Рецензии (отзывы) покупателя Скамандр

Давно пропавший в лабиринте мировой литературы Одиссей (Гомер, Джойс, Юнсон, пьеса Льосы, всевозможные "одиссеи", стихи, отсылки и т.п. и т.д.) в очередной раз выдернут оттуда дебютным романом некоего Мэйсона. Который подает свой труд как некие загадочные зашифрованные еще в гомеровские времена (быть может, самим Одиссеем? не давала ему покоя будущая слава Тьюринга!) не вошедшие в основной свод гомеровской поэмы тексты.
Дескать, Гесиод что-то там упоминал, Луллий даже расшифровал -...

Читать полностью

Давно пропавший в лабиринте мировой литературы Одиссей (Гомер, Джойс, Юнсон, пьеса Льосы, всевозможные "одиссеи", стихи, отсылки и т.п. и т.д.) в очередной раз выдернут оттуда дебютным романом некоего Мэйсона. Который подает свой труд как некие загадочные зашифрованные еще в гомеровские времена (быть может, самим Одиссеем? не давала ему покоя будущая слава Тьюринга!) не вошедшие в основной свод гомеровской поэмы тексты.
Дескать, Гесиод что-то там упоминал, Луллий даже расшифровал - легкая такая мистификация.
"Тончайшая стилизация", конечно, забавнейшая шутка нашей аннотации, мало того, что и следов гекзаметра нет, вполне себе прозаическое изложение, так и текст вполне себе современен. Копьем иногда еще потрясают, да в остальном смешались в кучу люди, боги, герои. Фигурки совсем двумерны. То двойники выходят на арену, то Елена сбегает с Одиссеем, то Афина сбегает с Одиссем, то Пенелопа сбегает от Одиссея, то времена путаются в сознании героев, то там же путаются острова, то Одиссей играет на два фронта... Пожалуй, в этой каше есть пара удачных историй, тоже не очень оригинальных (свою партию автор играет скорее прилежно, перебирая фигуры на доске, как бы не забыть какой-нибудь стандартной комбинации), но хотя бы неплохо изложенных и способных запомниться. В целом же "утраченные книги" можно без каких-либо культурных потерь утратить еще раз, но для развлечения вполне годится. Скрыть

В последние годы выбор нобелевского комитета разнообразен как минимум географически (Перу, Швеция, Китай, Канада). Налицо и жанровое разнообразие: поэт, два романиста (возможно, между Льосой и Мо Янем даже можно провести некоторые параллели, но это будет единственным совпадением в рассматриваемом ряду) и наконец, «мастер рассказа». Жанра традиционно в силу своей малости менее предпочитаемого читателями и, пожалуй, реже ласкаемого премиями. Показательно, что среди множества имен (крен на...

Читать полностью

В последние годы выбор нобелевского комитета разнообразен как минимум географически (Перу, Швеция, Китай, Канада). Налицо и жанровое разнообразие: поэт, два романиста (возможно, между Льосой и Мо Янем даже можно провести некоторые параллели, но это будет единственным совпадением в рассматриваемом ряду) и наконец, «мастер рассказа». Жанра традиционно в силу своей малости менее предпочитаемого читателями и, пожалуй, реже ласкаемого премиями. Показательно, что среди множества имен (крен на англоязычие в переводной прозе у нас очевиден) Манро в некогда самой читаемой стране мира не удостаивалась практически никакого внимания до сей поры.
Тем интереснее было познакомиться с автором. Первое впечатление, книжка на триста с лишком страниц содержит десять рассказов. «Мастер короткого рассказа», говорите? Хорошо, вынесем за скобки заглавную повесть сборника, все равно рассказы в среднем занимают порядка страниц тридцать.
Подтверждает первое впечатление и сама проза Манро, обстоятельная, неспешная, традиционная, и, пожалуй, все-таки, женская. В двадцать первом веке писать классические рассказы наверное может себе позволить только женщина. Во всяком случае, чтоб их еще и читали при этом.
Рассказы именно классические, никаких особых приемов автор не использует, иногда пишет от первого лица, иногда от третьего, но с ярко выраженным заглавным персонажем. Часто – представленный нам сборник написан в последние года творчества – вплетается в ткань повествования ретроспектива, а может и весь рассказ состоять из детских воспоминаний пожилой героини. С чувством, с толком, с вниманием к подробностям расставляет автор по тексту многочисленных родственников, сады, дома, городки, цветы и иногда даже математические проблемы. Часто на страницах встречаются плотники (Манро, кажется, замужем или была замужем за их коллегой), чаще героями становятся женщины. Часто в рассказ вмещается вся жизнь – каталогизируются мужья, дети, переезды и т.д.
Кульминационное событие часто представляется опосредованно. Что Манро удается очень хорошо, так это отсутствие пресловутого «нерва», «душевного стриптиза». Ее проза подчеркнуто отстраненна, эмоции показаны не навзрыд, не на разрыв аорты, а словно бы между делом. Убийства, смертельные болезни, измены, предательства, случайные встречи через много-много лет – весь джентльменский набор присутствует на страницах сборника, но, странное дело, даже несмотря на очевидное как биографическое, так и психологическое сходство героев, перемещаемых из рассказа в рассказ (все они определенные альтер эго автора?), казалось бы избитые темы приобретают некую свежести. Может быть, виной тому канадский свободный пейзаж, но скорее все-таки крепкое умение автора.
Пожалуй, перед нами хорошая, женская проза, которая противопоказана любительницам «сентиментальных романов». Сопоставлять с Чеховым, конечно, странно, но где-то между Улицкой и Рубиной стоило бы поискать место на полке. Скрыть

Маркес написал простую и ясную книгу. В ней нет ничего лишнего, словам возвращается первоначальный, искомый смысл, а легкий флер фантастичности, магического, только способствует объемности восприятия. Художественный текст это не действительность, это над-реальность, которая возвращаясь, отражаясь каждым читателем по-своему, заново претворяется в понятные ему образы, идеи, эмоции. Бесы… Но бесов не бывает. Как не бывает, целый роман из них одних: только два человеческих лица (третье, врач, –...

Читать полностью

Маркес написал простую и ясную книгу. В ней нет ничего лишнего, словам возвращается первоначальный, искомый смысл, а легкий флер фантастичности, магического, только способствует объемности восприятия. Художественный текст это не действительность, это над-реальность, которая возвращаясь, отражаясь каждым читателем по-своему, заново претворяется в понятные ему образы, идеи, эмоции. Бесы… Но бесов не бывает. Как не бывает, целый роман из них одних: только два человеческих лица (третье, врач, – фигура наблюдателя) на весь паноптикум. Бесы власти, светской и религиозной, бесы похоти, безумия, глупости, ограниченности восприятия, наживы, перечислять можно долго, а главная бесовка неспроста вынесена в название.
– Как считаешь, в романе ты не оказалась только «пошлым словом»? Но стала тем, без чего «не имеют права на звание человека»? Столкновение крайностей, почти инстинкта, очищенного от скверны культуры и истории древними африканскими верованиями, с, смешно сказать, книжным червем суда праведного это символ?
– Откуда мне знать, я история и ничего больше, это вы, прочтя, начинаете подгонять меня под свои банальные представления и мерки. Быть может все проще: может быть все, что только может быть.
– Конечно, и даже волосы расти после смерти. Но здесь столько расхожих приемов, почти Ромео и Джульетта на латиноамериканский лад: из нее изгоняют видимое бесовским подлинно бесовскому сознанию, его даже зараза не берет, все равно хуже уже не будет.
– Расхожих и что же? Вопрос прост: веришь или нет? Только не в реальность рассказанного, а в саму возможность рассказать, передать чувство, мысли одного человека другому. Это я и буду. Литература, кстати, тоже.
– Да, возможно, Маркес это как Шекспир через четыреста лет, но давай еще проще: стоит ли одна встреча в пространственно-временном континууме целой жизни? Опять банальности говорю, но как измерить: почти что ничего и не было, стоит ли это бесконечно малое больше всего прочего ничто?
– Взвесил Зевес участи героев, опустилась чаша нерадивого читателя ниже горизонта познания. Неужто завидуешь?
– Нет, конечно! И даже прошлых веков библиотеке нет, не обменяю на нее возможность знакомства с литературой двадцатого столетия и, в первых ее рядах, Маркеса.
Писателя, книги которого всегда еще и поэтичны, недаром среди возможных предков встретившихся среди прочих бесов появляется «усталый дух» Гарсиласо:
«… и крикнул он волнам, но не слышна
была мольба в их яростном накате
и стихла не услышанной она:

«Не хлопочите, волны, о расплате,
но дайте лишь доплыть мне – и сполна
я заплачу вам жизнью по возврате». Скрыть

Давным-давно за бескрайними морями-океанами, высокими-превысокими горами и широкими бесконечными реками в тридесятом царстве-государстве, где проживают люди-антиподы, ходящие вниз головой, если смотреть с нашей половинки земного шара, а вода в сливе раковины закручивается – по слухам – против часовой стрелки, снимали кино. Эка невидаль, скажите, мы ждали как минимум головокружительных погонь и внезапного появления на их пути непроходимых лесов и глубоких озер, придворных тайн достойных...

Читать полностью

Давным-давно за бескрайними морями-океанами, высокими-превысокими горами и широкими бесконечными реками в тридесятом царстве-государстве, где проживают люди-антиподы, ходящие вниз головой, если смотреть с нашей половинки земного шара, а вода в сливе раковины закручивается – по слухам – против часовой стрелки, снимали кино. Эка невидаль, скажите, мы ждали как минимум головокружительных погонь и внезапного появления на их пути непроходимых лесов и глубоких озер, придворных тайн достойных мадридского двора и его комарильи, а на самый худой конец – дальних похождений бравого молодца за невестой своей нареченной, злодеями похищенной. Так вот, всего этого в сей книжке вы не найдете. Герой давно не молод, лысоват, толстоват и бородат, давно и счастливо женат, ловить его никто специально не собирается, если только сам слишком настырно и безрассудно будет лезть прямо в волчью пасть, да и конспирология на фоне его искреннего простодушия отступает на третий план. Более того, про то, как снимается кино, тоже расскажут лишь в самых общих чертах, и что за фильм получился любопытство мало не удовлетворят.
«Пришел, отснял и был таков». Даже дров наломать не получилось – хотя надо отдать Литтину должное, он очень старался – у нелегально вернувшегося на родину после двенадцатилетней разлуки чилийского режиссера. Вернувшегося, чтобы показать миру во что превратилась за это время его страна взглядом, помнящим как было, и способным сравнить с тем, что стало. Снова пройтись по знакомым с детства местам – только ли ностальгия? Короткая история из царствия очередного из многочисленных диктаторов двадцатого века еще один штрих к портрету, в котором так легко запутаться, где правда, а что ложь. Но коли человек существо, среди прочих инстинктов и рефлексов, способный, хоть и не всегда (иногда вектор разворачивается совсем в другую сторону), на тягу к свободе, возможности спокойно ходить по родной земле, свободно говорить обо всем на свете, в конце концов, просто снимать кино, о том, что видит, то перед читателем открывается еще один из документов эпохи. По горячим следам бережно донесенный до нас без лишнего драматизма, с удивительным тактом, чувством меры и жизнелюбием, как даром всегда и везде оставаться человеком. Казалось бы, классик «магического реализма» и документальное повествование имеют так мало общего, но, быть может, в этом также заключается «магия реализма», умение зафиксировать на бумаге услышанное?
P.S. Хорошо, что у нас Маркес стал издаваться и малоизвестными произведениями, но формат тоненьких книжечек, которые по объему вполне способны вместиться по штук 4-5 в один том среднего объема, удобнее наверное издателям, чем читателям. Скрыть

Сарамаго берет и переворачивает с ног на голову привычный мир, проделывая это без малейшей искусственности, легко и непринужденно своим неповторимым, размеренно текущим, увлекающим за собой в далекие дали языком - отдельное спасибо нужно сказать переводчику, возвращаясь же к книге, что разворачивает привычное под таким углом, что становится видно настоящее, живое, необходимое в противовес суетному, неестественному, выдуманному людьми для потешания своего самолюбия, людьми, которые предпочитают...

Читать полностью

Сарамаго берет и переворачивает с ног на голову привычный мир, проделывая это без малейшей искусственности, легко и непринужденно своим неповторимым, размеренно текущим, увлекающим за собой в далекие дали языком - отдельное спасибо нужно сказать переводчику, возвращаясь же к книге, что разворачивает привычное под таким углом, что становится видно настоящее, живое, необходимое в противовес суетному, неестественному, выдуманному людьми для потешания своего самолюбия, людьми, которые предпочитают смотреть, да не видеть, видеть, да только то, что хотят видеть и ничего более, следует заметить, что Слепота, как явление и как роман разом в данном случае, приобретаю размеры такой метафоры, что совершенно неизвестно с чем можно сравнивать хотя бы пытаться, с Достоевским быть может? да и то не стоит, оставим каждому свое, думаю в истории им тесно не будет, ибо подобных имен при всем многообразии исписанных, кстати, опять же зачастую вслепую - что не означает однозначно хуже, чем вприглядку во многих пугающих случаях - листов некогда белой бумаги, сотнями не исчислишь ни в коем случае, да и даже при полной физической состоятельности, как в отношении глаз, так и прочих частей тела, смею предположить достаточность того, что традиционно для счета и употребляется, залогом чему широчайшая распространенность именно десятизначных систем исчисления, возвращаясь же к заданной изначально теме, думаю, будет не лишним еще раз отметить плотность творимого – кто сказал, что слово не может быть актом творчества? – автором мира, в котором успевают не просто мелькнуть, но и раскрыться на немногих страниц такое количество тем, что не поверить в общую картину становится невозможно, ибо практически все попадания стопроцентные, от характеров человеческих до их распределения среди случайно выбираемой природой группы особей выше упомянутого вида, от политических до экономических особенностей их коллективного сосуществования, кои как раз и смываются среди первых, а остаются на поверхности, чуть было не сказал видимой, только первичные необходимости; книга вышла пугающая, страшная, срывающая разом слишком много покровов с нас, упрямо видящих, да еще более упрямо не видящих, но при этом настолько гуманистическая в каждом событийном моменте и тем паче в своей цельности, что остается только в очередной раз удивиться, что может сотворить человек, и тем самым еще чуточку поверить в возможность прозрения отдельно для каждого, но что куда более важно и существенно, для всех разом. Скрыть

Это третий роман Норфолка, но второй добравшийся до российского читателя. Как всегда начинаю не с той стороны, так что дебютный "Словарь Ламприера", за который получена премия Сомерсета Моэма, не читал, а всегда есть опасение, что хороший зачин не получает достойного продолжения и развития. Однако, в наше быстробегущее время, автор пишущий по одному роману в 4-5 лет, априори вызывает уважение, и первая часть "В обличье вепря" это впечатление только укрепляет, ибо примерно...

Читать полностью

Это третий роман Норфолка, но второй добравшийся до российского читателя. Как всегда начинаю не с той стороны, так что дебютный "Словарь Ламприера", за который получена премия Сомерсета Моэма, не читал, а всегда есть опасение, что хороший зачин не получает достойного продолжения и развития. Однако, в наше быстробегущее время, автор пишущий по одному роману в 4-5 лет, априори вызывает уважение, и первая часть "В обличье вепря" это впечатление только укрепляет, ибо примерно даже по объему на четверть состоит из ссылок на античных авторов, и пусть примечания наверное справедливо подсказывают, что не всегда Норфолк точен, а иногда зачастую и специально играет с мифами, да и продираться сквозь созданные им литературно-мифологические тернии к вепрю не так уж и легко, но, что называется, нельзя не высказать восхищение подобной работой.
Дальше страшнее становится, а вдруг все это было напрасно, и не сведется действительность современности (а тут еще темы разом такие непростые - войны мировой и поэзии) к мифу, пойдут двумя параллельными непересекающимися дорогами, и выйдет постмодерн ради постмодерна единственно и ничего более? Но нет, и тяжеловесности мифов приходит на смену кинематографический стиль века двадцатого, и встает из глубины веков ощетинившийся вепрь, метафора, зверь, облеченный, прошу прощения что тоже понесло в символику - судьбою схожей с Минотавром, и из нескольких пластов книжного бытия создается, хоть и не без огрехов конечно, единая картина мира, человеческого мира, историй людей, отмеченных мифом, отмеченных вепрем или, наоборот, создавших этот миф для себя? Скрыть

Лучшие рецензии автора	Рейтинг
Слишком много счастья	+25
О любви и о прочих бесах	+15
В обличье вепря	+9
Утраченные книги "Одиссеи"	+8
Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили	+4

Акции сегодня

Рецензии и отзывы покупателя