Новый перевод «Алисы в стране чудес» — это всегда важное литературное событие. О том, какими предстают главные тексты Кэрролла по версии перевдчика Евгения Клюева, рассказывает Анна Яковлева, филолог, директор книжного магазина «Перемен», руководитель детского научного клуба, коллекционер «Алисы» (между прочим, защитивший диссертацию по этой книге).

 

В конце концов, Алиса Лидделл, которая давно уже — отдельный персонаж. И у нас на глазах родилась еще одна Алиса — Алиса Флоор Ридер и Евгения Клюева, теперь неразделимого, как Кэрролл и Тенниелл, фламандского дуэта иллюстратора и автора. Поздравляем вас с этим и предлагаем поговорить о ней за глаза.

Эта Алиса носит очки, кеды и рюкзак, она истинно «странный ребенок» — но почему такой? Викторианские дети, как мы знаем, это маленькие взрослые и визуально, и оценочно — Алиса Кэрролла в этом смысле совершенно обычный ребенок, только в необычных обстоятельствах. Алиса-Аня Набокова умна и рациональна, она странная относительно представлений других людей о детях из нашей неволшебной страны начала двадцатого века. Борис Заходер ставит Алису как ребенка в центр всех миров и говорит нам об этом уже в предисловии к своему пересказу. Демурова сделала из Алисы литературного персонажа — и вот мы уже бьемся за эту версию как за истину. Чем же так важна и отличается от других новая Алиса и почему она обязательно и очень быстро войдет в этот негласный канон?

 

Оба приключения новой Алисы происходят в нашем с вами мире — и согласитесь, сейчас с нами происходит тысяча невозможных вещей еще до завтрака. Чарльз Доджсон и его современники, будем честны, не вынес бы событийного темпа двадцать первого века, а удивление из яркой эмоции неизбежно становится базовой и незаметной опцией, которую некогда переживать, иначе не выжить в этом инфопотоке, и плавать в море слез уже просто некогда (вот и у Клюева Алиса попадает не в море с его символами и ассоциациями, а в абстрактную акваторию слез). Мы каждый день узнаем об окружающем мире больше, чем средневековый ученый за всю жизнь, и гораздо более важным вопросом становится тот, который Алисе задает Синяя гусеница (а в новом переводе — Шелковичный червь): КТО ТЫ ТАКАЯ?

 

Боюсь громкого заявления, но пожалуй, Алиса Клюева — первая, кто постоянно пытается ответить именно на этот вопрос. И это ужасно важно для искусства в целом — с его помощью мы пытаемся постичь не столько сам мир, сколько себя и свое место в нем. Эта Алиса может вести модные сейчас тренинги по осознанности и эмоциональному интеллекту. Перед нами больше не отрешенный и не паникующий ребенок в мире взрослых, которого болтает от одного безумца у власти к другому — этот подросток (а мне она видится определенно не восьмилеткой) изучает мир, в котором ей жить, соблюдая баланс между самоопределением (я еще не разобралась в себе, но никому из вас не позволю вешать на себя ярлык) и попытками понять других.

 

 

Она постоянно фиксирует свои изменения — тут я еще большая, а тут маленькая, для Голубицы я змея, для Грифона — неуч, для солдат — защитник, а для Герцогини — подружка, но никто из вас не определяет меня настоящую, и на вопросы о своей сути она никогда не отвечает чужими словами. И, конечно, эта Алиса носит не фартук и чулки, социальную роль, а короткое платье и кеды, выбирая для себя вещественный фенотип сама, оставаясь при смене образа очевидно той самой архетипической Алисой. И этот случайный гений Кэрролла, конечно, не перестает восхищать мир уже полтора столетия. Рядовой математик и посредственный священник, социопат и зануда создал для человечества текст, который каждый — каждый — читатель преобразует во что-то свое, но при этом — общее. Не в этом ли смысл искусства — выделять каждого и объединять всех?

Впрочем, в споре, кто главный герой сказки — девочка или язык, в новом переводе победит, конечно, второй. Всем обязательно нужно читать самого Клюева — от «Сказок на всякий случай» до романа «Между двух стульев». И дело не в восхищении словесной эквилибристикой, не в каламбурах и созвучиях, а в одной простой мысли: вначале было слово. Мы, так называемые люди, завладели этой планетой, изобретя абстракцию — поместив весь мир в себя, сжав огромные реальные объекты — кита, Солнце, всю Вселенную — до одного слова. И этот механизм столь сложен и естественен, что неизбежны ошибки и многозначности при передаче. Язык Кэрролла уловил и передал это первым, а Клюев сумел показать эти радости и сложности коммуникации на языке русском.

 

 

— Тогда и говорили бы, что имеете в виду, — укорил ее Мартовский заяц.

— Я так и делаю, — мигом откликнулась Алиса. — Или хотя бы всегда имею в виду то, что говорю… Это одно и то же.

— А вот и не одно и то же! — крикнул Головной Уборщик. — Вы бы еще сказали, будто «я вижу то, что ем» и «я ем то, что вижу» — одно и то же!

— Вы бы еще сказали, будто «я люблю то, что получаю» и «я получаю то, что люблю» — одно и то же, — прибавил Мартовский заяц.

— Вы бы еще сказали, — включилась вроде бы спавшая Соня, — будто «я дышу, когда сплю» и «я сплю, когда дышу» — одно и то же!

— По крайней мере, для тебя так оно и есть! — Ответил Соне Головной Уборщик…

Новая Алиса попадает не в волшебную подземную страну, она попадает в тот единственный мир, который у нас есть. Она пока еще не задает вопросы, почему он именно такой, но уже столкнулась с теми, кто тоже пытается понять мир снаружи себя — и, что особенно важно, дает им право на свою картину мира. Я читала «Алису» тысячу раз, но только в этом переводе по-настоящему обратила внимание на последние абзацы — в них старшая сестра Алисы внимательно слушает пересказ «странного сна», а потом погружается в него же. И это вдруг вселяет огромную надежду на то, что один человек однажды сумеет понять другого человека и даже увидит мир его глазами. Именно этим, на мой взгляд, несколько тысячелетий занимается искусство, и Льюис Кэрролл становится великим, великим художником, дающим нам право смотреть на его мир своими глазами, впускающим нас через маленькую дверцу в волшебный сад другого человека.

 

 

Сначала ей снилась сама Алиса: как та, обхватив маленькими ручками колени сестры, смотрела на нее горячими сияющими глазами; и можно было услышать все ее интонации и увидеть, как забавно она вскидывает голову, отбрасывая со лба непослушную челку, которая, разумеется, немедленно опять падает ей на лоб… Но тут сестра прислушалась, и ей стало казаться, что все вокруг оживает и наполняется забавными существами из Алисиного сна.

Вот и у ее ног зашуршала высокая трава, когда мимо промчался Белый Кролик, вот испуганная мышь заплескалась, а пруду, в то время как Мартовский Заяц и его друзья предавались своему нескончаемому чаепитию, а визгливый голос Королевы приказывал обезглавить несчастных гостей; и опять чихал младенец-свинтус на коленях у Герцогини, под градом разлетающихся вдребезги блюд и блюдечек, опять раздавался вопль Грифона и скрипел карандаш ящерицы Билла, опять слышался писк морских свинок, чьи восторги подавлялись, а чуть поодаль — всхлипывания бедного Черрипаха…»

Мы все время ищем себя в Стране чудес среди этих странных антропоморфных персонажей, в то время как каждый из нас — сестра Алисы, слушающая пересказ приключения внутри чужой головы. Здесь-то и прячется настоящее чудо, настоящее волшебство — в надежде на переводимость и понимание одного человека другим. Поэтому нам постоянно нужен новый перевод «Алисы», но в наши дни это мог сделать только Евгений Клюев. Ужасно интересно, что будет с текстом через пятьдесят и сто лет, но пока давайте отметим это большое событие: время пить чай!