Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Мастерская новогодних игрушек | +33 |
Похититель домофонов | +27 |
Похититель домофонов | +25 |
Приключения новогодних игрушек | +17 |
Рождественская песнь в прозе. Святочный рассказ с привидениями | +14 |
Из тихих, хрустально чистых слов соткана ткань повествования в книге «Дети неба». В нее вошли две повести, сказка и два рассказа.
Повесть «Дети неба» - о том, как детские души в поисках любви и ласки проходят все круги страданий. Ее главный герой, школьник Максим, мучается с написанием сочинения на тему «Моя семья», которая и стала центральной в повести. Одаренный мальчик, глухой от рождения, растет без отца, с мамой и сестрой Анютой, девочки «с жирафьими глазами». У нее отец...
Повесть «Дети неба» - о том, как детские души в поисках любви и ласки проходят все круги страданий. Ее главный герой, школьник Максим, мучается с написанием сочинения на тему «Моя семья», которая и стала центральной в повести. Одаренный мальчик, глухой от рождения, растет без отца, с мамой и сестрой Анютой, девочки «с жирафьими глазами». У нее отец есть, но их общение носит формальный характер. Ситуация стандартная, кажущаяся многим именно по этой причине нормой. Но дети ее таковой не считают, они беспомощны в своей ничейности и испытывают смертельный для детской души дефицит любви. Это о них строчки из песни Виктора Цоя, которые как заклинание повторяет главный герой: «В наших глазах звездная ночь, В наших глазах потерянный рай… В наших глазах закрытая дверь. Что тебе нужно? Выбирай!». Они не находят любви даже у матери, которая не выдерживает непосильных нагрузок и выплескивает свои эмоции в «Великом крике» на детей, который может длиться полтора часа, пока соседи (!) не пригрозят милицией.
Событийная канва повести, однако, не так важна, она исчерпана сотнями похожих сюжетов, мигрирующих в нашей и зарубежной детской литературе. За сюжетными поворотами скрыты толщи авторской мысли, существующей по поэтическим законам. В повести есть два метафорических образа, формирующих ее поэтический строй, который существеннее, чем все сюжетные перипетии: разгневанное стадо бизонов, которые просыпались в маме Максима и Анюты во время «Великого крика», и спасающего дельфина – «морского ангела», который «темной радугой вырывался из густых волн, а под животом у него горело желтое солнце». Мальчик со сверхтонким восприятием мира не хочет, чтобы в нем когда-нибудь проснулись такие же бизоны, он мечтает стать Спасателем, как дельфины, и инстинктивно (весьма религиозный ход мысли!) отделяет свое представление о матери от того страшного, что с ней происходит, ведь виновата не она, виноваты страшные бизоны, живущие в ней: «Бизоны выскакивали из Ма один за другим, наша квартирка уже разламывалась от их туш, они били во все стены копытами и рогами и при этом рычали без остановки».
Его глухота парадоксальным образом становится защитой от бушующих в матери страстей. В повести речь идет, конечно, о глухоте иного рода, о душевной глухоте взрослых по отношению к детям с «огромным сердцем из тоненького стекла», которые мечтают не о подарках и не о поездках на море и в Индию, а о ласковом слове и понимающем взгляде. Не случайно на обложку книги вынесены слова: «Нам надо научиться разговаривать друг с другом!». Абстрактность представлений о любви, которая должна наличествовать у взрослых к своим и чужим детям, чего, к сожалению, часто не случается, заменена здесь библейской мудростью конкретного свойства - о силе произнесенного Слова, которое реально может уничтожить стену непонимания между кем бы то ни было. Слово, высказанное в разговоре, идущее от «я» к «ты» – вот выход из тупиков нелюбви.
Запечатленный в повести немой диалог детей, которые хотят хотя бы «мыслью услышать ответ» на вопросы, задаваемые родителям, не остается в повести абсолютно неотвеченным и однонаправленным. Ситуация выправляется, семья садится за общий стол, разговор начинается, но финал повести остается открытым. Максим наконец пишет сочинение-эпилог, которое предполагает вариабельность в трактовке финала. Вдохновленный идеями русского философа Николая Федорова о всеобщем воскресении и восстановлении связей между родителями и детьми на основе понимания и любви, он пишет о футурологических предсказаниях религиозного мыслителя как об уже случившемся факте. При этом язык сочинения, адресованного нам из далекого будущего, представляет собой изысканнейший образец русского литературного языка федоровской эпохи, Максим как бы выносит за скобки весь ХХ век и последующие времена со всеми их гуманитарными катастрофами и возвращается к образу языка человечного, гуманного, который один в состоянии сказать о главной мысли всей русской классической литературы и философии. Мысль эту сформулирует Чехов на исходе ХIХ века: «Прогресс возможен только в делах любви», - скажет главный герой рассказа «Моя жизнь», испытавший, как и Максим, трагедию непонимания между отцами и детьми.
Неожиданный обрыв сюжетной линии повести может навести на размышления и о счастливом конце рассказанной нам истории: ведь Максим, несомненно одаренный литературно, мог составить свое письмо как сочинение на тему “Моя семья” и отдать его наконец любимой учительнице Нинпалне. Финальная сцена повести дает надежду на счастливый исход, но в той же мере можно предположить, что положительных перемен может не произойти. Тогда послание Максима, которому (вполне вероятно!) не жалко было бы расстаться с жизнью ради обретения гармонии и взаимопонимания с близкими, можно прочесть как посмертное письмо, пришедшее из другого, "федоровского" пространства. Письмо Максима настолько необычно по мысли и стилю изложения, что оно как удар током для читателя, которому не отвертеться - нужно подумать, напрячь мозг и сердце. Не это ли главная задача любого добротного многоадресного произведения литературы для детей и подростков, которое должно, по мысли Белинского, “развивать чувство любви” и “чувство бесконечного”.
Именно в этом контексте нужно воспринимать обращение автора к философии Федорова, которое на первый взгляд может показаться несколько искусственным. В действительности оно задает высокую планку для читателя в проблеме выбора решения финала повести, поворачивает его сознание к сложному поиску и вместе с тем не нарушает границ поэтического пространства повествования, так как является еще одной философской метафорой поисков любви в этом мире, хоть и вынесенных за рамки земной жизни.
Татьяна Федяева, доктор филологических наук, гл. редактор журнала "Вестник детской литературы" ("Литература в школе"№9/2019)
«Приключения новогодних игрушек» – сказочный цикл, который начинается ожиданием чуда и заканчивается настоящим новогодним балом «где сбываются желания». Замечательная рамочная конструкция обрамляет все остальные рассказы и подобна коробке с новогодними игрушками. Рассказы-игрушки можно доставать и вразнобой, если что-то очень хочется прочитать поскорее (например, узнать, «Почему на фее нет пыли» или «Как Тявка был трусишкой»), и по очереди, чтобы не помять другие игрушки-рассказы («Ворчливая...
Герои рассказов, будь то елочный Дождик, или Пластилиновый Ослик, или стеклянные кошки, Люша и Нюша, не просто ровесники читателей от пяти до десяти лет. За время, прожитое в коротком рассказе, они взрослеют: учатся быть храбрыми (Как Тявка был трусишкой) и не тщеславными (Клоун, любивший аплодисменты), жить в новом коллективе (Доктор Айболит) и безудержно фантазировать (Сказки Пластилинового Ослика). В сказки неприметно вписан когнитивный элемент: Зеленый Шарик вспоминает, как он появился на свет и тем самым знакомит читателей с производством елочных игрушек; из истории Розового Поросенка можно узнать, как делаются мягкие игрушки. А какой же праздник без волшебства и превращений, без Бала, «где сбываются желания»!
Поучительное, веселое, доброе, познавательное сплетено в рассказах в единую ткань, но «Приключения новогодних игрушек» - книга не только для детей. Двойная адресация рассказов проявляется в структуре рассказов – многие из них сюжетно представляют собой воспоминания о детстве современных мам и пап, их бабушек и дедушек. Как запах новогодней елки и мандаринов напоминает детство, так и чуть грустная интонация сказок Елены Ракитиной отсылает повзрослевших мальчиков и девочек к сказкам Андерсена и стихам Юнны Мориц. Зеленый шарик, Сосулька и Розовый поросенок проживают целую жизнь, становясь мудрее, но сохраняя оптимизм.
Волшебство и чудо как сюжетообразующий фактор апеллируют к детям в духе сказки литературной, в которой, по выражению М.Н.Липовецкого, «волшебно-сказочная ценностная модель мира обязательно переосмысливается, на ее фундаменте надстраивается образ современного художнику мира». Герои сказок меняются, обретают цель своей игрушечной жизни – эволюционируют, в отличие от персонажей сказок народных, развитие которых не предусмотрено каноном.
Еще одно большое чудо, случившееся в книге «Приключения новогодних игрушек» - работа художника-иллюстратора Людмилы Пипченко, почувствовавшей двуплановую интонацию сказок: богатые, живые иллюстрации, дополняющие текст и выполненные в ретростилизации 60-70-х годов прошлого века. Взрослым адресованы крупные и в то же время подробные картинки, где все детали – очки, шапочки, прически, клетчатые носовые платки, – правдиво и с любовью воспроизводят советское детство. Для маленьких слушателей или читателей иллюстрации словно продолжают сказки, потому что все герои показаны в движении, в диалоге друг с другом.
А самое главное – эту книгу хочется взять в руки не только под Новый год, ее можно перечитывать не раз и не два, находя в ней то-то новое.
Рождественские повести Чарльза Диккенса 1840-х годов (“Рождественская песнь в прозе”, “Колокола”, “Сверчок за очагом”, “Битва жизни”, “Одержимый”), изначально имевшие совершенно иной, социальный, посыл, вот уже на протяжении почти двух столетий являются одним из лучших примеров литературы для детей.
Из-за усиления волнений в английском обществе к Диккенсу поступил заказ от властей на произведение, которое затрагивало бы проблемы английских бедняков. Диккенс справился с задачей...
Из-за усиления волнений в английском обществе к Диккенсу поступил заказ от властей на произведение, которое затрагивало бы проблемы английских бедняков. Диккенс справился с задачей прекрасно и за несколько лет опубликовал цикл повестей, которые удовлетворяли этим условиям. В этом писателю помог избранный им жанр повести и ее привязка к Рождеству как к самому любимому англичанами празднику. Своими рождественскими повестями Диккенс не только обратил внимание сильных мира сего на малоимущих, но и дал понять самим малоимущим, что многое в жизни зависит от них самих.
Писатель не только создал целую философию празднования любимого всеми праздника - Рождества Христова. Его повести прочно вошли в золотой фонд детской литературы и способствовали развиию традиции семейного чтения художественных произведений. Одной из характерных особенностей рождественской прозы Диккенса является звучащая в них музыка домашнего очага. Холодный зимний вечер, все домочадцы после ужина сосредоточились в самом теплом и светлом месте дома - у камина. Такая картина была традиционной для жителей Англии первой половины ХIХ века. Не скучно провести время помогали рассказываемые устно или читаемые вслух истории.
Поскольку почти в каждой семье, как правило, присутствовали представители разных поколений - не исключая самого младшего, - история должна была быть интересной, доступной, захватывающей для каждого возраста. Диккенс учитывал это обстоятельство и писал свои рождественские повести сразу в расчете на всех, одновременно адресуя их “...детям и взрослым, старым и молодым, тем, что еще тянутся кверху, и тем, что уже растут книзу”.
Интуитивным образом а, может быть, совершенно осознанно, писатель “соткал” свои повести по образу и подобию музыкальных произведений. Потому что именно музыкальность, которая пронизывает рождественские повести на нарратологическом, стилистическом и образном уровнях, помогает привлечь и удержать внимание ребенка.
Действительно, читатели рождественских повестей окунаются в настоящую сказку со всеми “4D-эффектами”. Чередование модусов восприятия (зрительных, звуковых, осязательных и др.) заставляют задействовать не один орган чувств: “Он видел, как одних эльфы успокаивают во сне, а других стегают плетками; одним орут что-то в уши, другим услаждают слух тихой музыкой; одних веселят птичьим щебетом и ароматом цветов; на других, чей сон и без того тревожен, выпускают страшные рожи из волшебных зеркал, которые держат в руках”. В повестях постоянно “звучит” музыкальное сопровождение (лязг цепей, песнопения на улице, завывание ветра, звон колоколов, стрекотание сверчка, свист чайника, звон тарелок). Перед взором предстают призраки, духи, эльфы. А запах индюшки, которую купил Скрудж своему клерку, или рубцов, которые принес Тоби своей дочери доносятся до читателя так, как будто эти блюда готовят на соседней кухне.
Мелодичность повестей Диккенса основана на ритме, который держится в большинстве своем на лексических повторах, создающих ощущение стихотворного ритма. Именно ритмичность, мелодика речи так важна для детей. Даже для самых маленьких - для тех, которые еще не понимают смысла слова, но уже чувствуют ее темп, звучание.
Кроме того, сами герои диккенсовских повестей привлекают детей своими легкозапоминающимися, звучными и даже музыкальными именами (Скрудж, Марли, Тоби Век, Барабан, Крошка, Тилли, Клеменси, Грейс, Бриттен, Сничи и Крегс, Милли и т.д).
Произведения построены по моделям песни, оперы или музыкальной мелодрамы. К примеру, “Рождественская песнь в прозе” вся пронизана музыкальными и текстовыми аллюзиями на рождественский гимн, который знает каждый маленький британец: “God rest ye merry, gentleman, let nothing you dismay, Remember Christ our Savior was born on Christmas Day…etc.”
Музыкальны даже названия глав большинства рождественских повестей. В “Рождественской песни” - это строфы, в “Колоколах” - четверти (вспомним, что четверть - это основа колокольного звона, ритм звучания большого церковного колокола), в “Сверчке за очагом” - это песенки. Драматургичность рождественских повестей позволяет с легкостью разыгрывать их в театре (домашнем, школьном, музыкальном или ином). И, конечно, трудно вспомнить другое такое произведение, по которому снято столько кино- и мультфильмов как по “Рождественской песне в прозе”. Несомненно, и календарная привязка повестей к Рождеству играет свою роль в том, насколько эти произведения могут стать важными и любимыми для детей. Рождество - с его традициями ожидания подарков, елкой, игрушками, песнями и плясками - это в первую очередь детский праздник. В ожидании этого дня, загадывая желания, каждый ребенок обещает себе, что в следующем году он начнет новую жизнь, исправит свои вредные привычки: потому что этот волшебный день действительно способен превратить злодеев в добряков и т.д. И примеры Скруджа, Теклтона, Редлоу как нельзя лучше демонстрируют действие этого волшебства. Простота и ясность смысла, разделение персонажей на “хороших” и “плохих”, четко очерченная мораль под руку идущая с развлекательностью, яркость образов, сказочность, волшебство и, конечно, музыкальность - вот те особенности рождественских повестей, которые сделали эти произведения любимыми для детей и их родителей.
Р.Р.Горошкова . Рождественские повести Ч.Диккенса как детская классика (рецензия приводится в сокращении) ("Вестник детской литературы", №2/2011)
Наши дети не читают. Или почти не читают, потому что под натиском рекламы в подростковой среде все же сформировалась мода на «Гарри Поттера» Джоан Роулинг или «Сумеречную сагу» Стефани Майер. Однако если говорить о любимых занятиях молодого поколения, то, увы, чтение, даже с помощью особо притягательных в определенном возраста электронных «читалок», далеко отстает от компьютерных игр, сетевых чатов, или прослушивания только им, юным, понятной музыки в формате mp3, зачастую скачанной из...
Не буду повторять всем известные аргументы в пользу чтения, но не удержусь от напоминания о том, что изобретение книгопечатного станка позволило человечеству сделать качественный скачок не только потому, что интенсифицировало обмен информацией (компьютер справляется с этим несравненно лучше), но развило в людях воображение, позволившее им до неузнаваемости преобразовать окружающий мир. Массовый отказ от чтения – прямая угроза нашей цивилизации.
В адресованном прежде всего родителям подростков эссе французского педагога Даниэля Пеннака содержатся глубокие размышления о причинах, по которым современная молодежь отдаляется от книги. И дело не в том, что в мире появилось множество более соблазнительных способов заполнить часы досуга. Универсальным симптомом нашего времени стало отсутствие желания читать у подрастающего поколения, когда на смену типичной для старших поколений книгомании грядет самая настоящая книгофобия. В чем ошибка, совершенная нашей цивилизацией, как случилось, что книги, верные друзья, источники знаний, восторгов, высоких идеалов, мудрые воспитатели, которым мы обязаны всем хорошим в себе, превратились для подростков в мрачный жупел, угрожающий их душевному спокойствию? Задавшись этим непростым вопросом, одинаково актуальным для развитых и развивающихся стран, Д. Пеннак пытается выявить причины, по которым чтение из приятного, увлекательного занятия превратилось в принудительную обязанность, неотъемлемую составляющую школьного учебного процесса, чуть ли не в нравственное наказание, когда за непрочитанное к указанному сроку количество обязательных страниц ребенку могут, например, запретить просмотр любимой телепередачи или пользование компьютером. Однако гораздо важнее, что автор делится с читателями своими соображениями о том, как вывести школьника из создавшегося тупика, как добиться, чтобы чтение стало одним из его любимых занятий и тем самым – занятий полезных, потому что при всем желании язык не повернется назвать автоматическое поглощение текста, не пропускаемого «через сердце», полезным занятием.
Системы преподавания литературы в школах Франции и России имеют существенное различие, в нашей стране оно, к счастью, менее формализовано, возможно, потому, что нам органически чужда холодная галльская рассудочность, но определенное сходство все же есть, и связано оно с подчинением текста контексту. Произведение должно быть не только прочитано, но «правильно» интерпретировано с литературоведческих позиций, вписано в контекст всего творчества писателя, школы, течения, направления, к которому его принято относить, с учетом специфики комплекса философских идей, характерных для времени создания текста, и т.д. При всей неоспоримой важности литературы как общеобразовательного предмета в современной школе меньше всего времени уделяется непосредственному знакомству с текстом.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ РЕЦЕНЗИИ
И.И.Бурова. О любви к детям и книгам: Д.Пеннак «Как роман» ("Вестник детской литературы", №2/2011)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
А между тем сам процесс чтения страшит, потому что немалые по объему произведения должны быть «освоены» за достаточно короткий промежуток времени, что вносит в процесс чтения панический элемент, провоцируемый необходимостью во что бы то ни стало успеть к назначенному учителем сроку. И хотя Пеннак пишет о проблемах подросткового чтения, как тут не вспомнить прижившуюся в российских школах практику дрессировать первоклашек на чтение с крейсерской скоростью, когда ребенок выступает...
А между тем сам процесс чтения страшит, потому что немалые по объему произведения должны быть «освоены» за достаточно короткий промежуток времени, что вносит в процесс чтения панический элемент, провоцируемый необходимостью во что бы то ни стало успеть к назначенному учителем сроку. И хотя Пеннак пишет о проблемах подросткового чтения, как тут не вспомнить прижившуюся в российских школах практику дрессировать первоклашек на чтение с крейсерской скоростью, когда ребенок выступает в роли биоробота, озвучивающего печатные знаки, но лишенного счастья осмыслить прочитанное. Необходимость держать высокий темп пугает и, в конечном счете, отталкивает от чтения, едва ребенок овладевает грамотой.
Дети не просто не хотят читать, они теряют интерес к чтению, — утверждает Пеннак и возлагает ответственность за это на взрослых. Автор исходит из представлении о ребенке как об идеальном читателе, который с благодарностью воспринимает художественную литературу с голоса взрослого чтеца, но не выдерживает коренного слома сложившейся традиции, когда ему самому приходится становиться читателем, а добрый взрослый чтец из развлекателя внезапно превращается в чопорного педанта, следящего за тем, чтобы уроки были выполнены. Пеннак совершенно прав, усматривая в таких метаморфозах зародыш будущей проблемы, однако нарисованная автором картина, в целом весьма убедительная, при этом не вполне отражает истинное положение вещей: малыш, которому читаются книги, — еще не «читатель», а только благодарный слушатель, в котором усилиями взрослого читателя/чтеца воспитывается убеждение в том, что книга является источником удивительно интересных историй, которые открываются умеющим читать взрослым; чтобы превратить его в читателя, нужно еще основательно потрудиться, ибо знание букв и умение складывать их в слоги и слова – лишь предпосылка для перехода маленького грамотея на новый, не опосредованный чтецом, уровень общения с книгой.
По мнению Пеннака, основная ошибка взрослых состоит в том, что они по тем или иным причинам оставляют едва научившегося читать ребенка наедине с книгой, тогда как делать это преждевременно; чем дольше взрослый и ребенок читают вместе, тем выше вероятность, что ребенок станет читателем. Наблюдательный педагог, Пеннак считает, что современных родителей и детей связывает более тесная эмоциональная связь по сравнению с той, которая существовала между современными бабушками и дедушками и мамами и папами, и необходимо использовать это преимущество, если, конечно, оно существует в отдельно взятой семье. Взрослым нужно продолжать совместное чтение вслух, самим почаще браться за книгу, чтобы на практике, личным примером показывать ребенку, что чтение является приятным занятием. Между тем в реальной жизни большинство родителей сыновей или дочек, овладевших азами грамоты, перестают читать детям, предпочитая выкроить время для иных дел, и при этом, словно мантру, твердят одну и ту же фразу: «чтение есть благо», тогда как на данном этапе ребенок начинает воспринимать его как тяжкую повинность.
Пеннак искренне сочувствует малышам, потому что невозможность справиться с возлагаемыми на них задачами снижает их самооценку и не только вызывает отвращение к литературе, но и ощущение собственной никчемности, неполноценности. Как нельзя кстати в эссе приводится знаменитый афоризм Руссо о чтении как о биче детства (с. 44), и это хлесткое высказывание предваряет изложение положительной программы приобщения к чтению: читать, читать, и вновь перечитывать любимые истории, потому что, как проницательно отмечает Пеннак, «перечитывать не значит повторяться, это значит давать каждый раз новое доказательство неутомимой любви» (с. 48). И тогда обязательно наступит момент, когда ребенок заметит нарочно или невзначай пропущенную строчку и, уличив чтеца в ошибке, сам пожелает найти и прочесть ее. А ведь для этого ему необходимо пробежать глазами значительный отрывок текста и найти искомую фразу. Эта осознанная операция – первый и важнейший шаг к превращению слушателя в читателя, к преодолению страха перед самостоятельным общением с книгой.
Однако этот рецепт хорош для родителей первоклашек. Как педагогу Пеннаку прекрасно знакома ситуация, возникающая среди более старших школьников, которых рано обделили наслаждением слушать книги. Что делать с теми, у кого уже сформировался страх перед чтением, отвращение к необходимости по воле школьной программы изо дня в день осиливать весьма значительные порции все новых и новых художественных текстов? – Разрушать стереотипы и пробуждать интерес к книгам, решительно утверждает Пеннак. То, что не было получено ребенком дома, должна, просто обязана, компенсировать школа, пусть даже ценой отступления от программы: личный опыт преподавания литературы подсказал автору эссе, что простое чтение художественного текста вслух способно сотворить чудеса. И вместо того чтобы вдалбливать в сознание школьников некую сумму непогрешимых, но, простите, таких непривлекательных и наскучивших от частого употребления истин о том, почему необходимо много и внимательно читать («чтобы расширять кругозор», «чтобы учиться», «чтобы получать информацию», «чтобы сохранить память о прошлом», «чтобы ориентироваться в настоящем» и т. д. (с. 61)), нужно на практике, прямо на уроке, показать им, что это занятие может приносить радость, нужно поделиться с детьми собственной любовью к чтению: «Если бы мы подсчитали, сколькими великими читательскими впечатлениями мы обязаны Школе, Критике, всем средствам массовой информации, а сколькими, напротив, другу, возлюбленному, однокласснику, да и семье – если она не строит книги по ранжиру на образовательной полке, – результат ясно показал бы: лучшим, что мы прочли, мы обязаны чаще всего тому, кто нам дорог. <…> …потому что привязанность, как и желание читать, означает предпочтение. Любить, в сущности, значит одарять своим предпочтением тех, кого мы предпочли» (с. 73).
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ РЕЦЕНЗИИ
И.И.Бурова ("Вестник детской литературы", №2/2011)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Идея Пеннака гениально проста: чтобы чтение стало радостью, нужно отказаться от принуждения к чтению; любви по принуждению не бывает. В качестве иллюстрации он приводит пример из жизни: подростки, которые откровенно тяготятся школьной программой по литературе, внезапно оживляются, когда на уроке учитель начинает вслух читать им «Парфюмера» П. Зюскинда, провокационное начало которого так резко контрастирует с ассоциациями, вызываемыми заглавием произведения. Даже не будучи...
Идея Пеннака гениально проста: чтобы чтение стало радостью, нужно отказаться от принуждения к чтению; любви по принуждению не бывает. В качестве иллюстрации он приводит пример из жизни: подростки, которые откровенно тяготятся школьной программой по литературе, внезапно оживляются, когда на уроке учитель начинает вслух читать им «Парфюмера» П. Зюскинда, провокационное начало которого так резко контрастирует с ассоциациями, вызываемыми заглавием произведения. Даже не будучи профессиональным чтецом, педагог посредством интонаций и мимики посылает в аудиторию дополнительные сигналы, которые усиливают ее интерес, и в результате к концу урока ученики уже начинают расспрашивать о писателе, а затем некоторые из них, одержимые любопытством, берутся за книгу, чтобы самостоятельно, не дожидаясь следующего урока, узнать, что же случилось дальше. Их осенило откровение подлинной любви к чтению, и теперь они едва ли свернут с внезапно обретенного пути. Согласитесь, это очень напоминает один из ведущих мотивов творчества В. Гюго: истинная любовь к ближнему пробуждает такое же чувство в душе объекта, на который она направлена.
Итак, человек, читающий вслух, «помогает нам добраться до книги» (с. 79).
Пеннак завершает эссе декларацией прав юного читателя, попирающей устоявшиеся стереотипы: если ребенок/подросток не хочет читать, пусть не читает, если ему интересны только отдельные фрагменты, пусть себе читает книгу по диагонали, отслеживая развитие заинтересовавшей его линии сюжета; если книга не по душе, ее можно отложить в сторону, и наоборот, понравившееся произведение можно зачитать до дыр. Можно читать что попало и упиваться тем, что более опытным читателям кажется пошлостью (автор называет такое пристрастие «боваризмом», вызывая воспоминания о данных Флобером саркастических описаниях читательских преференций госпожи Бовари, строившей свои представления о «высоком» по романам, в которых «…только и были, что любовь, любовницы, любовники, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках ...клятвы, поцелуи в челноке при лунном свете, соловьи в роще, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята", и прочие банальности, характерные для дискурсивной практики эпигонов романтической литературы). Можно читать где угодно и как угодно, про себя или вслух, хоть с середины книги, хоть с конца. И, наконец, у юного читателя должно быть право молчать о прочитанном. Восприятие книги бывает таким глубоко личным, что свои впечатления даже опытный читатель может пожелать оставить при себе, совершенно так же, как далеко не каждый способен публично исповедоваться о своих любовных переживаниях. Тем более это относится к подросткам, которые далеко не всегда готовы к публичным высказываниям; настойчивые расспросы педагога о прочитанном, вопреки установке на овладение началами литературоведческого анализа произведения, могут стать стимулом для камуфляжа оригинальных мыслей школьника с помощью надерганных на скорую руку цитат.
Вся декларация прав имеет своей целью создать такую комфортную ситуацию, которая позволила бы приобщить к чтению подростка, не желающего читать. И нет ни малейших сомнений в том, что Даниэль Пеннак, одинаково любящий своих учеников и книги, действительно добился больших успехов, подарив счастье читать многим своим воспитанникам. И то, что книга фактически начинается с горячей просьбы автора «не использовать эти страницы как орудие педагогической пытки», одновременно служит и дополнительным доказательством любви автора к детям, и предостережением тем, кто захочет воспользоваться материалами эссе в методических целях. Когда любовь превращают в методику, выхолащивается вся ее суть.
Вместе с тем эссе должно заставить глубоко задуматься взрослых, желающих ребенку добра, т. е. любящих его и стремящихся сделать его счастливым. Истинная любовь не требует доказательств. И все же, мамы и папы, бабушки и дедушки, воспитатели детских садов и школьные учителя, загруженные делами сверх меры взрослые, пожалуйста, найдите время для того, чтобы продемонстрировать еще одну грань вашего священного чувства: найдите время, чтобы как можно больше читать ребенку вслух, рассказывайте ему о том, какие книги нравились в детстве вам, какие книги нравятся другим детям. Не принуждайте к чтению. Пусть сердце подскажет вам, как приобщить чадо к книгам. Главное, как можно дольше читайте вдвоем, до тех пор, пока чтение не превратится для него в привычное и приятное занятие.
Некоторые тезисы Пеннака могут показаться парадоксальными и не вполне педагогичными. Мы все время стремимся приучить детей доводить начатые дела до конца, а он провозглашает право не дочитывать книгу, мы желаем сделать чтение ребенка систематическим (ах, эти списки литературы, рекомендованной для прочтения в дни летних каникул!), а в эссе утверждается право читать что попало. Мы заботимся об осанке, о гигиене зрения, следим за хорошей освещенностью страниц, издания для детей получают особые гигиенические сертификаты, а французский педагог ратует за чтение где попало. Мы хотим, чтобы чтение развивало мозг, поэтому стараемся обсуждать с детьми прочитанное, заставляем их пересказывать прозаические тексты, зубрить наизусть стихи для тренировки памяти, а он ратует за право юного читателя молчать о прочитанном. Можно соглашаться или не соглашаться с автором эссе «Как роман»; невозможно сохранить безразличие к изложенным Пеннаком неканоническими идеями о том, как приобщить детей к чтению.
ОКОНЧАНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ РЕЦЕНЗИИ
И.И.Бурова. О любви к детям и книгам: Д.Пеннак. «Как роман» ("Вестник детской литературы", №2/2011)
ОКОНЧАНИЕ
Вместе с тем эссе Д. Пеннака невольно заставляет задуматься о насущных вопросах преподавания литературы в средней школе. Нет сомнений в том, что ученику необходимо знать историю родной литературы. Однако каков должен быть реальный объем школьных знаний по этому предмету? Не совершаем ли мы хроническую ошибку, десятилетиями включая в программу величайшие шедевры отечественной и зарубежной классики, адресованным отнюдь не юношеству? Весьма сомнительно, что в 15-17 лет можно, к...
Вместе с тем эссе Д. Пеннака невольно заставляет задуматься о насущных вопросах преподавания литературы в средней школе. Нет сомнений в том, что ученику необходимо знать историю родной литературы. Однако каков должен быть реальный объем школьных знаний по этому предмету? Не совершаем ли мы хроническую ошибку, десятилетиями включая в программу величайшие шедевры отечественной и зарубежной классики, адресованным отнюдь не юношеству? Весьма сомнительно, что в 15-17 лет можно, к примеру, по-настоящему постичь величие Толстого и Достоевского. А некоторые формулировки тем сочинений, встречающихся в школьной практике или фигурировавшие ранее, до введения ЕГЭ по литературе, на вступительных экзаменах в вузы, подчас напоминают названия диссертационных исследований («Идейный полифонизм «Преступления и наказания», «Аллегорический подтекст «Мастера и Маргариты», «Особенности языка Горького в пьесе «На дне»» и т. д.). Неужели «Вишневый сад» или «Мертвые души» писались в расчете на восприятие подростков? Порой кажется, что превращение великих писателей в «школьных классиков» является чуть ли не оскорблением их памяти. Конечно, многие наши дети умны и развиты не по годам, но в подавляющем большинстве случаев у них нет и не может быть той эрудиции, того жизненного опыта, которые требуются для того, чтобы воспринять тот могучий духовный посыл, который заложен в великих произведениях литературы, вошедших в школьную программу и, следовательно, в круг подросткового чтения.
Вопросы, вопросы, вопросы, которые бередят душу и порождают все новые и новые сомнения в верности пути, по которому идет преподавание литературы в школе, поневоле избравшее академический стиль, потому что иначе говорить о творчестве национальных классиков невозможно. Более того, академический стиль преподавания литературы в старших классах начинает влиять на программу по чтению для младших школьников. Вместо старых добрых «Родных речей» и «Родничков» детям предлагаются учебники по «Литературному чтению», где подборка текстов сопровождается «исследовательскими» заданиями. И весьма сомнительно, что, например,второклашки, занимающиеся по учебнику В. Ю. Свиридовой и Н. А. Чураковой, проникнутся большей любовью к литературе и чтению в целом, если будут «искать контрасты» в лермонтовском «Утесе» или заучивать наизусть искрящееся остроумием стихотворение Б. Заходера «О границах поэтического творчества», не понимая и десятой доли его смысла, очевидной взрослым. И вообще, неужели второклассникам так необходимо знать, что такое контраст и гипербола? Неужели от этого они станут лучшими читателями? Бедные старина доктор Блимбер и мисс Корнелия, не дожили вы до времени, когда в нашей школе восторжествовала ваша любимая доктрина насильственно-непосильстьвенного развития юных умов.
Результат «блимберовского» подхода к изучению литературы отнюдь не радует. «Обязательные» произведения прочитываются поверхностно (спасибо Д. Пеннаку за то, что он честно, в полный голос, написал об этом в своем эссе), потому что сделать это иначе в подростковом возрасте попросту невозможно, и в большинстве своем труды классиков оседают где-то в лабиринтах памяти, где накапливаются пережитые разочарования, трудности и проблемы. И все это порождает негативное отношение к великим творениям.
Сколько людей во взрослом возрасте перечитывают произведения школьной программы для души? Для скольких великие имена становятся маркером скучной зауми, вместо которой на досуге приятнее почитать Агату Кристи, Пауло Коэльо или какую-нибудь Барбару Картленд? Наконец, не оттого ли в книжных магазинах превалирует переводная литература, что своя, отечественная, с ранних лет воспринимается как нечто тягостное, читаемое не в радость, а по принуждению?
Идеи Д. Пеннака позволяют задуматься над тем, как можно было бы усовершенствовать школьную программу по литературе. Возможно, подросткам пошло бы на пользу обзорное знакомство с историей отечественной литературы, в которой освещались бы социальные, эстетические, аксиологические проблемы тех эпох, когда творили писатели, основные вехи их творчества, рассказывалось бы об их наиболее важных произведениях, а в подкрепление этих рассказов происходило бы чтение фрагментов этих произведений, собранных в антологии или хрестоматии. Безусловно, некоторые произведения школьной программы можно было бы вменить в обязательное прочтение, однако при условии, что они будут полностью понятны читателям соответствующего возраста. Представляется, что в этом случае изучать предмет станет легче, а для развития мыслительных способностей учеников посредством написания сочинений темы можно выбирать и не по самым грандиозным произведениям. Убеждена, что сочинение по «Кавказскому пленнику», особенно в нынешней ситуации, даст больше пользы, чем смакование «образа дуба» или «умной ненужности». И категорически не хочу, чтобы подростки, как ученики Пеннака, воспринимали «Войну и мир» как историю о том, как одна девушка «любила одного, а вышла замуж за третьего» (с.130)
Заменив старшеклассникам курс литературы на введение в историю литературы, можно было бы найти дополнительное время для курса обычного, не «литературного», чтения и посвятить эти уроки тем произведениям, которые рассчитаны на данную возрастную категорию. И прежде всего — книгам современных российских писателей, пишущих для детей и юношества.
И.И.Бурова. О любви к детям и книгам: Д.Пеннак. «Как роман» ("Вестник детской литературы", №2/2011)
Книги современного французского писателя Д.Пеннака уже давно вошли во Франции в классику детской литературы. Пеннак начал писать ещё в 80-е годы прошлого столетия, однако российскому читателю его произведения стали известны лишь несколько лет назад. Повесть, о которой ниже пойдет речь, была опубликована в 1982 году и имела большой успех в Европе.
В повести «Собака Пёс» автор обращается к наиболее близкому детям миру домашних животных. Мало кто из взрослых не мечтал в детстве иметь собаку....
В повести «Собака Пёс» автор обращается к наиболее близкому детям миру домашних животных. Мало кто из взрослых не мечтал в детстве иметь собаку. Вместе с тем мало кто из детей представляет себе, что значит иметь собаку. Раскрытию смысла этого сосуществования человека и домашнего питомца посвящена книга Пеннака.
Как и подобает детской книге, сюжет повести «Собака Пёс» нацелен на решение проблем воспитания, а именно воспитания ответственности за тех, кого мы приручили. Идеи Сент-Экзюпери довольно легко прочитываются в книге Пеннака, однако влияние не отменяет, а даже подразумевает некую оригинальность и самостоятельность нового творения. По всей вероятности, новизна взгляда Пеннака на известную тему отношений человека и братьев его меньших состоит в отражении разных точек зрения: и человек, и собака становятся участниками процесса взаимного воспитания. Невзрачный щенок Пёс после череды трагических событий его непродолжительной собачьей самостоятельной жизни отправляется на поиски хозяйки. Её нужно не просто найти, но и воспитать. Таков был урок приёмной матери Пса Чёрной Морды. Только попав в руки к «рыжему солнцу», девочке Пом, щенок понимает, о чём говорила Чёрная Морда. Избалованная, капризная Пом всегда добивалась своего, вот и Пёс был вытребован у родителей звонким, не терпящим пререканий голосом. Когда интерес девочки к новой игрушке сходит на нет, и Пом забывает о собаке, за воспитание берётся Пёс. Пом начинает понимать ценность их дружбы, признает независимость и самостоятельность Пса. Но, прежде чем Пса и Пом свяжет настоящая дружба, щенку многое пришлось узнать о том, что такое страх, боль от потери близкого, что такое достоинство и мужество, а главное, кто такие дети.
Повесть «Собака Пёс» написана в реалистической манере. Пеннак обращается к широко распространённому в литературе приёму антропоморфизма, наделяя животных способностями человека размышлять, сочувствовать, вспоминать, переживать. Пёс неустанно обдумывает свои действия, намерения, чувства, воспоминания. Самыми существенными для развития сюжета оказываются наставления Чёрной Морды («Поосторожнее с людьми, они непредсказуемы», «Хорошо подумай, прими решение и от него уже не отступай»), размышления Пса о достоинстве после того, как Пом перестала обращать на него внимание («В сущности, Пом ведь его бросила… А он сидел на месте и ждал… А не проще ли всё? Что его здесь удерживает, как не крыша над головой и ежедневная похлебка? Хорошенькое же у него достоинство! И вспомнить только, как ему было стыдно за Гнусавого, когда тот лебезил перед журналистами…»), разъяснения Гиеныча о природе взрослых и детей («…ничего в ней нет такого уж особенного, в твоей Пом. Просто девчушка, каких много: готовится стать взрослой; только пока она ещё вся перемешанная… это не капризы, это мешанина: она ещё сама не знает, чего хочет»).
Так восприятие собак и кошек становится отправной точкой в оценке людских характеров и событий. Благодаря этому художественному приёму Пеннак достигает более глубокого и многомерного раскрытия взаимоотношений людей и домашних животных.
Продолжая традицию Ш.Перро и традицию практической педагогики, Пеннак снабжает свой текст послесловием, в котором раскрывает морально-нравственное содержание рассказанной истории – «В сущности, уважение к несходству и есть основное правило дружбы». «Собака Пёс» - это поучительный рассказ о настоящей дружбе, которая, как и всё в этом мире, не даётся человеку без усилий.
А.С.Сорокина ("Вестник детской литературы", №2/2011)
Творчество Роальда Даля (1916-1990) стало известно российской аудитории совсем недавно, хотя у себя на родине он занимает второе место в рейтинге любимых англичанами писателей – такой результат был получен в ходе опроса, проведенного оргкомитетом премии «2008 Costa Book Awards».
Прославившийся как мастер «черного юмора», Р. Даль создал немало произведений, лучшими из которых по праву считаются книги для детей. Последователь лучших традиций английской литературы и одновременно новатор, он...
Прославившийся как мастер «черного юмора», Р. Даль создал немало произведений, лучшими из которых по праву считаются книги для детей. Последователь лучших традиций английской литературы и одновременно новатор, он проявляет себя как неподражаемый фантазер и виртуозный сказочник. Его детские произведения наполнены искрометным юмором, тонким пониманием психологии ребёнка, неожиданными поворотами сюжета.
Лучшим произведением Р.Даля, написанным для детей, является повесть «Матильда», произведение, сочетающее черты притчи, реалистического повествования и социальной сатиры.
Как отмечают критики, детские книги Р. Даля выбиваются из типичных образцов детской литературы: они слишком жестоки. В них обязательно действуют «взрослые злодеи», которые ненавидят детей и издеваются над ними.
Обвинения в агрессивности не раз звучали в адрес писателя. Сам Даль пытался объяснить свою позицию тем, что дети любят насилие, так как они агрессивны от природы. Даля поддерживают и некоторые психологи, считающие, что подобные книги, наоборот, избавляют детей от агрессии.
Повесть «Матильда» - книга, в которой раскрывается конфликт ребенка с миром взрослых, придерживающихся утилитарных ценностей. Повесть условно можно разделить на две части. В первой Матильда вступает в противоборство со своими родителями. Здесь возникает парадоксальная ситуация: родители ненавидят свою умную дочь. Родители Матильды относятся к разряду отрицательных персонажей, лишенных психологической характеристики. Это примитивные, бездуховные люди, типичные представители общества потребления, равнодушные не только к своим детям, но и к культуре в целом.
Подобная характеристика требуется Далю, с одной стороны, чтобы критиковать примитивный мещанский образ жизни, а с другой - для оправдания жестоких поступков маленькой героини. Матильда, используя свое умственное превосходство, придумывает и осуществляет различные «забавы» для наказания родителей. Эффект «черного юмора», возникающий на почве по-своему алогичного поведения Матильды, помогает Далю показать «звериные» инстинкты взрослых героев и утвердить необходимость их наказания.
Во второй части произведения, гораздо большей по объему, Матильда противостоит злобной Директрисе, мисс Транчбуль. Автор часто использует гиперболу и гротеск при ее описании. Ее злой энергии противостоит энергия защиты и мщения, которая возникает у Матильды. В девочке проявляется способность взглядом управлять предметами, что вносит в повесть элементы фантастики. Р.Даль наделяет героиню мистическим даром не случайно: ей предстоит сразиться с противником, во много раз превосходящим ее по силам. Более того, в этой схватке Матильда должна отстоять не только свою честь и свободу, но и помочь другому человеку – мисс Хани, доброй и понимающей учительнице. Мы узнаем, что она является племянницей мисс Транчбуль, которая, воспользовавшись ситуацией, присвоила себе ее наследство. Матильда обретает новую роль – она должна добиться торжества справедливости, и ей это удается.
Образ Матильды нередко сопоставляют с образом Джейн Эйр, видя в нем преемственность бунтарства героини, утверждающей личное достоинство. Однако у Р.Даля на смену романтической патетике, присущей манере Ш.Бронте, приходит «черный юмор». В повести «Матильда» его элементы выступают скорее не как определяющий жанровый признак, а как вспомогательное средство для выражения гуманистических идей. Черный юмор, гротеск, временами доходящий до абсурда, доносят до нас самые простые человеческие истины: будь добр, милосерден, не дай возможность злу, темным силам природы восторжествовать над добром, светлыми силами человеческого разума. В этом заключается урок Роальда Даля, рассчитанный на долгую жизнь.
М.О.Полякова. Парадоксы Роальда Даля: о повести «Матильда» ("Вестник детской литературы", №2/2011)
РЕЦЕНЗИЯ НА РАССКАЗ «ПАПА ДЛЯ ЕГОРКИ» из сборника "Похититель домофонов"
Рассказ Елены Ракитиной «Папа для Егорки» – маленькая грустная повесть о Мечте, о неистовой вере в невозможное, о безграничной страсти открытого, доверчивого детского сердца, о непреодолимом, всё поглощающем желании быть нужным и любимым самым главным человеком в твоей жизни. В современной детской литературе давно уже не было такого пронзительного и такого печального разговора.
Рассказ, наверное, мог бы...
Рассказ Елены Ракитиной «Папа для Егорки» – маленькая грустная повесть о Мечте, о неистовой вере в невозможное, о безграничной страсти открытого, доверчивого детского сердца, о непреодолимом, всё поглощающем желании быть нужным и любимым самым главным человеком в твоей жизни. В современной детской литературе давно уже не было такого пронзительного и такого печального разговора.
Рассказ, наверное, мог бы называться «Розовый слон». Розовый слон – символ невозможного, того, чего в жизни никогда не бывает, и быть не может. Символ веры, не поддающейся логическим убеждениям, не сдающейся перед безжалостными очевидными фактами, не сгибающейся под ударами жестокой реальности. Так любят, так верят только в детстве. Верят ВОПРЕКИ. Как пелось в детской песенке о том же Розовом Слоне: «Зря унываешь, нету беды – я-то ведь знаю: розовый ты!» Так человечество – с такой же страстью и неистовством – верило в возможность ЛЕТАТЬ. Над ними, над этими первыми горе-авиаторами с самодельными крыльями, наивными и чудаковатыми мечтателями, презревшими опасность и покой, смеялись, их считали идиотами, их отказывались понимать. Но чистота сердца и верность Мечте тянула в полет, звала в Небо. Есть в рассказе Елены замечательный образ – ключик ко всему произведению. Это описание киоска, в котором работал «папа» Егорки: «Издалека он казался кусочком неба, свалившимся в траву». Собственно – об этом и рассказ. О кусочке Неба в траве, о Большой страстной Мечте, каким-то непонятным путем свалившейся в будничную реальность. Эта Мечта непостижима для рассудочных, правильных, все понимающих людей. К ней не надо подходить близко, ею надо любоваться ИЗДАЛЕКА. Иначе можно всё испортить, всё разрушить. Эту непостижимую Мечту можно понять и принять только сердцем. И только в детстве.
Сюжет рассказа чист и безыскусен: в школе ребята пишут сочинение о семье, у всех оказывается море родни, и только у мальчика Егорки – одна мама. И тогда Егорка придумывает себе отца. Находит его сам, вопреки здравому смыслу и логике взрослого мира. Ничего, что папа оказывается сапожником-грузином из ближайшего киоска «Ремонт обуви». Не беда, что кроме родинки на подбородке, ничего общего нет у него с Егоркой. И не страшно, что никто не верит в этого папу. Егорка-то знает (зря унываешь, нету беды!), что это – его папа. Засекреченный, потому что что-то сложное и запутанное из взрослой жизни мешает ему открыто сказать: «Ну, здравствуй, сын!» Но это и не важно, ведь оба они знают настоящую правду. И Егорка, подчинясь страстной вере своего сердца, ведомый Мечтой, начинает подбирать факты, подтверждающие его догадку о засекреченном папе. Папа никогда не смотрит в его сторону – а что вы хотите, он же не может выдавать себя! Папа, «починяя» специально изорванную Егоркой обувь, посоветовал ему смотреть под ноги – потому что ПАПА, ведь другим он просто называл стоимость ремонта. Ничего, что его зовут Сурен Петрович, а Егор по отчеству – Олегович, – у папы просто паспорт поддельный, шпионский. Вам Егорка кажется идиотом? Значит, вы никогда не умели Мечтать. И никогда в своей жизни не были влюблены. Были? Тогда вспомните – все в один голос кричат, что ваш избранник – не то чтобы, а в общем-то, совсем НЕ, и только вы, вопреки здравому смыслу, логике и рассудку, обладая каким-то волшебным зрением, видите в Ослике Крылатого Коня (привет от Шрека, да и от Рике-Хохолка тоже). Так что не нужно обижать Егорку. Давайте просто восхитимся чистоте его души и страстности его сердца, которое одно, как уже сто раз повторялось всеми, кому не лень, – зорко.
Автор нашел удивительно точное название для рассказа. «Папа для Егорки». Не «Егоркин папа», а именно – папа для Егорки. Как подарок. Получает же Егорка Розового Слона по почте, с запиской в игрушечном кармашке: «Синицыну Егору Олеговичу». Подарок от неведомого папы, которого Егорка никогда не видел. Взрослому читателю тут не может не стать нестерпимо грустно. Так уж получается, что всеми невероятно притягательными, героическими качествами позабытые папами дети наделяют самых никчемных из мужчин. Потому что эти сказочные персонажи, эти папы прочно обосновались в мире Мечты. Они, со слов мам, летчики, полярники, геологи, может, даже космонавты. Или засекреченные разведчики. Что сейчас рассказывают об этих невиданных папозверях с неведомых дорожек уставшие мужественные мамы – трудно угадать. Может, что папа – олигарх, иностранец, герой какой-нибудь очередной российской войны (извините, конфликта). История от этого не становится веселее. Может, вообще живут они, эти папы, в Африке и пасут себе там Розовых Слонов… Сколько же в этом недлинном детском рассказе Елены Ракитиной человеческой боли, страдания, какая же в нем неизбывная грусть!.. И боль. Как от сквозного ранения. И это при всем притом, что написан рассказ чрезвычайно смешно. Невозможно не улыбнуться, читая, как Егорка, перервав всю обувь в своем доме, дабы иметь возможность почаще видеться с «папой», уговаривает друга порвать его ботинок. И друг соглашается. Потому что под напором Веры и Мечты Егорки устоять невозможно. Два раза Егорка отрывал каблуки от ботинок друга Мишки, потом Мишкина мама сказала, что оторвет Мишке уши.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ РЕЦЕНЗИИ
Н.Ю. Жуланова ("Вестник детской литературы", №2/2011)
О рассказе "Папа для Егорки" (продолжение)
А еще этот рассказ – о настоящей мужской дружбе. Ничего, что мужчины – младшеклассники. Они умеют по-настоящему дружить, умеют быть верными своей дружбе. Мишка никому не рассказывает о Егоркином папе, ведь это – тайна. Его, как человека, не лишенного здравого смысла, история с засекреченным папой очень смущает. Факты свидетельствуют против Мечты. Но Егорка так страстно верит, так ловко «подтасовывает» реальность, что и Мишка начинает...
А еще этот рассказ – о настоящей мужской дружбе. Ничего, что мужчины – младшеклассники. Они умеют по-настоящему дружить, умеют быть верными своей дружбе. Мишка никому не рассказывает о Егоркином папе, ведь это – тайна. Его, как человека, не лишенного здравого смысла, история с засекреченным папой очень смущает. Факты свидетельствуют против Мечты. Но Егорка так страстно верит, так ловко «подтасовывает» реальность, что и Мишка начинает верить в кусочек Неба в траве. И мы видим, как он – за очень недлинный рассказ! – взрослеет. Он один несет непосильный груз правды. И именно ему предстоит идти к заболевшему гриппом другу, чтобы сообщить страшную весть – папа не настоящий… С такой беспощадной правдой трудно жить и сложно справиться даже взрослому. Поэтому понятны все терзания Мишки. Читая, просто физически ощущаешь, как качает героя груз этой навалившейся правды. «Все уроки я думал, как сказать обо всем Егорке, ведь он теперь такой счастливый ходил… Может, не говорить вовсе?! Только вдруг настоящий папа найдется, а Егорка не поймет, что настоящий, не узнает?» И Мишка «медленно-медленно побрел к Егорке». Чтобы отнять у Егорки папу. А теперь поставьте себя на его место. На долю очень невзрослого человека выпало чудовищное нравственное испытание, тяжелейшая миссия. Как друг, он обязан открыть правду. И как друг он понимает, что такой правдой можно просто убить. Кто бы решился на такой поступок, на исполнение такого долга? А Мишка решается. И когда он приходит к Егорке, и сбивчиво рассказывает о грузине Сурене Петровиче (глядя в паспорт которого, совсем только что с надеждой переспрашивал: «А может быть, Вы все-таки ОЛЕГ?» – ради друга, ради Егорки надеясь, что качнется безжалостная действительность в сторону Мечты, хоть раз ей уступит), понимаешь, что заболел Егорка вовсе не от гриппа, а от колоссального перенапряжения детского сердца. Оттого и говорит Егорка устало, потому и не хватает у него больше сил сопротивляться реальности. И на последний аргумент действительности он только тихо плачет. И вскоре исчезает из травы кусочек Неба – неизвестно почему, ларьки сносят. «Остался только газетный. Там работала тетенька». Хотя очень даже известно – почему. Потому что кончились детские силы верить в Мечту. Потому что любое счастье когда-нибудь кончается. Потому что сказочные папы, пасущие Розовых Слонов, всегда далеко, их невозможно увидеть, с ними невозможно встретиться. И ведь, наверное, в этой своей розовой слоновой жизни они тоже как-то счастливы, эти папы…
К слову сказать, рассказ «Папа для Егорки» – вовсе не обличительный манифест, направленный на пристыжение горе-пап. В рассказе как раз присутствует Настоящий Мужчина. Папа Мишки. Мишка считал, что его папы достаточно для них двоих – для него и для Егорки. Потому что папа и в садик за ними заходил в детстве, забирая сразу Черкашина-Синицына, и в карбюраторе они все вместе копались, и на лыжах ходили, и в теннис играли, и обнимал папа сразу обоих – ведь руки-то у него две, и это само собой разумеется. В рассказах Елены Ракитиной вообще замечательные родители. Они не просто есть где-то там (хотя в современной детской литературе почему-то предпочтительнее обходиться без родителей, а еще лучше – писать о героях «без семьи», наподобие самостоятельного Гарри Поттера, словно все писатели кинулись исполнять завет одного из кинообразов Андрея Миронова «жениться надо на сироте»), родители у героев Ракитиной – деятельные, живые, веселые люди, прекрасно помнящие себя детьми. Оттого и контакт у них есть с отпрысками, потому и живут все они дружно, и относятся друг к другу чутко и внимательно. И одного такого папы, конечно, должно было хватить на двоих. Только беда в том, что папа у каждого ребенка должен быть свой. Чтобы крепко обнять его сразу обеими руками. И тогда не нужно будет вглядываться в чужие глаза Сурена Петровича под кустистыми грузинскими бровями.
Этот детский рассказ, наверное, прежде всего адресован нам, взрослым. И в первую очередь – папам, которые покупают розовых слонов и никогда не приходят в гости. Вот только папы эти никогда не читают детских рассказов. А жаль. Может быть, тогда им не надо было бы пасти где-то далеко розовых слонов, а можно было легко и светло подарить маленькому человеку Большую Мечту, став для него Кусочком Неба.
Рассказ Елены Ракитиной «Папа для Егорки» – очень честный и очень грустный. За смешным повествованием, за веселыми нелепыми событиями – глубокая детская печаль и ничем не прикрытое, такое острое, такое страстное желание быть любимым, нужным, единственным. Кто сможет упрекнуть за это желание маленького Егорку? Ну что же, кто никогда не мечтал об этом, пусть кинет в Егорку камень.
Н.Ю. Жуланова ("Вестник детской литературы", №2/2011)
К сожалению, Левка Гомзин по прозвищу Фёдор Большое Ухо не дожил даже до четырнадцатилетия — в повести «Четверо из России» рассказывается об оккупации Острогорска и жизни друзей в Польше, куда их фашисты угнали на принудительные работы, о побеге ребят и встретившейся им Белки, о гибели Левки.
Все ситуации, описанные в данном произведении, так же типичны, как и в предыдущей повести, однако сюжет уже не детективный, а жизнеподобный — сюжет повести о детстве, в данном случае — о трудном...
Все ситуации, описанные в данном произведении, так же типичны, как и в предыдущей повести, однако сюжет уже не детективный, а жизнеподобный — сюжет повести о детстве, в данном случае — о трудном детстве, о детстве в тылу врага угнанных на работы или в концлагеря детей.
Тема войны здесь становится центральной, однако в произведении нет агитационно-пропагандистского изображения немцев: есть нацисты в Острогорске и в концлагере, куда попадает Нюрка, а затем девочка Лиза, но есть и обыкновенные люди, сочувствующие пленным разных национальностей, помогающие детям в их трудной и голодной жизни, «не замечающие» их во время побега и даже подсказывающие, куда идти и как себя вести.
Во многом сюжет данной повести В. Клёпова перекликается с автобиографическим произведением Виталия Сёмина «Ласточка—звездочка» , которое можно предложить хорошо читающим ученикам или же школьникам более старшего возраста — в 8—10 классах.
Подготовив юных читателей к восприятию ужасов войны рассказом о сложной жизни прифронтового города, Клёпов во второй повести не боится показать истинное лицо фашизма, тем самым объясняя, почему все персонажи ненавидят фашистов и ждут вестей с Восточного фронта. В поезде вместе с ребятами оказалась юная женщина Любаша, тайком пронесшая с собой грудного сынишку: «Как уж женщина прятала ребенка, когда в вагон входили немцы, трудно сказать. Но на третий или четвертый день у нее исчезло молоко. Мальчик заливался плачем. Наконец, не выдержав, под мелким холодным дождем Любаша стала в очередь, чтобы получить побольше пойла. Изможденный ребенок спал у нее на руках. Протянув немцам кружку, Любаша стала просить их дать хоть немного на долю сынишки.
Немцы весело переглянулись и заржали.
— Герр комендант, герр комендант! — крикнули они коменданта поезда.
Подошел поджарый, сухой, как вобла, комендант. Увидев, в чем дело, провизжал:
— Грудной младенец? Откуда ты взяла его?
Недолго думая он схватил ребенка и ударил об угол вагона. Любаша взвизгнула и, как разъяренная тигрица, вцепилась в горло коменданта. Наши "кормильцы" бросились к ней, послышался выстрел, и Любаша, мертвая, повалилась на землю» [3, 23].
После такого, к сожалению, типичного случая из жизни угнанных на работы в Германию людей разве можно рассуждать об авторитарной этике? И те, кто это пережил, и те, кто об этом прочитал, будут ненавидеть фашизм во всех его проявлениях и бороться с ним, не щадя своей жизни. А для современных подростков важным будет «открытие», характеризующее сущность нацизма, основополагающим принципом которого является приоритет одной нации над другими, присвоение права делить людей на «чистых» и «нечистых», «недочеловеков»: «Когда мы вышли на широкую площадь перед вокзалом, русских уже выстраивали в два ряда. Посреди площади стоял длинный стол, у которого толпились люди. К нам подходил то один немец, то другой, выбирал из рядов кого-нибудь поздоровее и возвращался к столу. И тут до меня впервые дошел смысл того, что здесь происходит: немцы покупали людей! Это было не в Новом Орлеане, не двести лет назад, а в Германии, в ХХ веке. Каждый немец читал "Хижину дяди Тома" и, конечно, не одобрял, а осуждал американцев, которые торговали неграми. Но вот теперь такими неграми становились мы, русские, а работорговцами — цивилизованные немцы!» [3, 25-26].
Здесь уместно «взрослым посредникам» поговорить с юными читателями о легкости восприятия детьми и подростками «красивых идей», пропагандируемых некоторыми взрослыми как в ХХ, так и в XXI веке, о том, что за идеей избранности скрывается человеконенавистническая сущность нацизма, поднимающего голову в наши дни. Школьникам нового тысячелетия необходимо разбираться в этих идеях, не поддаваться агитации и подходить осмысленно к любым внешне «красивым» и заманчивым лозунгам, идеям и программам партий, активно сегодня заманивающих подростков в свои ряды.
Н.Е. Кутейникова, отрывок из статьи "Проблема "исторической памяти" и ее решение в современных изданиях книг для детей и подростков" ("Вестник детской литературы", №12/2016)
Персонажи повести Василия Клёпова «Тайна Золотой Долины» играют в индейцев, начитавшись Томаса Майн-Рида и Дж. Фенимора Купера, сделав своим кумиром писателя Джека Лондона, чей портрет затем берут с собой в поход (заметим: не портрет «дедушки Ленина», хотя они — пионеры, то есть юные ленинцы, и не портрет товарища Сталина, генералиссимуса прошедшей войны!).
Романтика золотоискателей, сначала воплощенная в игре, требует реальной деятельности, проявления своих сил и способностей, проверки...
Романтика золотоискателей, сначала воплощенная в игре, требует реальной деятельности, проявления своих сил и способностей, проверки готовности стать такими, как любимые герои книг. Главные герои повестей В. Клёпова начинают готовиться к путешествию: составляют список снаряжения и продовольствия, сооружают Золотую Колесницу Счастья, ловят собак для упряжки. Ребята придумывают себе новые имена для новой жизни: «Так я теперь обращался к Димке (Дубленая Кожа. — примечание наше. Н.К.), потому что мы собирались стать на Тропу, а на Тропе не называют друг друга человеческими именами, а все больше: Соколиный Глаз, Быстроногий Олень, Серебряное Копье. Ну а Димка, раз у него фамилия Кожедубов, будет теперь Дубленая Кожа. — В.М.»
О подготовке друзей к путешествию постепенно узнают все подростки городка, также стремящиеся и к путешествиям, и к реальной помощи фронту: «Все ребята оказались из нашего шестого класса и из пятого "В", где учился Левка. Они окружили нас, стали жать руки и желать счастливого пути. Некоторые столпились у Золотой Колесницы и начали залезать под полог, чтобы осмотреть и ощупать каждую вещь из нашего снаряжения <…>
— Ты понимаешь, Васька, — бубнил Горшок, держа меня за рукав, — понимаешь, мы все хотим помогать Красной армии и покупать для нее танки и самолеты. А матери мешают! Но мы все-таки уйдем, как только вы наткнетесь на золото. Попомни меня, Васька, — уйдем, и все!»
В лучших традициях приключенческой литературы Мишка Фриденсон дарит героям клетку с голубем — для посылки «экстренной голубеграммы», которая дважды спасала детей в критических ситуациях.
Жажда приключений — это первый, но не основной посыл, заставивший трех друзей бросить школу и отправиться на поиски золота.
Современных подростков-читателей привлекает именно этот посыл и сюжетная линия «приключения золотоискателей»: поиски Золотой Долины, о которой местные жители не хотят вспоминать и говорить, так как в ней с 1920-х гг. бесследно пропадают люди, блуждание в лесах и переправа через бурные речки, находка руды, а не золота, поиски таинственного старичка, стрелявшего в детей, — осознание второго пласта текста, более сложного, приходит постепенно в процессе сопереживания детям-персонажам.
Главные герои первой повести дилогии — друзья и соседи Васька, Димка и Лёвка, начитавшись приключенческой литературы, в основном — о Диком Западе и об индейцах, были психологически готовы к приключениям, но их готовность проявилась специфически: подростки не бегут в Америку или на Колыму «золото капать», а отправляются на поиски Золотой Долины, которая находится совсем недалеко от их города, но которую не могут найти, так как все искавшие ее либо исчезали бесследно, либо были убиты. Перед друзьями стоит конкретная цель — найти золото для «покупки» танка в помощь фронту. Так в произведение постепенно вплетается тема войны, однако не являющаяся основной: основная тема повести В. Клёпова «Тайна Золотой Долины» — жизнь и переживания подростков небольшого городка, их приключения и взросление, становление их мировоззрения и нравственных принципов.
В Золотой Долине появляется и героиня-девочка — Нюрка или Рыжая Белка, вопреки запретам взрослых собирающая в долине ягоды и лечебные травы. О голодной и бедной жизни в деревне здесь не говорится, но так или иначе мотив трудной жизни в тылу вплетается в повествование.
Нюрка — также авантюрный персонаж, который сразу же включается в жизнь «золотоискателей», а затем отправляется в город продавать «золото», но выходит на академика Тулякова. Академик с радостью определяет в «золотых камушках» халькопирит, в котором руды 80%, и поэтому месторождение ценно и важно — в городе и сталелитейный завод, и танкостроительный «Смычка»:
«— Они кто — индейцы? — засмеялся директор. — Делавары, или, не дай Бог, гуроны?
— Нет, они белые… Только смешные очень. — И тут наша скво совсем уж некстати шепнула старичку: — Они золото ищут, чтобы покупать на него танки и самолеты.
— Ага, понятно, — серьезно сказал директор. — А ты, значит, у них агент по сбыту? Замечательно! Может, ты мне все-таки покажешь, где эти бледнолицые братья развернули золотые операции?»
Детективный сюжет — едва ли не самая необходимая составляющая приключенческой детско-подростковой литературы, захватывающая ребенка-читателя уже в самой завязке данного сюжета. Безусловно, детективный сюжет присущ массовой «взрослой» литературе, он в основном читаем и любим малоподготовленным читателем, хотя и интеллектуалы тоже любят детективы, особенно — психологические. Подростки чаще всего также являются малоподготовленными читателями, поэтому им необходим яркий, острый и интригующий сюжет, авантюрные ситуации, герой-ровесник — чёткий образец для подражания. В младшем и среднем подростковом возрасте необходимые четкие ориентиры и образцы для подражания, чтобы понять, как жить в мире взрослых и как найти себя в этом мире, осознать, что такое счастье и как его можно достичь. Персонажи-дети В. Клёпова не задумываются о том, что такое счастье, но подспудно это понимают: они стремятся жить для других — близких и далеких, помогать своему народу в трудное время, одновременно ища свое призвание в будущей взрослой жизни, например, Вася Молокоедов в дальнейшем становится геологом.
Н.Е. Кутейникова, отрывок из статьи "Проблема "исторической памяти" и ее решение в современных изданиях книг для детей и подростков" ("Вестник детской литературы", №12/2016)
Книги Софьи Радзиевской читаются детьми и подростками на одном дыхании - произведения писательницы всегда имеют интересный сюжет, как правило, приключенческий, наполнены яркими событиями, пробуждающими познавательный интерес ребенка-читателя.
Небольшая повесть «Болотные робинзоны» - «чисто» художественное произведение для детей 9-14 лет, в котором сюжет вымышлен, но в то же время представляет собой обобщение множества сходных фактов из истории Великой Отечественной войны: после...
Небольшая повесть «Болотные робинзоны» - «чисто» художественное произведение для детей 9-14 лет, в котором сюжет вымышлен, но в то же время представляет собой обобщение множества сходных фактов из истории Великой Отечественной войны: после уничтожения маленькой белорусской деревеньки Малинки немецким десантом чудом уцелевшие дети и двое стариков уходят спасаться на болота, на заповедный Андрюшкин остров. История выживания этого небольшого коллектива не назидательна, не тосклива, как могло бы сначала показаться, она полна приключений и, главное, проникнута пафосом добра и смелости, готовности прийти на помощь друг другу.
Подросток-минчанин Саша, плохо знающий деревенскую жизнь, проходит путь становления как мужчина-защитник и кормилец, потому что он самый старший из спасшихся детей, а взрослые - древний дед Никита и бабушка Ульяна, озабоченная выхаживанием грудного младенца убитой соседки и близнецов-дошкольников Маринки и Гришатки, найденных под печкой сгоревшего дома, - могут только передать свой опыт выживания в лесах и на болотах, но сил на дальние походы и охоту у них нет. Старики учат Сашку и его младшего друга Андрюшку ориентироваться в лесу, заготавливать припасы на зиму, охотиться на зайцев и птиц, затем - на лося, строить дом и искать лекарственные травы. Подростки наведываются в сожженную деревню, ища домашнюю утварь, инструменты, а главное - соль, которая спасает продукты. Боясь «лишнего рта», старики сначала предлагают убить приблудную козу, но дети сопротивляются этому, а затем находят еще и корову, и бычка, и маленькую собачку, спасшую их всех потом от медведя-шатуна, и кошку. Таким образом «Ноев ковчег» стал полным и зажил своей «древней» жизнью - по нравственным заветам предков, по принципу «один за всех, а все - за одного».
Как правило, современные дети и подростки прочитывают книгу С.Б. Радзиевской, не отрываясь от начала до конца, но потом задают вопросы, на которые и должен ответить «взрослый посредник». Что интересно: дети не задают вопросов ни о поступках героев произведения, ни о нравственной его стороне - это воспринимается на эмоциональном уровне достаточно легко; вопросы возникают о самой войне, о времени и людях середины ХХ века, о партизанах, спасших маленький отряд и отправивших его вместе с ранеными на Большую землю. Отравленные пропагандой и искаженной «правдой» о нашей истории, подростки весьма скептически относятся к истории партизан в повести Радзиевской, поэтому выход на изучение партизанского движения в Беларуси напрашивается сам собой. При этом проекты и/или сообщения на данную тему не будут навязаны «сверху» - они отвечают потребностям юных читателей узнать больше о борьбе в тылу врага, о массовости и стихийности этой борьбы, ставшей затем управляемым из Центра военизированным движением, о дружбе людей разных национальностей, о детях и подростках на войне.
В повести С. Радзиевской «Болотные робинзоны», кроме трех эпизодов, нет повествования о войне: в произведении рассказывается о жизни в лесу и на болоте, о приключениях детей, о самих животных, а также о чувствах всех персонажей, об их переживаниях и о сопереживании друг другу.
В первом «военном» эпизоде - глава «Они!» мальчишки сталкиваются в лесу с фашистским десантом, при этом сам эпизод описывается глазами Сашки, застрявшего в дупле дуба, где он искал мед. Подлость и бесчеловечность фашистов показывается предельно просто: нацисты подзывают ребят, обращаясь к ним по-русски, и дают шоколад, который деревенские дети вряд ли когда-то пробовали. Когда маленький Мотя проговорился, кто они и где их деревня, десантники спокойно их перестреляли, только более смышленый и ловкий Федоска за миг до этого отпрыгнул в кусты и скатился в овраг.
После прочтения данного эпизода абсолютно лишней будет беседа о сущности фашизма: ученики-читатели воспринимают эту сущность через сочувствие и сопереживание героям, так же как они впитывают в себя при этом заповеди прошлого - Сашка, переживший после расстрела друзей гибель сожженной Малинки (второй «военный» эпизод), трудный путь в болота с маленькими детьми на руках, возвращается в неблизкий лес, чтобы похоронить друзей, - это долг живых, его долг, долг случайно выжившего.
Найдя среди убитых друзей тяжелораненого Андрейку, подросток через лес, речку, болото, таясь от фашистов, тащит мальчишку на спасительный остров. Саше даже в голову не могла прийти мысль ни о том, что не надо хоронить друзей, ни о том, что Андрейку тоже можно было бы похоронить - шансов на выживание у него практически не было, да и никто бы об этом не узнал. Вот этим этика наших предков, с молоком матери впитанная детьми ХХ столетия, отличается от навязываемой нам «нарождающейся этике нового века», этике эгоцентристов.
У главного героя повести - подростка Саши наблюдается динамика развития характера: его восприятие действительности становится взрослым и осмысленным, рассуждения уже не детские, а подростковые - с нарочитой потугой «на взрослость», поступки выверены и часто логически продуманы, сам он становится мужественнее и добрее, так как чувствует ответственность за всех в островном лагере - старых и малых. Такой тип поведения мальчика - в будущем мужчины - является традиционным, соответствующим этике народов, населяющих пространство бывшего СССР, поэтому и книга С.Б. Радзиевской была читаема и любима детьми Страны Советов...
Н.Е. Кутейникова, отрывок из статьи "Проблема "исторической памяти" и ее решение в современных изданиях книг для детей и подростков" ("Вестник детской литературы", №12/2016)
Произведения Александра Гиневского из тех, которые, как например, книги В.Драгунского или Н.Носова, создают запас прочности на будущее, формируют жизненные ориентиры и оставляют след в душе навсегда.
Наконец издательство "Речь" выпустило книгу "Везучий Борька", объединившую в себе новые и уже известные произведения. Реакция читателей была, на наш взгляд, предсказуемой. Взрослые вспомнили тексты, которые чем-то зацепили их в детстве: "Новая старая книга";...
Наконец издательство "Речь" выпустило книгу "Везучий Борька", объединившую в себе новые и уже известные произведения. Реакция читателей была, на наш взгляд, предсказуемой. Взрослые вспомнили тексты, которые чем-то зацепили их в детстве: "Новая старая книга"; "Столько глубины в детских размышлениях! Они такие искренние!"; "Я в детстве очень любила эти рассказики"; "Если вы уважаете Голявкина, Носова, Драгунского, даже не раздумывайте, покупать или нет." А вот слова молодых почитателей творчества Александра Михайловича: "Замечательная книга! Для меня стала такой же обязательной к прочтению, как "Денискины рассказы" и "Рассказы Люси Синициной"; "Я и не знала, что есть такой детский писатель - Александр Гиневский. Замечательный! А какие рассказы у него - вкусные! Именно так! Читаешь и наслаждаешься". Всё это выдержки из читательских отзывов на сайтах книжных интернет-магазинов.
Удивительно, как выстраданный жизненный опыт может романтически преобразиться в произведениях для детей. В отличие от "Танца маленького динозавра", книга прозы "Везучий Борька" адресована скорее младшим школьникам. Мажорная тональность представленных рассказов ненавязчива и внутренне оправдана: чтобы подросток в будущем мог противостоять равнодушию, подлости, несправедливости, он должен вырасти в мире верных друзей, внимательных родителей, удивительных событий вокруг. В книге "Везучий Борька" мы проживаем обыкновенную жизнь обыкновенного мальчишки, сначала Вовки, потом Тольки (он чуть повзрослее). И в то же время старшие читатели видят эту обыкновенную жизнь глазами обыкновенного, спокойного, мудрого человека. Стоит вспомнить здесь целиком один из "Строгих гекзаметров", строчка из которого вынесена в эпиграф:
Перст указующий
на две фаланги – не лгу –
в отверстие носа засунув,
вращает дитя
так увлеченно.
Старец – при нем –
не скажет "Нельзя!"
Лишь, трогая бороду,
молвит:
"Вытащить дай помогу…".
Увлеченность ребенка и несуетность взрослого (который не мешает занятию, но готов прийти на помощь) - это ли не счастье в жизни? Переживать счастливые моменты вместе с ребенком помогает стиль повествования в рассказах Гиневского, никогда не забывающего о взрослом читателе. "Я люблю разбираться и только умиляться человеческим слабостям и глупостям, не осуждая... Кроме этого, я люблю восхищаться и проявлениями ума, дара, щедрости души", - пишет Александр Михайлович, и это любование выражается в мягком, почти незаметном юморе его произведений. Так, например, мы видим Тольку из повести "Высокое прясло", который носит инструменты поссорившимся мастерам в мастерской: слесарю Сугробину и токарю Петру Григорьевичу. Разговаривать друг с другом они не хотят и обращаются к Тольке с просьбой взять у напарника недостающие инструменты: "Слушай, Толян, возьми-ка у "четырехглазого" сверлышко на семь миллиметров. Не говори, что для меня. Понял?" Толя отправляется к другому мастеру и слышит от него: "Сверло? Тебе дам. <...> А ты, Толя, возьми-ка у этого охламона <...> ключ на двенадцать. Не говори, что для меня. Понял?" Комизм ситуации, когда надо помириться и не получается, передает и авторская ремарка: "Со сверлом в руке Толька идет за ключом." Взрослый читатель понимает, что не в инструментах тут дело, а в характерах. А в рассказе "Корова под куполом цирка" позиция Вадьки, который старается выглядеть как настоящий художник, подчеркивается поведением его друзей: "Вадька то и дело отходил подальше. Хмурился. Смотрел, смотрел. То один глаз зажмурит, то другой. Да еще недовольно хмыкает. Мы тоже отходили. Тоже жмурили глаза. И никак не могли понять: чего же Вадька хмыкает". Но и эту иронию заметит только внимательный читатель.
Нельзя не отметить и работу художника-иллюстратора Михаила Бычкова, превратившего текст в великолепную КНИГУ. Многие читатели замечают абсолютную достоверность текста и иллюстраций: "И мы так в детстве делали... И у нас была точно такая же ванная в хрущевке". Автор и художник вместе сделали пять книг, как пишет в послесловии Михаил Бычков. И мы видим, насколько гармоничным сложился этот союз. Работе Михаила Бычкова тоже присуще непафосное любование миром и внимание к мелочам. Маленькие картиночки рядом с номерами страниц словно фокусируют внимание на главной мысли каждого рассказа. А на обложке и первом развороте указаны два имени: Александр Гиневский, Михаил Бычков. Для книг на русском языке признание равноправной работы писателя и художника - это большая редкость.
В заключение добавим, что произведения Александра Гиневского охватывают буквально все возрастные категории: им написаны стихи для самых маленьких (сборник "Как Гуська учили плавать" и другие стихи), стихи, рассказы и пьесы для младших школьников ("Везучий Борька", "Я так вас ждал" и многие другие), повести и рассказы для среднего школьного возраста ("Мы украли паровоз", "Не спеши умирать" и другие) и даже произведения для самого сложного возраста - старшеклассников: повесть "Куинджи и хлеб сорок шестого" и лирическая повесть "Друзья мои - армейские радисты", заслуживающие отдельного обстоятельного разговора. Поэтому после того, как будет прочитана последняя страница "Везучего Борьки", мы приглашаем вас на личный сайт писателя: http://ginevsky.ru/. Это исключительный случай, когда можно прочитать все, в том числе и книги для взрослых, и не издававшиеся произведения для детей.
В.Г. Сибирцева ("Вестник детской литературы" 12/2016)
Рецензия приводится в сокращении.
В 2013 году в «Вестнике» в рамках рубрики «Портрет писателя», которая была посвящена творчеству петербургской детской писательницы Е.Ракитиной, была напечатана рецензия на ее сказочную повесть «Приключения новогодних игрушек», вышедшую в 2012 году в издательстве «Речь». «Приключения новогодних игрушек» – цикл сказочных рассказов, написанных от лица елочных игрушек, которые ждут Новогоднего праздника. В коробке с игрушками, а затем и на елке мы увидели знакомых нам с детства Картонный домик,...
Книга имела невероятный читательский успех. За прошедшие 4,5 года было выпущено более 150 тыс. экземпляров сказок о елочных игрушках (" Приключения новогодних игрушек"+ "Страна новогодних игрушек").
В интернете стали стихийно возникать конкурсы, где родители трудились над изготовлением персонажей сказок. Иногда взрослые делали игрушки самостоятельно, иногда - с детьми. Инициаторами, конечно, выступали дети. Вследствие общего желания ребятишек увидеть игрушки из книги на своих елках взрослые стали в итоге проводить конкурсы: кто лучше сделает эти игрушки?
Издательство заинтересовалось этим обстоятельством и решило выпустить подарочную книгу-пособие, чтобы родители с детьми могли в преддверии праздника самостоятельно мастерить любимые игрушки, как, к примеру, это происходит в "Чуке и Геке", когда вся семья сидит за одним столом и вырезает, шьет или клеит игрушки для новогодней елки.
Новая книга начинается со сказочного зачина - разговора уже знакомых нам персонажей-игрушек:
"- А знаете, что? – заволновался Зелёный Шарик, который славился своей хорошей памятью. – Мне ведь снились эти самые дети, которые про нас читают… Постойте, постойте… Как же их звали? Мне снился Егорка! Вот. Наверное, когда он про меня читал, он мне и снился. Это знаете ли, тот самый удивительный мальчик, который умеет читать сам! А ещё он делает маленькие самолёты, которые летают, как настоящие! И, представьте себе, даже ракеты!
- Ух ты! – захлопала в ладоши Серебряная Фея и пружинки на её голове закачались. – Я ведь тоже вспомнила! Вспомнила! В моём сне мама читала девочке… А потом девочка - маме… Всё было так, как спел наш любимый Клоун! Они читали друг другу по очереди…
- Ах, как интересно! – закричали игрушки. – А что ты ещё запомнила?
- Ещё? – Серебряная Фея задумалась. - У них в комнате был шкафчик-домик, в котором жили куклы. И как славно им там жилось! В шкафу стояли диванчики, столы, на них вазы с цветами, в буфетах – посуда, на стенах – картины, на полу –коврики… А девочку звали Арина…
Серебряная Фея закружилась, как балерина, на одной ножке.
- Чудесный сон! Просто чудесный!"
Игрушки попросили Деда Мороза помочь им попасть на новогодние ёлки тех ребят, которые любят «Приключения новогодних игрушек».
Их желание осуществилось благодаря подробным мастер-классам художницы из Тольятти Дарьи Логиновой, настоящей Волшебницы, которая подробно рассказала и показала, как дома из очень простых материалов изготовить игрушки, точь в точь похожие на нарисованные когда-то Л.Пипченко.
Каждый мастер-класс предваряют цитаты игрушек из книжки (например, такие: Доктор Айболит:
«Когда очень-очень грустно, нужно улыбаться! Несмотря ни на что — улыбаться! Не показывай, что тебе грустно, грусть обидится и уйдет»;
Картонный Домик: «Моя жизнь полна счастливых превращений… Значит, я еще и Счастливый Домик...";
Тявка: «Когда мы смотрим страхам в лицо, они исчезают»).
Затем следует иллюстрация из "Приключений новогодних игрушек", потом - подробное описание процесса изготовления игрушки, снабженное пояснениями Волшебницы Даши и цветными фотографиями, отражающими все стадии изготовления каждой из шестнадцати игрушек.
Таким образом, к Новому году дети получат роскошный и оригинальный по замыслу подарок от издательства «Речь» - книгу, сказочные персонажи которой переступят границу литературы и выйдут в жизнь, чтобы в этой живой реальности встретиться со своими читателями.
(Т.А.Федяева, главный редактор журнала "Вестник детской литературы")
Социальные проблемы современности становятся важными и во второй повести – «Школа через дорогу». Автор вновь прибегает к приёму символизации пространства. Основным местом действия становится школа, где происходит нравственное взросление главной героини – шестиклассницы Светки (повести И. Понорницкой можно рассматривать как дилогию: единый образ завода, где работают родители героев; выпускники из книги «Эй, Рыбка!» словно передают эстафетную палочку персонажам второй истории). Возникают также...
Одним из центральных пространственных образов становится здесь дорога. Это своеобразная граница меду школой, где девочке приходится выдерживать нешуточные испытания, и остальным миром, с одной стороны, а с другой этот образ актуализирует мотив пути, нравственного выбора, который должна совершить героиня, пытаясь приспособиться к жизни в новом классе, понять себя и близких людей (появление в их семье дяди Васи), повзрослеть.
Метафорически этот выбор обозначен в повести народной пословицей, услышанной девочкой от молодого рабочего, участвовавшего в соревнованиях и дававшего интервью маме: «… у меня бабушка в деревне любила пословицу. Это… “В траве идёшь – и сам вровень с травой, а лесом пошёл – стал уже вровень с лесом”… Важно, с кем себя ровняешь…» [1, 140 – 141]. Впоследствии оценивая себя и окружающих, Света не раз будет вспоминать эти случайно услышанные слова. Так, тяжело заболев, она размышляет: «… а я показала себя в новом классе? Достаточно показала? Или выйду – и всё опять начнётся? Бэшки снова будут мне запрещать руку поднимать на уроках. И я снова буду их слушаться… Стану я вровень с травой… А то и вообще вровень с землёй или полом – так, что меня в этом классе не видно будет. Как Жанну. Она прошмыгивает через класс, втянув голову в плечи. Мышка Жанна. Вот и я стану такой. Или уже не стану?» [1, 165]. Вопрос в конце этого отрывка в контексте повести моет быть прочитан скорее как риторический. Стать «вровень с травой» Светке не дадут не только природное жизнелюбие и чувство собственного достоинства, но и качества, унаследованные от бабушки и мамы.
Автор изображает три поколения одной семьи, героинь, очень похожих друг на друга верой в свои силы, упорством в достижении цели, трудолюбием, терпением, умением справляться трудностями, уважать себя и других людей, пытливостью ума, талантом наблюдать за окружающей жизнью, вглядываться в мир и удивляться ему.
Образ бабушки в повести схематичен, но даже из скупых описаний этой не наделённой именем героини, можно сделать вывод о том, что она мудра, имеет большой жизненный опыт, пережила немало трудностей, заслужила уважение трудолюбием и принципиальностью. Ирина Ивановна, мать Светы – журналист, параллельно с дочерью переживает трудности утверждения в новом коллективе. Она характеризуется автором не только как хороший специалист, но и как любящая мать (переводя дочь из одного класса в другой, ругается с учительницей математики, бессовестно бравшей деньги за дополнительные занятия; плачет от того, что не может уделять Светке должного внимания из-за работы; переживает, как дочь воспримет её возлюбленного).
Сама же Света, инстинктивно сопротивляющаяся жестокости и несправедливости, которыми встретили её «бэшки», в то же время искренне старается прижиться в новом классе, найти друзей и при этом лишний раз не расстраивать маму и бабушку. Для характеристики образа героини, как и в первой повести, И. Понорницкая вводит в текст зооморфный образ-символ птицы. Его различные смысловые инварианты (птица как символ полёта, детской мечты, самой непосредственной жизни) несколько раз возникают в тексте. Причём связаны они не только с образом Светы. Герои-подростки словно ранжируются на хороших и не очень по своему отношению к птицам. Света любовно наблюдает за голубями, которых прикармливает соседка Игоревна и гоняет Сашкин Тузик; за «птицами-красавицами», клюющими ягоды рябины зимой и улетающими весной на Север «летовать» [1, 98 – 99]. Она замечает, что Катя, которая станет её подругой, много знает о галках; у её дома героиня впервые слышит пение настоящего соловья. Птицы становятся здесь и символом любви между родителями и детьми: Кате о птицах рассказывает отец. Однажды случайно Света видит, как Жанна, которую третируют в классе, несправедливо называют воровкой, кормит птиц, для неё и Кати это доказательство того, что Жанна – «хорошая». И, напротив, жестоко охотится на птиц Юрка.
У Илги Понорницкой отношение к природе в целом является показателем нравственного уровня человека. Дядя Вася рассказывает о своей командировке на Север: «Представь, всё в таких холодных зелёных тонах. Сопки, лесом покрытые. Лес низенький, хвойный… Земля – такая, какая без нас была, дикая. Глядишь на неё, и у тебя ощущение воли, полёта… А на следующий год приезжаю…Всё перерыто… рыжая глина наружу, как внутренности земли. Эх, думаю, какую поляну убили!» [1, 138 – 139]. Отношение к живой природе становится в книгах писательницы мерилом человеческой души.
Эта истинно гуманная позиция любви и уважения к окружающему распространяется у автора и на героев. Если в первой более жёсткой книге можно говорить о наличии отрицательных персонажей, то во второй повести, адресованной читателям помладше, писательница терпима к героям детям и осторожна в оценках, любит их и даёт шанс вырасти, измениться, стать «вровень с лесом».
(литературовед А.В. Давыдова, "Вестник детской литературы"№8)
Рассказчица ощущает радость, когда вместе с Иркой и Сашкой тайно приходит кормить рыб: «В потёмках мы проходим через школьный двор, мимо теплицы, и я рассказываю друзьям про рыб. И сразу становится легко, как будто рыбы в запущенном аквариуме жили внутри меня и мне было тяжело носить их в себе» [1, 20 – 21].
Первое страшное разочарование в мире у героини тоже связано с рыбами. Однажды вечером, придя в теплицу, друзья обнаруживают, что их питомцы мертвы, они «сгорели» на воздухе, выплеснутые из...
Первое страшное разочарование в мире у героини тоже связано с рыбами. Однажды вечером, придя в теплицу, друзья обнаруживают, что их питомцы мертвы, они «сгорели» на воздухе, выплеснутые из аквариума на грядки. Здесь с помощью местоимений и контекстуальных антонимов автор обозначает основной конфликт: «наши», «мои» рыбы и «их» цветы. В этот момент для ребят открывается страшная подмена истинной жизни ложной, которую взрослые пытаются им навязать. Так, в школе на стене висит газета под названием «Сеятели добра»: «В стенной газете говорится о том, что в нашей школе дети выращивают цветы… Цветам все радуются. Поэтому мы – сеятели добра. Но сеем мы его под руководством учителей. Поэт Некрасов… писал учителям: “Сейте разумное, доброе, вечное!” И учителя помнят до сих пор его слова и учат нас выращивать цветы» [1, 7]. В кульминационном же эпизоде цветы, из-за которых погибли рыбы, воспринимаются детьми как зло. Позже отношение Рыбки к цветам (и к взрослым) не будет таким однозначным, когда она узнает драматическую историю жизни учительницы биологии Светланы Павловны. Тогда спасение дорогих пакетиков с цветочными семенами, чуть не стоившее девочке жизни, станет для неё знаком восстановления справедливости и делом чести.
В третий раз образ рыбок возникает в сочинении-сказке, которое героиня пишет на олимпиаде в лагере «Берёзка». Тогда в повести появляется важный мотив творчества. Кирпич – учитель русского языка и литературы, убеждая маму Рыбки отпустить дочь в летний лагерь, говорит об её уникальных способностях, об особенном умении смотреть на мир. Ярким проявлением этого становится сказка о мире рыб, которые через стекло аквариума наблюдают за людьми. Эта метафора также образно воплощает основной конфликт повести: дети, как необычные рыбы телескопы, живут в своём особенном мире и через тонкое стекло наблюдают за большой взрослой жизнью, копируя её. Мир рыб для рассказчицы – это ещё и мир мечты, чуда. Герои её сказки пытаются преодолеть тонкую грань между мечтой и реальностью, задумав создание чудесного скафандра. Символично, что рассказчица так и не смогла закончить сказку, придумать, из чего рыбы могли бы сделать чудо-костюмы.
Сказка героини возникает в повести ещё раз (мама приносит газету с опубликованной сказкой дочери, которую присвоила некая Алёна Воронцова), но и тогда автор не даёт героине узнать, чем же завершилась история про рыб. Мечта детства перестанет быть таковой, лишится своего очарования, если разрешатся все загадки.
В связи с мотивом творчества постоянно подчёркивается в повести и особое чуткое отношение Рыбки к языку. Неслучайно её любимый учитель и близкий по духу человек, подвижник, в трудные времена делающий сознательный профессиональный и нравственный выбор в пользу школы, говорит о её врождённой грамотности. Отвлекаясь от сюжета, рассказчица часто размышляет над смыслом слов и выражений, над языковой игрой, о которой рассказывал учитель. Показателен эпизод на олимпиаде по русскому языку, когда девочка путём оригинальных рассуждений делает вывод о том, что «тюль» – это рыба, а не ткань. В действиях дежурной учительницы, отобравшей листок со сказкой, и поучениях Наташки о мужском роде слова «тюль» видно стремление унифицировать неординарное творческое сознание героини.
Отношение её к словам не утилитарно, за каждым она видит живое существо, человека или поступок: бандиты произносят слова, которые «пачкают язык» [1, 79]; когда Иркин отец уходя, обернулся и «сверкнул глазом», Рыбка вспоминает Кирпича, который «рассказывал о словах, как они могут значить то одно, то другое – поди разберись… А ещё вспомнила, что Бобров рассказывал, как он однажды некстати вспомнил Кирпича – когда его мама говорила, что не может руки на себя наложить» [1, 79]. С одной стороны, показательно, что в самые напряжённые минуты своей жизни дети вспоминают учителя, который помогает им понимать мир, а с другой - в этом соотнесении героиней слов и действий видятся задатки будущего художника, обладающего даром смотреть на окружающую жизнь как на материал искусства, отстранённо.
И, наконец, образ рыбок возникает в финале, когда героиня сравнивает себя и одноклассников с ними: «Мы – выпускники. Нас выпускают на все четыре стороны. Выплёскивают, как рыбок из аквариума. Пусть не на грядку, в рассаду помидоров, где мы бы сразу задохнулись. Нас выплеснут в более подходящую среду. В какую-нибудь захламлённую речку, куда сливаются отходы с нашего завода. Там по воде будут плыть радужные нефтяные пятна, и мы сквозь них будем смотреть на солнце. Не каждая рыбка выживет в такой реке. Но некоторые всё же ухитряются там жить» [1, 87]. Развёрнутая метафора в финале актуализирует сквозные для повести мотивы взросления (тем более что появляется образ шестиклассников-малышей, с которыми собирается работать Кирпич) и выбора (выбрал свой путь учитель, придётся выбирать и выпускникам). Пространство в финале повести расширяется, символически связываясь с образом не очень чистой реки современной жизни.
(продолжение в следующем отзыве)
Проза для подростков в отечественной литературе имеет свою устойчивую традицию. Сегодня можно говорить о двух волнах подростковой прозы. Первая приходится на 1960-е – 1980-е годы и связана с творчеством В. Железникова, В. Тендрякова, Э. Пашнева, Ю. Вяземского и др. Второй виток в развитии прозы для подростков – 2000-е годы – представлен книгами Е. Мурашовой («Одно чудо на всю жизнь», «Класс коррекции», «Гвардия тревоги»), С. и Н. Пономарёвых («Боишься ли ты темноты?», «Фото на развалинах»), Д....
Системный подход к изучению подростковой прозы показывает, что для её эстетической самоидентификации чрезвычайно важна жанрово-тематическая специфика. Так, несмотря на то, что сегодня мы можем встретить различные формы, представляющие литературу для подростков (романы, рассказы, повести или повествования в рассказах, произведения с условно-фантастическими элементами и пр.), излюбленным жанром у писателей остаётся «школьная повесть». Она наиболее оптимальна по своей художественной природе для решения двух важнейших задач: подробного повествования об экстремальной конфликтной ситуации, в которую попадает герой-подросток и разрешение которой предполагает определённый нравственный выбор с его стороны, а также не менее тщательного описания внутреннего мира персонажа. Причём внешний и внутренний повествовательные планы тесно связаны в художественной структуре подростковой повести: на фоне изображения процесса социализации (межличностных отношений героев, отношений подростков и родителей, и учителей, проблемы «особенных» детей) автор описывает специфику формирования и (или) изменения (совершенствования или деформации) личности человека.
Яркие образцы жанра современно школьной повести находим в творчестве Илги Понорницкой (литературный псевдоним Евгении Владимировны Басовой) – журналиста и писательницы из Чебоксар. Книге её повестей «Эй, Рыбка!», вышедшей в издательстве «Самокат» в 2011 г., предшествовали рассказы, адресованные подросткам (сборник «Внутри что-то есть»).
Жанр книги «Эй, Рыбка!» определён автором как «маленькая повесть». Такая редуцированность, с одной стороны, отражает общую тенденцию современной литературы, где популярностью и у авторов, и у читателей пользуются мини-жанры, а с другой – требует от писательницы особого мастерства: чтобы выразить сокровенный смысл в небольшом по объёму произведении, точными и ёмкими должны быть каждое слово, каждая деталь. Тогда важным становится всё: и тип повествования, и хронотоп, и устойчивые, повторяющиеся образы, и лейтмотивы.
Автор выбирает тип повествования от первого лица. Рассказчицей выступает девочка-подросток, имя которой не названо, только прозвище – Рыбка, да и то оно возникает не с первых страниц книги. Это создаёт некую анонимность, делает образ рассказчицы при всей индивидуализированности ещё и собирательным. Рыбку, как и многих её сверстниц, отличает наивность, искренность, непосредственность в суждениях и проявлении чувств. Хотя, с другой стороны, её доброта, совестливость, неосведомлённость в некоторых «взрослых» вопросах кажутся исключительными, редкими качествами для современных детей.
В героине на протяжении повествования не происходит серьёзных внутренних изменений, хотя от начала до конца книги проходит три года. О некой эволюции взглядов, пожалуй, могут свидетельствовать изменения в стиле: если сначала рассказчица только фиксирует свои частные впечатления, впрочем, достаточно неординарно (авангардный словесный портрет Кирпича, сказка про телескопов), то ближе к финалу всё чаще возникают её обобщённые выводы о жизни. Порой появляется ощущение, что повествование ведётся от лица взрослого человека, который вспоминает о своём детстве, отсюда отрывочность, фрагментарность истории, словно память открывает наиболее яркие моменты из прошлого, воскрешает образы близких людей (история с семенами, сюжет с бандитами Генсанычем и отцом Ирки, сумасшествие близкой подруги, попытка самоубийства влюблённой в Боброва Кати, увлечённость рыбами).
Эти яркие эпизоды обнажают острый конфликт повести, в который вступает Рыбка и два её близких друга – Ирка и Сашка Бобров: борьбу чистой детской души, несмотря ни на что стремящейся к идеалам добра, любви, справедливости и счастья, с жестоким, абсурдным, безумным взрослым миром. Ирка так и не смогла простить отца, который в её глазах из сильного, доброго, хорошего человека превращается в бандита, сутенёра и стяжателя, за деньги торгующего такими же, как дочь, девочками. Как результат – полное отчаяние, попытка самоубийства и безумие, в котором легче не помнить одновременно ужас пережитого.
Бобров, чувствующий свою ненужность никому, в том числе матери, признавшейся, что её держит на земле только страх Божьего наказания за самоубийство, а не сын, рано становится взрослым и равнодушным (его жестокость по отношению к любящей его «маленькой» женщине Кате Паниной, недетская ревность к Генке). Он замыкается и по-своему переживает страшное исчезновение Ирки и своё одиночество. Только ближе к финалу подросток находит в себе силы и пытается преодолеть трагический разрыв с прошлым: «Однажды на перемене Бобров подошёл ко мне и спросил, много ли у меня сейчас рыбок.
И в этом тоже был особый смысл. Его было столько, что я и слова вымолвить не могла» [1, 73].
Символом основного конфликта для рассказчицы становятся рыбки телескопы – необычная разновидность золотых рыбок, часто ассоциирующихся с мечтой и чудом. Впервые этот образ появляется в начале повести, когда героиня в школьной теплице видит заросший аквариум с рыбками. Рыбы становятся одной из тайн трёх друзей (наряду со свиньями на ферме и психами в сумасшедшем доме, такими же, как и они детьми, к которым было «ужас как весело приходить» [1, 16]. Эта тайна объединяет их, таких непохожих друг на друга.
(продолжение в следующем отзыве)
Не знаете, что почитать?