Акио, и дружба-соперничество с загадочным официантом Кисё, работающим в ресторане в любое время дня и ночи и непонятно откуда приехавшим на остров. Но если бы здесь было только это, то наверняка «Осьминог» так же быстро отпустил бы своего читателя, как и захватил. Его жанровая природа не до конца понятна даже в процессе чтения – то кажется, что это роман-путешествие, то он становится романтическим романом, то шагает в мистический триллер и детектив, заканчиваясь абсолютно неожиданным поворотом в роман-катастрофу. И эти его скачки, его неразгаданность даже как текста и есть основное авторское открытие, писательская удача Анаит Григорян. Роман загадочен и непонятен так же, как и истории, которые постоянно и очень буднично рассказывает Кисё – вроде бы ну что такого в женитьбе на лисе-оборотне и детях от нее, или же в шраме от когтей кошки, которая где-то в это же время спасла жену человека, которого животное поранило – но все эти анекдоты, байки, басни складываются в какой-то дополнительный слой, окружающий жизнь человека – и он насквозь мистичен.
Не знаю, построена ли философская концепция автора на синтоизме, но самая главная особенность текста в том, что над каждым героем начинает витать какой-то ангел то ли жизни, то ли смерти, в итоге решая его судьбу. И это решение не зависит от того, хороший ты или плохой – здесь нет излишнего морализаторства, и даже дерзкая Кими и боязливая Момоэ, за деньги переспавшие с приезжими Александром и Такизавой, не вызывают у нас брезгливости, а только жалость, как и неудачливая девушка Миюки-тян, работающая на ресепшне в местном рёкане. Но почему-то последнюю ждет более тяжелая участь, чем двух достаточно бессмысленно прожигающих свои жизни героинь, в которых читавшим «Поселок на реке Оредеж» могут привидеться Катька и Ленка Комаровы, выросшие и переселившиеся на далекий японский остров. Еще более загадочна Томоко, которая учится в престижном университете Васэда в Токио, и причины ее желания уйти из жизни тоже прочерчены пунктиром – а потому что это так же спонтанно, основано на внутренних источниках жизни, как и само решение Александра приехать на остров. И эти загадки роман не будет решать за читателя, расставляя все по своим местам в финале– вы просто проследите за путями героев, как бы пройдя вместе с ними по саду камней, а почему они сделали именно так, почему с ними случилось именно это – решать читателю.
Самым загадочным персонажем в романе, конечно, является официант Кисё Камата – некий дух жизни и смерти, всезнающий бог, не спящий и не умирающий, всегда готовый услужить и помочь. Он чем-то напомнил мне Коровьева из булгаковского «Мастера», но только, в отличие от последнего, он гораздо более искусно скрывает свою подлинную сущность. А рыжий – ну что ж, да, для японца необычно, но зато как красиво. Визуально он ставится в параллель вовсе не с темными силами, а с красотой глянца, эстетикой манги и дорам. Он – необычный, интересный, привлекательный, говорливый. И разгадать его загадку к концу романа вместе с Такизавой, на которого пал выбор богов (как мне кажется, принесенного им в жертву вместо Александра), тоже будет одним из самых больших читательских открытий при чтении «Осьминога».
И, пожалуй, еще одна загадка романа, которую хочется разгадать – его название. А почему, собственно, «Осьминог»? Да, так называется ресторан – «Тако» в переводе с японского значит «осьминог», да, это символ острова Химакадзима, и его деревянную скульптуру выносят во время специального праздника, посвященного этому моллюску, да, живого осьминога спасает в последний момент Александр (и, возможно, поэтому остается жив!) – но все же, кто он? Что он такое? Связан ли он со святилищем Хатимана? Со слепой кошкой Му? Со смертью мужа Изуми – Рико, погибшего в океане много лет назад, или дочки старого повара Фурукавы, тоже утонувшей в волнах? Что решает осьминог? Хочет ли он сам умереть, согласно еще одной легенде, рассказанной Кисё? И почему он допустил все то, что произойдет в финале? Задавать себе эти вопросы и не находить ответов (или находить их слишком много), плутать по острову и устало присаживаться отдохнуть на берегу моря в зарослях камелий – это то, что вы будете делать постоянно, читая этот текст. Очень завидую тем, у кого этот путь еще впереди – ведь он прекрасен и уникален.
Исследование безвременья как состояния души
В 2022 году вышла вторая книга Марии Авериной – автора, которая в 2019 году уже заявила о себе дебютным романом «Контур человека: мир под столом». Любопытно, что молодого автора продолжает тревожить, не оставляя, мир 90-х и проблема распада старого и становления нового. На этот раз автор выбрала объективный, отстраненный взгляд, и ее нельзя заподозрить в работе с личными травмами или страхами. Нельзя – только на первый взгляд, потому что, если...
В 2022 году вышла вторая книга Марии Авериной – автора, которая в 2019 году уже заявила о себе дебютным романом «Контур человека: мир под столом». Любопытно, что молодого автора продолжает тревожить, не оставляя, мир 90-х и проблема распада старого и становления нового. На этот раз автор выбрала объективный, отстраненный взгляд, и ее нельзя заподозрить в работе с личными травмами или страхами. Нельзя – только на первый взгляд, потому что, если копнуть глубоко в текст этого сборника повестей, то в нем проявляются все те же темы, что волновали молодого автора в ее дебютном романе. Основной точкой боли для Авериной является переход от времени или состояния, где существовали устоявшиеся, понятные моральные ценности, к эпохе, в которой потеряны точки отсчета.Также важнейшей темой для Авериной становится персональный, личный выбор человека в такой ситуации, какое-то изменение или открытие, происходящее с человеком в тот момент, когда он заглядывает в образовавшуюся темноту безвременья, безморальности.
В каждой повести пунктиром проходит неустроенная судьба одного из героев. «Иов XX века» – повесть о судьбе человека, не нашедшего себя после развала Советского Союза, со страшным концом. «Божий голос» – о современной женщине, нашедшей свою сбежавшую и раненую собаку, а вместе с тем расставившей чуть-чуть больше точек над «и» в своей суматошной и одинокой жизни – но в судьбе этой женщины есть и отголосок «Иова», так как героиня встроилась в новую систему координат не без труда, после сделки с собственной совестью. «НеуДачный детектив» – повесть, рассказанная с точки зрения тех, кому удалось подняться на вершину в новом времени, но в которой как бы в отраженном взгляде мы видим судьбу неудавшуюся – за забором у яблони живет и умирает какой-то нищий ученый со своей дачей (можно задаться вопросом, не наш ли Николай из первой повести мог бы стать им,). В «Белом пионе» сломанная жизнь девочки несколько мистически разрешается смертью ее мучителя, а в самом пространном и, как мне кажется, самом подробно и достоверно психологически выстроенном «Рассказе моего приятеля» все тот же «Николай» из первой повести, потерявший смысл жизни после смерти жены, вместо страшного финала и отказа от жизни – маршрута и выбора, который был предложен вначале – вдруг через интересный урок, связанный с жизнью современной молодежи и ее эскапизмом, обретает в себе силы жить и ценить свою жизнь и интересы своего собственного сына.
Повести хорошо запоминаются, каждая имеет свой, как сказали бы сценаристы, «движок», есть очень интересные находки по деталям – особенно яркими из второстепенных персонажей для меня стали одинокая женщина Тамара Викторовна с целым выводком приемных детей и собранной на них гуманитарной помощью, от которой ломится ее квартира, а также, конечно же, вносящая разрушение в жизнь окружающих и саморазрушающаяся Ленка из последней повести – в обоих персонажах очень тонко переданы детали времени и динамика смыслополагания, векторы которого могут быть направлены в разные, часто даже самим людям непонятные стороны. Автор исследует советское безвременье не интеллектуально, а через сопереживание, впускание в свой текст разнообразных судеб, которые проживались где-то рядом с ней, до нее или после нее.
Я думаю, книга Авериной очень точно передает именно это состояние пустоты и потерянности, на разных примерах показывая, что оно затронуло не только тех, кто жил в 90-е, но и современную молодежь, которая, может быть, еще и не родилась тогда.Травма «вечной веселости» Егора из «Рассказа моего приятеля» – это та же травма Николая из «Иова XX века», неприятие нового мира. Морали и точек опоры, как говорит нам автор, в нашем обществе нет до сих пор, и пока не известно, откуда и как они появятся.
И в этом пессимистическом утверждении и несколько наивной категоричности и размежевании миров, из которых состоит постсоветское общество, только на старый и новый – одновременно и сила, и большая слабость книги. Даже не слабость, а не полная честность, некая поучительность, если угодно. В ходе чтения книги у меня не оставалось сомнений, что автор хочет показать мне, кто здесь жертва, кто хороший человек, а кто плохой, его мучитель.Так, при несомненной силе впечатления, от самых страшных моментов сборника, кучка парней из электрички или отчим из «Белого пиона», а также равнодушная пара из «НеуДачного детектива» выглядят написанными слишком очевидно в черных тонах, и это неубедительно. Иногда мне казалось, что полюса сборника были прочерчены найдены ради следования основной теме сборника – показать моральное брожение, хаотичность жизни нашей страны в последние два десятилетия, но не всегда эти черные краски были применены убедительно. Хотелось бы еще большей тонкости в наблюдениях, еще большей точности в поиске мотивов поведения героев, еще большей эклектики в представлении потерянных людей постсоветской России. Самой реалистически выписанной в своей балансировке между «минусом» и «плюсом» мне показалась женщина, которая спасла собаку Анны в «Божьем голосе» и тут же обидчиво от нее дистанцировалась – вот это точно, вот это без сгущения красок, без поучительности и сознательного нагнетания эмоционального градуса, который свойственен Авериной.
В целом, впечатление от сборника очень положительное. Но мне очень бы хотелось увидеть, как будет развиваться Мария Аверина, когда перерастет свою собственную болезненную точку, свой страх перед миром, пришедшим на смену советской системе. Не можем ли мы обвинить автора в одностороннем фокусе зрения, в котором современное российское общество только лишь смотрится в свое советское прошлое и изживает (или нет) его последствия? Очень хотелось – не солнца, нет. А чтобы Мария Аверина, избегая повторения самой себя, в следующей книге рассказала читателям о современном мире и о том, что может ждать его в будущем, а не только о фантомной боли 90-х, маячащих неуходящим призраком в душах русских людей разных возрастов и судеб.
Про этот роман писать сложно: он не располагает к объективному чтению. Текст, написанный от лица девочки-дошкольницы Маши делает все для того, чтобы мы пережили будни и праздники остро воспринимающего мир ребенка, вместе с ней влюблялись в новые игрушки, дружили с собакой Бимом, переживали, когда ее бабушка надолго уходит из дома, размышляли о смысле жизни и устройстве времени. Для тех, кому сейчас за 35, текст навевает слишком много воспоминаний о детстве в этом непростом времени. Маленькому...
Однако, конечно же, книга – не просто повод предаться ностальгии по своему детству. Этот текст – подробный, честный рассказ о взрослении необычной девочки, которая впитывает в себя свое время и сложность этого мира в целом. Девочка едва не умирает при рождении, несколько лет живет в детском доме, воспитывается бабушкой, маму видит редко. В ее мире есть тетя Света и ее муж дядя Вова, соседка Зинаида Степановна, переселяющаяся жить к ним с бабушкой, неприятная Нина Ивановна, торгующая из-под полы дефицитными товарами, а также воспитательницы и дети из детского сада, –точнее, детских садов, так как Маша их часто меняет. Маша все слишком остро воспринимает, часто фантазирует, переживает за судьбы попадающихся ей насекомых, животных, незнакомых людей и вообще за весь мир. Для Маши все сложно и все интересно, но при этом она наивна, в некоторых случаях не умеет вынести за собой горшок или сама снять платье, доверяет игрушкам Мишке и Слонику свои тревоги, надежды и пережитые за день события.
И, кажется, ну чем не еще одна прекрасная книжка о детстве? Книжка о необычном ребенке, который осознает свое место в этом мире и попадает в разные необычные ситуации? Например, референсом здесь приходят на ум «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. Но книга «Контур человека» какая-то не такая. Более тревожная, может быть, даже плохо структурированная, так как хочет вобрать в себя даже самые незначительные воспоминания; предположу, что во многом автобиографичная. Книга не стремится стать удобной, по-простому детской: она честно, иногда даже слишком длинно анализирует все, что отпечатывалось в сознании ребенка тех лет: если уж очереди, то с подробностями, если бомжи, то с их почти физиологичным описанием, если гуманитарка, то с невкусным сухим молоком и давкой за игрушками, если квартирный вопрос, то со всеми подробностями выселения из квартиры. Здесь и встреча со свидетелями Иеговы, и уличная перестрелка, и чуть ли не штурм Белого Дома… оборачивающийся находкой пропавшей Маши. Автор не боится заглянуть в самые необычные уголки воспоминаний и фантазий ребенка, включая попытку прыгнуть с балкона с зонтиком и забавные тренировки тли, не желающей летать.
Героиня книги напоминает мальчика Сашу из «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева – там болезненный герой тоже живет вместе со строгой бабушкой, и смотрит на мир не самым привычным образом. Но, если Санаев нашел яркую, краткую, смешную и часто парадоксальную форму для своей книги, то, кажется, Аверина свой уникальный язык в этой книге не обрела. Несмотря на попытку создать ни на чей не похожий мир девочки, книга слишком многословна и не создает нужного масштабирования предлагаемых нам событий. Почему нам должно быть интересно все, что в ней рассказывается – от сидения девочки на горшке до ее длинного разговора по телефону, от описания одногруппников в детском саду до долгого перебора всех игрушек в детской комнате – непонятно. Да, девочка особенная, чуткая и ранимая, но где сюжет, на который нанизывались бы все ее эмоции? Сюжета нет, десять длинных рассказов книги плывут и вязнут в медленном повествовании о жизни и мире девочки, пытаясь многословно описывать страхи ребенка, его представления о времени и мире, любовь к бабушке, сложные попытки общения, фантазии. Книга ничуть не проиграла бы в структурности, если бы стала в два раза короче. Другая ее проблема – гибридность автора. Пишуший этот текст - взрослый автор, пытающийся заставить меня поверить в то, что рассказчик – маленькая Маша. Но эта Маша слишком сложна, ее воспоминания слишком причудливо ветвятся и множатся, она способна и вести телефонный разговор, и вспоминать о свадьбе, и держать в голове тысячи деталей происходящего, и описывать все это нам, ее читателям – нет, до конца никогда в это не верю. Удачного совмещения рассказчика-ребенка и рассказчика-взрослого, воссоздающего свое детство, как это было у Пруста, у Авериной не получилось – да она и не ставит перед собой такой задачи. А какая задача ставилась, кроме слишком пристрастного погружения в собственное детство и попыток замаскировать эти воспоминания под аутентичный взгляд ребенка – иногда не слишком понятно.
В целом, ощущения от книги смешанные – очень многое из нее запоминается, часто даже хочется пересказать отдельные эпизоды из нее друзьям, тоже взрослевшим в 90-е, но местами через ее главки продираешься с трудом, так как они слишком подробны, слишком запутанны, не имеют ни конца, ни края. Книга выглядит недоработанной, в чем-то даже неоконченной. Кстати, продолжение этого текста, в принципе, увидеть хотелось бы. В нем наверняка будут решены те проблемы, с которыми столкнулась автор при написании «Контура человека» – в в целом очень любопытной книги о раннем детстве в 90-х.
Во время чтения «Трех сестер» Чехова иногда возникает вопрос, почему сестры не пошли на вокзал в их городке и не купили билеты в Москву, о которой мечтают и говорят в течение всей пьесы. На это можно ответить, что образный мир пьесы таков, что Москва в нем – недостижимая цель, рай, объект воспоминаний, ностальгии. Постоянным присутствием «города» как объекта, о котором говорят и куда мечтают уехать, роман «Поселок на реке Оредеж» Анаит Григорян схож с пьесой Чехова. В нем героини Катя и Лена...
Для жителей юга Ленинградской области эта удаленность города может показаться такой же неестественной, как и в «Трех сестрах» – ну чего стоит сесть на электричку и поехать туда. В романе упоминаются Гатчина, Тосно, Сиверский, Суйда: отсюда люди ездят в Петербург на работу каждый день. Но чтобы полностью погрузиться в мир «Поселка», нужно забыть, что город в целом территориально доступен, и что электричка – это обычное средство попадания туда. Для сестер Кати и Лены Комаровых мир города – это далекий мир фантазий, и не только потому, что они еще маленькие и не могут сами достать денег и купить билет, или остаться жить в городе – для другой героини романа, Олеси Ивановны (а она здесь –выросшая, никуда не уехавшая Ленка) он так же далек, как и для двух девочек.
Поэтому весь мир романа – это именно поселок. Поселок на реке Оредеж. В романе очень подробно описана его картография глазами девочек: мы как будто погружаемся в некую 3D-реальность, в которой начинаем узнавать, где расположен вокзал, где «этот» берег, где «тот», где плотина, где опасные кусты и овраги, где можно упасть и вымазаться, где подстерегает банда Антона Босого, и где работает продавщица местного магазинчика Олеся Ивановна. Погружение в реальность поселка через ощущения девочек – это в первую очередь то, за что хочется посоветовать прочитать этот роман. Здесь будут и животные, и птицы, и травы, и грязь, и холод реки, и жара июля, и ночные залезания в окно, и порезы, боль и удары – все это переживаешь вместе с героинями, также получая возможность посмотреть на этот мир и глазами Олеси Ивановны, и доброй попадьи Татьяны, и ее мужа, священника Сергия, и даже городского мальчика Костика.
Также очень любопытны в романе отношения с историческим временем. Самое важное в «Поселке» – это время человеческой судьбы, стремление девочек (уже почти девушек) выстроить или хотя бы сносно пережить свою судьбу. На их жизни (страх перед отцом и матерью, злобные реакции на окружающих, воспоминания об умершей бабушке Марье) наслаиваются судьбы женщин и старух, и – чуть реже – мужчин поселка (почти все – пьющие, почти все – изменяющие женам). Историческое время проступает через воспоминания о партизанах и войне, о красных и священнике Алексее, о предшественнике отца Сергия отце Александре, а также – в упоминаниях собираемых Ленкой Комаровой вкладышей от жвачек Love is и Тurbo. Только по ним, этим вожделенным вкладышам (кто их не собирал в начале 90-х), мы и можем определить, что мы в 90-х. Это очень интересный ход, делающий поселок еще более удаленным от того, что происходит в это время в постсоветской России. Потому что пока страна стремительно меняется, в поселке, по сути, все остается прежним. Из потребительской корзины тех лет до поселка не доходит почти ничего (водка, пряники и печенья не в счет, они – еще из советских времен), кроме ярких вкладышей от «жувачек». От этого его связь со всеми предыдущими временами, с жизнью «так, как было» не обрывается, как для России тех лет, а, кажется, только укрепляется. Не доезжает сюда ни доктор, ни даже медсестра, а имеющаяся женщина-фельдшер прописывает только парацетамол. Зато есть священник – и отец Сергий и его бездетная жена Татьяна, по сути, являются ангелами-хранителями, врачевателями людей этого поселка.
Что больше всего привлекает в романе – это его безоценочность, внимание к каждому человеку и даже каждому животному. Как будто и нам, читателям, дается возможность посмотреть на поселок глазами Татьяны или Сергея, принимающих и понимающих всех, кто здесь живет. У матери девочек есть причины быть изможденной и злой, а у Олеси Ивановны – зависеть от помощи и внимания мужчин. В этом всеприятии есть и некоторая слабость текста – он как будто не дает возможности составить для себя какую-то внутреннюю моральную матрицу. Также, пожалуй, отмечу его сознательную бессюжетность, отказ автора создавать единую историю с началом и концом – в нем есть маленькие небольшие сюжетики (любовь Кати к Максиму, внимание Лены к Костику, а Костика – к Кате, ухаживания мужчин и парней поселка за Олесей Ивановной, страдания Татьяны о нерожденном ребенке), но они так не связываются в единый сюжет, оставляя читателю импрессионистскую, мозаичную картину жизни поселка. В результате уносим мы с собой некую безысходность, помноженную на гуманизм авторского взгляда. И с нею тоже можно не согласиться – ведь в 1990-е судьбы людей могли резко поменяться, много дорог было открыто, и далеко не все юные жизни заканчивались магазином у станции в небольшом поселке. Но яркое эмоциональное ощущение, цельный образ, подпитанный вытканными автором разнообразными картинками и удивительно чистым, многослойным, сложным языком романа, от «Поселка на реке Оредеж», без сомнения, остается. И ради этого послевкусия стоит перенестись в подробно выстроенный, пахнущий, кричащий, хлюпающий грязью, согретый летним солнцем и продуваемый осенними ветрами мир, созданный Анаит Григорян.
Не знаете, что почитать?