Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Железнодорожные рассказы | +17 |
Сказки сироты. Города монет и пряностей | +17 |
Неприкаянные письма | +15 |
Борн | +13 |
Сияние | +10 |
7. Я не знаю, чьё было решение, разбить так повествование, какие и насколько веские для него были причины, знаю только, что мне, как читательнице, с этим решением некомфортно.
2. Мне нравятся разные вещи, которые можно найти в «Осени призраков» (как можно было найти их в «Призраках осени»), странные и жуткие детали, куски историй, которые во мне отзываются; просочившиеся сюда па потусторонней фантасмагоричной сарабанды. Это отдельные вещи, но их много.
3. И всё же я должна сказать.
6. Я...
2. Мне нравятся разные вещи, которые можно найти в «Осени призраков» (как можно было найти их в «Призраках осени»), странные и жуткие детали, куски историй, которые во мне отзываются; просочившиеся сюда па потусторонней фантасмагоричной сарабанды. Это отдельные вещи, но их много.
3. И всё же я должна сказать.
6. Я понимаю, что предпочла бы прочесть всё разом. Потому что на текущей момент у меня всё ещё нет представления о глобальном сюжете, куда он идёт, а главное, зачем это всё. Кроме как сжечь к херам проклятый старый дом вместе с ктулхуличинкой в нём, разумеется. Но это базовая потребность человечества, противостоящего Жнец… пардон, жестоким древним богоподобным пришельцам из тёмного космоса.
1. Мне нравится, как Юра пишет [текст]. Я искренне считаю, что это круто: а) я люблю вещи, которые похожи только на самих себя; б) мне нравится сложность, нравится образность, фразы-ожерелья (здесь это очень страшные ожерелья, из зубов-крючков и желчных камней, позвонков и радиоактивных стёкол).
5. Вот сейчас, дочитав второй том, я чётко знаю что-то только о четырёх, кажется, персонажах. Остальных я банально не различаю. В товарищах, действующих в «наше время», я особенно плаваю. Я тупо не могу сказать, чего они, вообще говоря, хотят. Как герои. Кроме как выжить, разумеется. Но это общее желание большинства людей и нелюдей.
8. Потому что, чтобы понять, мне нужно увидеть картинку целиком.
4. Но.
9. Я буду читать дальше, разумеется. Хотя сейчас при мысли об этом у меня слегка шевелятся волосы на голове.
История о доме на холме и зле, что живёт внутри дома, вокруг него и в тех, кто связан с ним кровью.
Книга собрана из осколков, и наверное скажу сразу, что полностью я включалась на тех, что шли курсивом. Я точно знаю, почему именно так: они были потолще, в них помещалось больше сюжета; в отличие от линии, идущей в условно «наше время», нарезанной на кусочки как гусеничка на сегменты. Я люблю истории-мозаики, я сама пишу в основном так; и находить связи и заполнять лакуны, смотреть, как одно...
Книга собрана из осколков, и наверное скажу сразу, что полностью я включалась на тех, что шли курсивом. Я точно знаю, почему именно так: они были потолще, в них помещалось больше сюжета; в отличие от линии, идущей в условно «наше время», нарезанной на кусочки как гусеничка на сегменты. Я люблю истории-мозаики, я сама пишу в основном так; и находить связи и заполнять лакуны, смотреть, как одно превращается в другое, а потом кто-то становится чем-то третьим, — это отдельное удовольствие для меня-читательницы. Но тут я узнала, что и для меня существует некий предел дробления, после которого исчезает… что-то. Ускользающее ощущение целого полотна.
Итак, есть два плана в… нынешней половине (?) романа, назову их «курсивный» и «осколочный». Я в самом деле полюбила «курсивный». Именно он и есть то, что мне нравится в метатекстах, — соединение, схождение к единому корню разросшихся ветвей.
В конце концов, этот корень — причины, которые есть у всех, у поступков, событий и людей. И эти страшные, заспиртованные в банках истории призраков — корень и ствол мрачного, лавкрафтианского толка повествования. Я люблю мрачные, лавкрафтианского толка повествования.
С «осколочным» сложнее. Помимо того, о чём я уже написала, есть: дёргающаяся камера; десяток персонажей, которые в большинстве раскрылись похуже призраков, хотя бы потому, что просто не успели; и одновременно меньший накал — здесь, вместо неумолимо чёткого свидетельствования происходящего ужаса, уже чаще встречаются метафорические описания, которые, кмк, порой крадут внимание в самый неподходящий момент.
И вот ещё несколько вещей о романе, вместо второй части отзыва и выводов:
— как и другие тексты Юры, этот роман похож только на самого себя, что я всегда считаю плюсом;
— он мрачен, холоден и полон чудовищ, включая одно настоящее Чудовище (и не факт, что то самое, которое со щупальцами);
— по мере того, как мозаика начинает собираться, она затягивает в себя читателя всё больше;
(— был момент, и я вспомнила «Carnival», хех, люблю его;)
— это история о Доме с призраками; и — не скажу, хорошо это или плохо, — как все такие истории, она предполагает некую изначальную расстановку ролей; сколь ни был бы запутан / сложен / зрелищен или оригинален сюжет (здесь он в достаточной степени и то, и то), эта расстановка всё равно будет: призрачное и/или материальное зло, тайна, источник, борьба за свет;
— роман обрыва
Я прочитала «Сияние» Кэтрин Валенте, но мне сложно что-то написать об этом.
Всё равно что пересказывать «своими словами» фотографии Анселя Адамса или музыку Боуи. Нет, попробовать-то можно, но как передать…
Как передать эту парадоксальность: книга — что очевидно и неоспоримо — написана словами, но она предельно визуальна, её прелесть описанию этими самими словами не поддаётся. Это образ, отпечаток, скольжение теней и светов на коже — ровно то самое, что было обещано в Прологе.
В конце...
Всё равно что пересказывать «своими словами» фотографии Анселя Адамса или музыку Боуи. Нет, попробовать-то можно, но как передать…
Как передать эту парадоксальность: книга — что очевидно и неоспоримо — написана словами, но она предельно визуальна, её прелесть описанию этими самими словами не поддаётся. Это образ, отпечаток, скольжение теней и светов на коже — ровно то самое, что было обещано в Прологе.
В конце концов, у отзыва, как у жанра, одна цель (ну кроме как потешить самолюбие и поделиться своим Очень Важным Мнением): дать какие-то ориентиры тем, кто решает, читать или не читать.
Можно обратиться к аннотации — аннотация (русского издания) вменяемо передаёт основную канву происходящих в книге событий (хотя врёт в деталях, я даже не знаю, откуда это взялось).
Можно попробовать рассказать про ощущения скользящих кадров чёрно-белой киноплёнки, нездешности и абсолютной нереалистичности фантастики тех времён, когда Бак Роджерс летал на твёрдый Сатурн (клянусь, твёрдый Сатурн с пейзажами тех самых холмов, где позже капитан Кёрк сражался с рептилоидами), на Венере росли джунгли, а на Марсе текли реки. Что бы ни произошло и как бы дальше не сложилось, это не то, что нас ждёт.
Или упомянуть, что книга — это море блестящих стилизаций от радиопьесы до нуара, от сказки до производственного романа. Что она полна ароматов, дуновений, отзвуков и отголосков, но ни в какой момент не выглядит ни вторичной, ни лишённой собственного лица. Что мир, созданный в ней, детален, продуман и удивителен.
(Я даже могла бы сказать о своём личном ощущении «узнаю брата Колю!» после прочтения коротенького послесловия автора, вот этих вот слов: «…задумка по ходу дела отрастила щупальца и росла (росла и росла) на протяжении семи лет». То, что растёт и развивается внутри писательской души достаточно долго, рождается многомерным и несводимым к двум-трём абзацам отзыва или аннотации.)
Но в общем-то я могу сказать вот что: я прочитала «Сияние» Кэтрин Валенте четыре дня назад, и я уже скучаю по нему и пока не хочу и не могу читать что-то ещё.
Рисунки Gudim'а — это как множество ответов на вопрос, что общего между карандашом и ботинком (ранее известный как "что общего между вороном и конторкой", но этот ответ уже давно раскрыт), и все правильные. Вскрытие шизоидной природы социума пополам с погружением в глубочайшее одиночество человека-в-разряженной-толпе наступившего будущего. Излечение через парадоксальное замыкание разума (aka смех) и парадоксы жизни, происходящей вокруг и внутри нас.
Теперь и в форме книги!
Книга, как мне кажется, очень хорошо подойдёт начинающим: здесь есть самые базовые знания, плюс изложены они так, что в самом деле хочется пробовать всё это, идти дальше, узнавать и пробовать новые вещи. Просто и понятно, но отнюдь не примитивно. Много листов и упражнений для практики.
Как и большинство изданий «М.И.Ф.» она и оформлена здорово, даже уютно. Корешок открытый, обложка — из очень плотного крафт-картона. Иллюстрации, как здесь уже писали в отзыве, сделаны от руки, действительно...
Как и большинство изданий «М.И.Ф.» она и оформлена здорово, даже уютно. Корешок открытый, обложка — из очень плотного крафт-картона. Иллюстрации, как здесь уже писали в отзыве, сделаны от руки, действительно можно посмотреть, как двигалась мысль и рука автора.
Книга противоречивая, на каждый плюс тут есть свой минус:
— достаточно много образцов шрифтов, часть —с последовательностью штрихов, но на схеме элементов шрифта, например, перепутаны стрелочки подписей;
— есть рабочие листы (прописи), но, к сожалению, без вспомогательных направляющих линий;
— есть хорошие советы мастеров, но поскольку текста очень мало, то и советов этих немного.
Огромный и безусловный минус — качество перевода. Мало того, что периодически это машинный подстрочник,...
— достаточно много образцов шрифтов, часть —с последовательностью штрихов, но на схеме элементов шрифта, например, перепутаны стрелочки подписей;
— есть рабочие листы (прописи), но, к сожалению, без вспомогательных направляющих линий;
— есть хорошие советы мастеров, но поскольку текста очень мало, то и советов этих немного.
Огромный и безусловный минус — качество перевода. Мало того, что периодически это машинный подстрочник, совершенно не по-русски звучащий, или что переводчица внезапно не знает слова «рейсшина», так она ещё плавает в специальных терминах. Самый днищевый ляп вот этот: «Этот тип пера ассоциируется с медной печатной формой и стилем Spencerian…» Конечно, никакая не медная печатная форма имеется в виду, а шрифт Copperplate. Но чтобы это понять, вы уже должны что-то знать о каллиграфии.
Книга может пригодиться как сборник образцов начертания шрифтов; возможно, будет чем-то полезна как вспомогательный материал, если человек уже учится леттерингу где/то, у кого-то. Самостоятельно и только по ней научиться чем-то будет непросто.
Выполненный с любовью и уважением, шикарно изданный и превосходно проиллюстрированный бестиарий Лавкрафтовской вселенной (расширенной, включая произведения Блоха, Смита, Лонга, Кэмпбелла и других культистов).
Мрачные воспоминания о далёком прошлом и предчувствия тёмного грядущего хочется зачитывать вслух с интонациями Дроздова или сказочника-рассказчика.
Вещь, наполняющая радостью сердце истинного ценителя ужаса и хаоса.
«Ох, все эти слова не дадут представления об этом отвратительном,...
Мрачные воспоминания о далёком прошлом и предчувствия тёмного грядущего хочется зачитывать вслух с интонациями Дроздова или сказочника-рассказчика.
Вещь, наполняющая радостью сердце истинного ценителя ужаса и хаоса.
«Ох, все эти слова не дадут представления об этом отвратительном, адском, нечеловеческом, внегалактическом, полном ненависти и невыразимо злобном существе возникшем из небытия и хаоса вечной ночи». Г.Ф. Лавкрафт.
========
Издание подарочное: глянцевая плотная бумага, детальные иллюстрации, продуманное оформление. В книге три раздела (Древние, звёздные расы и существа), алфавитный указатель на двух языках, список источников и краткие авторские справки.
Я очень люблю "студенческую" серию у Богдана и Евгения Федотова, наверное, даже больше, чем "Кошки-мышки" (хотя котиков любят все, и я не исключение). Моё собственное студенчество осталось позади, но я всё помню. :) И серию люблю не в последнюю очередь за то, что она будит те самые воспоминания.
Ещё за очень хорошо переданный дух лёгкости и возможности всего, веры в себя. И за те весёлые (и не очень тоже) нелепости, через которые, как старые велик через кочки,...
Ещё за очень хорошо переданный дух лёгкости и возможности всего, веры в себя. И за те весёлые (и не очень тоже) нелепости, через которые, как старые велик через кочки, перекатывается наша образовательная система. За ярких, узнаваемых персонажей. И за Древних, которые ещё не попали в это издание, но, я надеюсь, уже попадут в следующее.
=======
О печати: у книги нестандартный формат -- ровно под размер трёхкадрового выпуска. Переплёт клеёный, мягкая обложка (в общем, читать надо аккуратно).
О печати:
Классическое издание "Фанзона" в этой серии: приятное оформление обложки, не слишком тонкая и не слишком белая бумага, ничего особенного, но и без каких-либо претензий.
=========
И о книге:
У Джеффа Вандермеера в голове сидит человечек, повторяющий всё время: «Последствия. Взаимосвязи. Реакции. Трансформация.»
Это отличные слова. О них Вандермеер и пишет. Например, истоки «Борна» можно найти в «Ассимиляции», в морском чудовище, в оторванности, в другой зоне и...
Классическое издание "Фанзона" в этой серии: приятное оформление обложки, не слишком тонкая и не слишком белая бумага, ничего особенного, но и без каких-либо претензий.
=========
И о книге:
У Джеффа Вандермеера в голове сидит человечек, повторяющий всё время: «Последствия. Взаимосвязи. Реакции. Трансформация.»
Это отличные слова. О них Вандермеер и пишет. Например, истоки «Борна» можно найти в «Ассимиляции», в морском чудовище, в оторванности, в другой зоне и смешанных экосистемах, в рукотворной среде. «Борн» развивает и усложняет эти образы.
«Борн» — фантасмагория, мир, подошедший к катастрофе и перешагнувший через неё в новую реальность. Всё началось заново: от экосистем до первобытных культов чудовищ. Остатки людей и нелюдей борются за выживание на развалинах Компании, ставшей Демиургом, которого обещали гностики, и породившей мир жестокий, страшный и как никогда далёкий от милосердия и любви. Картина знакомая и не раз повторённая на все лады, но Вандермееру всё уже удаётся добавить в неё своего личного безумия.
Мир книги на пару вселенных удалён от нашего: будто лавкрафтовские Древние оставили его значительно позже, и с тех пор он поражён их влиянием. Обитатели развалин используют незнакомые инструменты, устроены иначе, и как будто даже представления о биологии в их головах тоже здорово отличаются от наших. Выстраивая фон событий, Вандермеер использует те же приёмы, что и, например, Мьевиль, переплавляя элементы известного так, чтобы ничего знакомого в них, по возможности, не осталось.
Бог этой реальности — кайдзю, гигантский летающий медвед Морд, карающий свою паству. И если оригинальные кайдзю — олицетворение недоброй природы Японских остров (то цунами, то землетрясение, то потоки лавы, то атомные бомбы), то Морд — столь же наглядная метафора чудовищной сути постмира «Борна».
Посягнувшие на божественную власть Морда и его последышей, отряда полуразумных злобных медведов, обречены. Попавшие между молотом и наковальней — между Мордом и его врагами, обречены. Возжелавшие нейтралитета обречены тоже. Катастрофа не «случилась», она всё ещё длится, подводя всех к неизбежной гибели.
И в покосившемся мире всё становится совсем странно, когда героиня находит нечто, о чём даже нельзя сказать наверняка, существо это или вещь и в чём его предназначение.
Главный интерес Вандермеера — пограничные экосистемы. Что происходит, когда одно диффундирует в другое, как меняет систему привнесение чуждого элемента, как протекает их взаимная адаптация, какова роль случайностей в эволюции (ответ: огромна). И если поначалу кажется, что Борн, найдёныш, нечто совершенно удивительное, непонятное и чуждое — и есть тот самый случайный элемент, расшатывающий систему, то со временем проступает настоящий рисунок истории. Чуждый элемент, изменяющий ход событий, прячется у всех на виду. Вандермееру удаётся обмануть читателя не в одном, так в другом, а имя тому, что окажется спасением, что развернёт ход событий, мы знаем уже давно.
Потому что «Борн» — это также история о родительстве. О том, что порождено нами и как мы будем с этим уживаться. Однажды мы создадим кого-то ещё, будут ли это разумные машины, или новый разумный биологический вид, или разумные искусственные существа, ничуть на нас не похожие; какими бы не были наши дети, в конце мы останемся с ними один на один. И исход будет зависеть от того, чему мы смогли их научить. Мы передаём детям способность любить, и только в этом наше общее спасение.
Роман усеян примерами обратного — примерами детей, выросших без любви. От Морда, хтонического чудовища, рождённого из гнева и страха, до настоящих детей, превращённых его противником в чудовищ не меньших (разве что за исключением роста).
Реальность «Борна» — как зона отчуждения, свалка, куда мы приносим свои ошибки. Мы огораживаем её жёлтыми лентами и колючей проволокой (для верности — проволока под напряжением, на колючках яд кураре). Но что-то всё равно прорастёт. Что-то всё равно эволюционирует.
В итоге побеждает фиолетовый хаос, отец случайностей. Он заставляет семена жизни разлетаться со скоростью северных ветров, он топит льды, но он же учит бобров строить плотины, он перекручивает рычажки в мозгах животных, чтобы зародить в них разум, и безжалостно уничтожает тех, кто мешает жизни расти.
Он бросает одно чудовище против другого. Он растит волкодава, если волк теряет совесть.
Он никого и никогда не прощает, прощать приходится другим. Тем, кто умеет это делать, кто может зародить чувство в безжалостности, тому, кто может полюбить и научить любви даже машину для убийства.
Ребёнок, любимый родителями, росток ушедшего мира, где любовь — ещё не фикция, приносит её и в этот мир. Героиня не заражена гнилью Великих Древних, она не разделяет людей и порождения Компании, она даже не подозревает, каким светом сияет на этом пожарище. Но, главное, её свет облучает и других, он запускает реакцию, и на пепле вырастают цветы. И в итоге, когда чудовищный мир спасает чудовище, которое кто-то любил, «Борн» обращается в притчу о тех, кто придёт после нас, и о том, как они будут пролагать свою дорогу.
Иронично-меметичное издание рассказов Чехова, объединённых темой железной дороги. Книга оформлена прекрасно. Обложка мягкая с золотым тиснением. В оформлении листов -- графичные "штампы" и полноцветные рисунки, отсылающие по стилистике к рубежу 19-20 вв. "Жалобная книга" действительно похожа на своеобразную переписку скучающих на станции пассажиров.
Книгу приятно держать в руках, лисать, ощущать. Наверняка, как и я, вы все эти рассказы уже читали, какие-то даже ни раз и ни...
Книгу приятно держать в руках, лисать, ощущать. Наверняка, как и я, вы все эти рассказы уже читали, какие-то даже ни раз и ни два, но вот мне мимо такого издания пройти не удалось, и я об этом не жалею.
Очаровательное подарочное издание. "Пожелтевшие" страницы, принты иллюстраций из старого издания, сами иллюстрации атмосферные, ляссе, плотная гладкая бумага -- всё сделано очень приятно.
Издание для тех, кто любит, чтобы всё было собрано в одном месте. И желательно с иллюстрациями. :)
Иллюстрации -- принты тех, что сопровождали старые (первые?) издания, меня такие очаровывают. Бумага белая, тонкая, на фото можно видеть, что и иллюстрации, и текст просвечивают с другой стороны. Шрифт мелкий. Издержки того, что это пять романов под одной обложкой. Книга довольно тяжёлая, на весу такую долго не почитаешь. В целом издание производит приятное впечатление.
Про сами романы писать...
Иллюстрации -- принты тех, что сопровождали старые (первые?) издания, меня такие очаровывают. Бумага белая, тонкая, на фото можно видеть, что и иллюстрации, и текст просвечивают с другой стороны. Шрифт мелкий. Издержки того, что это пять романов под одной обложкой. Книга довольно тяжёлая, на весу такую долго не почитаешь. В целом издание производит приятное впечатление.
Про сами романы писать смысла, я думаю, нет. :)
Забавные и вполне жизненные истории о жизни внутренних органов. Красной нитью проходит вечное противостояние Сердца и Мозга: мечты, романтическая наивность и увлечённость против логики и здравого смысла. Тут же и вечно голодный Желудок, всегда злой Кишечник (он справедливо считает, что у него самая грязная работа), тёмный властелин Языфк и серый кардинал Зубик-сладкоежка. И пронзительно грустная история Желчного пузыря.
Простые, смешные, наивные или философские стрипы о том, что на самом деле...
Простые, смешные, наивные или философские стрипы о том, что на самом деле управляет нашей внутренней жизнью.
История об упадке, потери пассионарности, крушении космической мечты, одиночестве, пустоте, победе машин и последней любви на закате времён.
:)
Нет, на самом деле — камерная, немного грустная история о том, что даже оказавшись, казалось бы, в полном одиночестве, всё равно можно найти родственную душу.
Здесь больше пространства, чем действия, фирменная простота стиля Тома Голда подчёркивает пустоту Луны, колонизация которой подходит к концу, место людей занимают роботы. Всё всегда проходит,...
:)
Нет, на самом деле — камерная, немного грустная история о том, что даже оказавшись, казалось бы, в полном одиночестве, всё равно можно найти родственную душу.
Здесь больше пространства, чем действия, фирменная простота стиля Тома Голда подчёркивает пустоту Луны, колонизация которой подходит к концу, место людей занимают роботы. Всё всегда проходит, прошлое уступает место будущему, и только одна вещь остаётся неизменной: смотреть на звёзды по-прежнему приятнее вдвоём.
Сборник выше среднего, что ясно уже по некоторым именам. Откровенно плохих рассказов практические нет, за небольшим исключением (допустим, Пэт Кардиган).
Любопытно, что в некотором роде тема оказалась тестом на воображение. Половина авторов начали историю с письма, доставленного героям по ошибке. Некоторые пошли по пути банальности ещё дальше, положив в эти таинственные конверты бумажки с квестовыми заданиями.
Но были и те, кто не поддались соблазну банальности и упрямо дудели в свою дуду...
Любопытно, что в некотором роде тема оказалась тестом на воображение. Половина авторов начали историю с письма, доставленного героям по ошибке. Некоторые пошли по пути банальности ещё дальше, положив в эти таинственные конверты бумажки с квестовыми заданиями.
Но были и те, кто не поддались соблазну банальности и упрямо дудели в свою дуду (тандем Мьевиль + Хедли, например, или Клэр Дин, или Рэмси Кэмпбелл).
Отдельно нужно сказать про перевод. Это очень плохая работа. Нельзя так, просто нельзя.
(Дальше примеры фраз из текстов, поэтому немного спойлер, но о сюжетах ниже ничего нет.)
Вот, например, фраза из оригинала «Раскаяния покупателя» Эндрю Лэйна:
«Having said that, I’d seen stalls in other places selling things which had phrases carved into them in J.R.R. Tolkien’s invented Elvish language or Star Trek’s Klingon.»
А вот во что она превратилась:
«Замечу, что в других местах я видел в продаже товары с нанесёнными на них надписями на «элвиш» (искусственном языке Д.Р.Р. Толкина) или на «клингтон» (языке «Звёздных войн»)».
Как? Переводчику мало было испортить фразу, выдумав скобки, которыми там и не пахло, но он (она) решил(а) откровенно кое-что переврать, превратив «Стар Трэк» в «Звёздные войны», а в довершении выдумать «элвиш» и «клингТон». Как можно браться за перевод фантастического сборника, ничего не зная о фантастике?
В оригинале рассказа «Адресат выбыл» язык тоже непростой, но то, что творится в русском варианте, — это психологическое оружие, чтобы пытать в аду грешных филологов и лингвистов. Это не человеческая речь.
Первый (!) абзац предисловия заканчивается вот этим:
«Логическое нелепое АйТи-превращение «Дорогие / Ваши» в такое множество — или, скорее, в такую малость — 0 (нуликов) и 1 (единичек) двоичного исчисления.»
Ага. Вот, что там написано на самом деле:
«A Boolean transmogrification of Dear/Yours into so many (or rather, so few) 0s and 1s».
Во фразе был смысл — до того, как её перевели и «булево превращение» стало «логическим, нелепым и айтишным». Как половина текстов в этом издании.
В современном магическом фентези дилогия Кэтрин Валенте светится, как Джек О’Латерн на перекрёстке в ночи: возможно, вам указывают путь в места, где вы никогда раньше не были. Пусть что-то покажется знакомым, а что-то — очень знакомым, в итоге вы окажетесь в пространстве столь же туманном и свежем, как и сон прохладным майским утром.
В огромном саду девочка рассказывает истории, а мальчик слушает их, затаив дыхание. И где-то когда-то все эти истории должны сойтись к одному вопросу и одному...
В огромном саду девочка рассказывает истории, а мальчик слушает их, затаив дыхание. И где-то когда-то все эти истории должны сойтись к одному вопросу и одному ответу.
Узорчатым восточным ковром предстаёт перед читателем пролог, сразу же и неизбежно напоминая о «Тысячи и одной ночи» и обещая тысячу и одну историю. Но уже очень скоро золотые и пурпурные нити, выбившиеся из полотна, уводят слушателя прочь от банального — и очередного — факсимиле восточных сказок; уводят тропами тенистыми и извилистыми, как дорожки султанского сада.
Тропы тянутся, пересекая единое пространство всех сказок мира, достигая стран холодных, как сердце тирана, и тёплых, как парное молоко, и горячих, как запечённые каштаны. Перемещаясь сразу во всех направлениях, напоминая о том и об этом, об историях, услышанных в детстве, понятых в отрочестве и пересказанных в те года, когда деревья перестали быть большими, а лето сжалось в трепещущий комок нескольких тёплых недель.
И всё же среди путаницы дорог мерцает пунктирная жемчужная строчка, стежки, проложенные той, кто задумал всё это.
Так что вы начинаете с самого начала и проходите там, где мир родился: где из чёрного брюха кобылы проросли звёзды; там, где, как всегда, творцу приходится приносить жертву, а его созданиям — мучиться поисками смысла своего существования. Вы узнаёте о гусях и жар-птицах, о падающих звёздных мальчиках и девочках, животных и понятиях, о вечном сюжете, где добро побеждает, только наполняясь скорбью.
О волшебных странствиях мореходов, кипящих морях и стерегущих золото грифонах, об одноглазых, одноногих, пёсеголовых и бессердечных людях, о поисках истинной веры и о тех, кто крадёт смерть.
И всё это время вы потихоньку наполняетесь недоумением. Где-то среди запутанных следов пролегают ответы. Один или два из них вам уже известны: всё это не просто так и в конечном счёте история закончится в дворцовом саду, обнимающим весь мир, в золотой клетке, где девочка рассказывает, а мальчик слушает. Но вот вы уже потерялись в аромате пряностей, наглотались сладкого дыма курящихся благовоний и сонно разглядываете полоску тёмного неба на горизонте, лениво размышляя: чем же ещё угостит нас автор?
А потом самумом на вас обрушивается «Штормовая книга».
И тогда на свет, как тяжёлая туша морского чудища, поднимается правда: это история не о начале, а о конце.
Шторма и обожжённые пустоши — вот что пришло на смену великим городам, каждый из которых пел свою древнюю песнь. Замолкли мелодии, и поднялись ветра.
Нас ждёт мир умирающий, прощающийся с детством. Пятая эпоха закончилась, дымка подёрнула зелёные луга благой страны вечной жизни. Старый мир рассыпается на глазах, дети голода и пламени берут всё в свои руки. Свет звёзд был истрачен, и всё, что осталось — печаль и утешение. В этом мире, подходящем к концу, так и не был найден ответ: для чего?
Для чего истории забирают у своих героев всё, чтобы в итоге тихо истечь серебряной кровью сожалений?
Ответа на это нет и быть не может. Присыпанное намеренно сказочными сравнениями, как брусничный пирог сахарной пудрой, повествование так же сладко и горько на вкус: за поэзией жемчужных слов скрывается суровая нить. Внешне повинуясь нарративной логике восточных сказок, где истории-матрёшки выскакивают одна за другой, внутри текст больше похож на хаос вовсе не сказочной реальности. Та самая нить умудряется петлять, завязываться в узлы и завиваться в причудливые узоры, сплетённые из струн колокольной паутины, мягких, как волосы двухлетнего ребёнка, крепких, как корабельные снасти, и ранящих, как дамасская сталь.
Спутанность сюжетных линий; скачущее от одного нарратора к другому горизонтальное повествование, где поступок едва упомянутого персонажа через сотню страниц может оказаться точкой невозврата в другой истории; мнимое отсутствие времени в мире, что сперва кажется неизменным; вкрапление множества мифологических и сказочных сюжетов (новым прочтением никого не удивить, так что теперь старое прочтение удивительно) — вот, что такое «Сказки сироты». История, которую неправильно пытаться понять, но скорее нужно почувствовать, позволить ей просочиться, как воде сквозь серый песок озера мёртвых, — просочиться глубже, в те слои нашей памяти, где обитает коллективное бессознательное.
Оглядываясь на увиденное, я задаю себе вопросы. Например: кто был счастлив здесь? Перебирая жемчужины сюжета, влажные и тёплые, хранящие дыхание рассказчика, я не знаю ответа. Кто был счастлив здесь?
Но есть и другой: о ком эти сказки? С этим вопросом я закрываю рассказанную историю, чтобы узнать, что настоящая ещё впереди, и её главный герой вот-вот сделает свой первый шаг прочь из сада, где не бывает историй, потому что не бывает странствий.
Книжка о детстве, о том, откуда мы родом и как это определить. О вещах, которые мы забираем с собой и которые теряем. О том, как мы ищем свой путь.
И о том, что мы действительно все связаны, мы, маленькие существа под огромными звёздами, оставляем узор из следов и хлебных крошек. Неизвестно, зачем, но вряд ли мы можем иначе.
Тонкая, местами пронзительная, очень личная история автора о её собственном пути.
От не столь частого гостя в наших краях — финской литературы, ждёшь, наверное, другого: разлапистые ели укрыты белым покрывалом, похрустывает морозный воздух, ломается наст под широким копытом, лось задевает рогами ветку, и сыпется, падает белой пылью снег на бурую шерсть.
Но вместо этого здесь тянется бесконечное влажное лето постапокалиптического завтра, полное гула оводов, и сухие ветки мёртвых деревьев отстукивают на ветру печальный ритм, и шнуры высохших русел пересекают плоскость тундры,...
Но вместо этого здесь тянется бесконечное влажное лето постапокалиптического завтра, полное гула оводов, и сухие ветки мёртвых деревьев отстукивают на ветру печальный ритм, и шнуры высохших русел пересекают плоскость тундры, и только северное сияние по-прежнему полощется в небесах.
Не ожидаешь увидеть гибких восточных драконов, пляшущих на празднике начала лунного года, и палаток с дурманящим лотосом, и чайной церемонии, якоря неизменности в мире, сменившем свой лик, и рассуждений о воде.
Весь этот мир — это печаль о воде, песнь о воде и отражение воды. Её неуловимости, её спокойствия и её неизбежности.
Не с чем и не за чем бороться, потому что финал заранее известен: всё преходяще.
Финал действительно заранее известен: с первых страниц он угадывается, как нечто совершенно неизбежное. Нет предчувствий и намёков, всё сразу расставлено по местам: вот антагонист — человек «мира извне», выражающий всё то, что противно природе меланхоличной, наивной и иногда заторможенной героини. Вот близкие, которые, конечно же, должны исчезнуть, потому что такой сюжет всегда требует, чтобы в конце герой оставался один. И вот окружающие люди — как все люди, способные на слишком человеческие поступки.
Можно просчитать всё по ходам, предвидеть иногда до мелочей, но почему-то не хочется бросать этот очевидный сюжет. Так почему?
Для истории о беспомощности перед сильным, наглым и неведающим сочувствия — не настолько страшно. Есть вещи много страшнее, как «В ожидании варваров» Кутзее, где так же в недвижимый мир отдалённого поселения приходят военные. В таких историях хороший финал — это финал, в котором хоть кто-то выживает.
Для истории о «мире, который может случится», возможно, не хватает яркости и выпуклости, как например в трилогии Этвуд о будущем Безводного потопа. По оговоркам рассказчика в «Дневнике чайного мастера» можно угадать общую канву этого нового мира, но по большому счёту антураж ограничен тем, что знает героиня. А знает она мало: ко всему прочему это будущее, лишённое информационной связности.
«Дневник чайного мастера» даже сложно назвать стилизацией; неомир пользуется ошмётками архемира — всем, что соберёт на свалке и настоящей, материальной, и метафорической. Культуры, которую так старается сохранить отец героини, а потом и она сама, давно нет. Это заплатки на треснувшем сосуде. И вода сочится из него по капле, исчезая навсегда. Яркие отблески короткой жизни, кусочки бесхитростных воспоминаний, что Нориа собирает и помещает на страницах своего дневника, стоят больше, чем все древние традиции.
Что написать о повести, читая которую, думаешь: это просто хорошая книга. Сравнить её с морем других, корявых, дырявых и ненужных никому, и сказать, что она лучше? Но по правде говоря, «Дневник чайного мастера» просто выглядит именно так, как книга и должна выглядеть.
Книга, после которой долго тянется послевкусие. Возможно, дочитав, я думаю о её сюжете дольше, чем о других, потому что сразу принимаю решение написать о ней. И я могу позволить себе неспеша считать пузырьки на дне котелка, размышляя, каков вкус воды из горного источника.
А может это действительно так: остаётся тянущая нёбо горечь зелёного чая, и влажный жаркий воздух оседает каплями на лице, и медленно колышется москитная сетка на окне, и блестит синий круг.
Ради чего на самом деле стоит читать «Дневник чайного мастера» (кроме того, что это и вправду просто хорошая книга)? Ради двух последних страниц.
Чего не отнять у лучших историй о «мире, который может случится» и о жестокости, против которой невозможно бороться, так это непреходящего пессимизма. Это истории, в которых любовь никого не спасает. Истории, финал которых неизбежен.
И вот тут и случается единственная вещь, в которой «Дневник чайного мастера» переигрывает их по очкам. Повесть, где абсолютно каждый герой отдаёт себе отчёт в том, что однажды всё это закончится, что падёт власть военных, и смерть, как вода, заберёт своё, и вся наша боль станет лишь строчкой в исторической хронике; эту повесть стоит читать ради двух страниц. Именно там есть то, чего не ожидаешь.
Последняя вера в людей.
Зимы становятся холоднее.
Как и смерть, жизнь забирает своё.
Прекрасный сборник современных волшебных сказок. В моих глазах большинству авторов удалось добиться нужного ощущения — соприкосновения с миром, существующим параллельно, но по-настоящему живым. Миром солнечных лучей, проходящих через листья; пахнущих влажной землёй лесных троп; древних существ, помнящих самые первые песни; пульсирующих внутри стволов соков и времени, хранящемся в древесных кольцах, как в человеческих летописях.
В этом смысле удачны почти все рассказы. В «общем литературном»,...
В этом смысле удачны почти все рассказы. В «общем литературном», как обычно, — не все. Например, основной конфликт героя в «Чарли, идём с нами!» Мидори Снайдер разжёван, как червяк, которого мамка пропихивает в горло птенцу. «Мир, нарисованный птицами» Кэтрин Вас одновременно и слишком схематичен, и слишком подробен (удивительно, как такое оказалось возможным), а главное — сюжетно не особо интересен.
Мои личные фавориты — «Древо пустыни» Эммы Булл и «Среди листвы такой зелёной» Танет Ли. Первый прекрасен как история настоящего спасения, а кроме того населён действительно живыми героями. Второй — как истинно «фейская» история, где нет и не может быть места человеческой логике, зато есть нечто неуловимое, но безусловно притягательное.
В целом уровень сборника достаточно высок, и, если вам нравится именно такие истории — о лесе, странных существах и событиях, вам он должен понравится.
P.S. Отдельный привет хочу передать тому человеку, который решил в названии сборника «Green Man» передать как «Зелёный рыцарь», уничтожив тем самым весь смысл. Разумных причин для этого не было и быть не могло. Не знаю, чего здесь больше: собственного невежества или уверенности, что невежественны потенциальные читатели.
Не знаете, что почитать?