Жить вне большинства

Рю Мураками в этой книге, что наш Пелевин, берет актуальную повестку, как Харуки Мураками, отрабатывает тайные фобии своих сограждан, и спуска, как Сорокин, не дает. «Фатерлянд» — об угрозе со стороны Северной Кореи, что — особенно после ядерно-ракетных испытаний КНДР — у японцев не только во всех новостях, но и в ночных кошмарах. С Харуки его, слава буддам и бодхисаттвам, не спутаешь.   Фатерлянд Нет в продаже В своем новом романе знаменитый японский «анфан террибль» рисует альтернативное настоящее, где доллар рухнул, а вместе с ним рухнула и экономика Японии. Правительство Северной Кореи, спеша воспользоваться слабиной соседа, отправляет флот повстанцев, которым предстоит осуществить первое в истории Японии вторжение на ее берега. Страна не в силах устоять перед внезапным натиском военной операции «Из Отчизны с любовью», но у нее найдутся неожиданные защитники, которые не позволят Фукуоке пасть без боя. Посмотреть   Где у того стандартные клерки в лирическо-слезном дауншифтерстве, у Рю Мураками, как у Питера Хёга, «условно пригодные», то есть не пригодные вовсе, настоящие аутсайдеры. «Фукуда (23 года) — специалист по изготовлению бомб. Единственный ребенок в религиозной секте, организовывавшей крупные теракты. В пятнадцать лет взорвал массажный салон. Тощий, кожа бледная», а друзья его тоже пироманы, сатанисты, террористы, фрики еще те! Их, осевших вокруг своеобразного сэнсэя Исихары в далекой Фукуоке, что на Кюсю, боятся-уважают даже местные байкеры. А уж про северокорейский спецназ и говорить нечего, те — настоящие терминаторы, жертвы идеологии, машины для убийств. «В армии было принято два вида „тренировок“ для молодых солдат. Первый назывался „мотоцикл“: курсант расставлял ноги, сгибал колени и вытягивал руки вперед, словно держась за руль мотоцикла. В таком положении бедняга должен был оставаться неподвижным в течение часа, хотя уже через несколько минут напряжение в ногах и пояснице начинало причинять страшную боль. Наконец, следовала команда „бегом!“ — и курсант со всей мочи должен был бежать прямо на бетонную стену. Если он пытался каким-либо образом смягчить удар, процедура повторялась». Вздрогнут и отечественные «деды»! И эта северокорейская тема, пожалуй, единственное, где, сбиваясь с речитатива брутальнейшего рэпа, Мураками чуть дает петуха. Действительно интересно читать, как ведутся дела в верхушке КНДР, проходит воинская подготовка, живут корейские крестьяне — но Мураками, нагнетая ужас, сам же попадает в тенета страшилок про дичайшую бедность и сплошной садомазо трэш. Да, несколько лет готовясь к этой книге, он опрашивал северокорейских беженцев в Сеуле об их детстве и армии Пхеньяна, но ключевые слова тут — «беженцы» и «в Сеуле». В Пхеньяне сказали бы другое, а истина — она, как известно, где-то посередине окопалась. Правда, после захвата Фукуоки северокорейские солдаты ведут себя очень прилично, никого сами не убивают, поражают местных своим воспитанием, выправкой, манерами. Да, вы не ослышались, «после захвата»: это главный сюжет, и здесь масса всего любопытного наворочено. Известно ведь, что северокорейцы похищают японцев (используют их для изучения языка) и грозятся стереть с лица земли американского прихвостня на Востоке. Вот Мураками и делает небольшое допущение — да, аннексировали. Причем обставили хитро весьма — это не КНДР, дескать, а беженцы из нее после неудачного восстания. Войну не начнешь, санкции не применишь, не подкопаешься. И допущение № 2, не такое уж, на самом деле, фантастическое, учитывая давнюю экономическую стагнацию и те же сложности с соседями в лице обеих Корей и Китая. В Японии в начале 2000-х все очень плохо. В Америке рухнул доллар — Штатам не до военной и прочей помощи Японии. Иена полетела в пике вослед. Правительство — прямо как в нашей стране бывало — пытается ограничить снятие наличных, обмен валют, но от этого только хуже. Из одного из (Китай давно спихнул Японию со второго места в мировой экономике на третье) региональных лидеров Япония становится страной-изгоем — слишком у многих соседей к ней старые счеты (Япония бесчинствовала в Китае и Корее во время Второй мировой, и об этом в книге тоже есть), новые расчеты... В японских городах зашкаливает уровень увольнений и самоубийств, безработица за 10%, общественные парки забиты бездомными. Которых избивают и жгут молодежные банды, «дети из камеры хранения». О, это любимая тема Мураками, и он сыграет ее на ура и на бис — вонь от немытых тел шибает в нос, от фриков и маньяков пробирает дрожь, кулаки сбиты, кровь и мозги летят на страницы, то есть, зачеркнуто, на камеры репортеров (таких сцен даже две). Полный Паланик! Стоит ли удивляться, что когда в «Фатерлянде» (в оригинале, кстати, все гораздо спокойнее — «Уйти с полуострова») взвод северокорейских «зеленых человечков» (Мураками писал в 2005 году!) захватывает Фукуоку, никто из «международных партнеров» Японии и в ус не дует. Хуже того, промаргивает все и японское правительство. О, тут Мураками включает настоящих Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Премьер и правительство спят на экстренных заседаниях, боятся взять на себя ответственность и попросту впадают ступор. Да, среди писателей-интеллектуалов в Японии модно радикальное левачество и жесткая критика правительства, тот же современный писатель № 3 Масахико Симада буквально через пост на своей странице в социальной сети костерит Абэ так, как Трампу еще кости не перемывали. Но... Рю Мураками во многом прав — пассивность, slow decision-making (медленный процесс принятия решений), боязнь что-либо решить «на месте» без утверждения по всем этажам сложно сочиненной иерархической системы вплоть до императора уже подводили Токио во время аварии на Фукусиме, последствия тогда можно было сильно минимизировать... Вот и возникает патовая ситуация — Токио боится атаковать, вводит лишь изоляцию (еще одно ключевое для наших пандемических дней слово!) всего острова Кюсю. На нем же — махровым цветом расцветает стокгольмский синдром. Токио кинул своих, а северокорейцы заботятся о Фукуоке и социальном равенстве, арестовали всех криминалов и богачей. Да и как они мужественны, воспитаны, цельны на фоне рыхлых и анемичных японских мужчин — японки штабелями мостят им дорогу, бегают за ними с тортиками и цветами, пока мужчины суют взятки. Зеленые береты решительно отказываются или передают их детям-сиротам. Шах и мат.   Японию, если не считать конец Второй мировой, никогда не захватывали — предыдущая угроза была от монголов, в XIII веке, когда флот их потопил «божественный ветер» (камикадзе). Нынешняя же рискует стать финальной для японской государственности — вот уже из КНДР стартует флот с 120 000 новых поселенцев. И его не потопить — корейцы в Фукуоке могут не только перебить пациентов медицинского центра, но и взорвать газовую сеть. И тут, кстати, еще одна параллель с литературой отечественной. Юлия Латынина в одном из романов своего так называемого кавказского цикла «Джаханнам, или До встречи в Аду» с таким же, даже пущим мазохистским удовольствием живописала, как почти идеальные кавказские мачо рубят русских и ставят на колени всю РФ, угрожая взорвать НПЗ и целый город... Япония действительно на коленях и готова попрощаться со своей территорией: Китай, Америка и «азиатские тигры» только за, им бы быстрее вновь открыть морские торговые пути через Кюсю и скинуть со счетов невыгодную уже Японию, когда на сцену выходят — новые, новейшие просто камикадзе. Как в поздних «тинейджерских» романах Паланика, за дело берется местная группировка молодых фриков и террористов. У них есть оружие и взрывчатка, боевые бумеранги и ядовитые насекомые, а главное, тот воинский драйв, что, огрубляя, и составляют суть бусидо. Они победят и умрут. Но у Рю Мураками это будет отнюдь не в шапкозакидательском духе «наш камикадзе против их спецназа». Он продвигает идею того, что меньшинство, выкинутое за пределы социума и полностью маргинализированное, возможно, право. Хотя бы тем, что смогло не подчиняться порочному дискурсу этого самого большинства, взломать прогнившие конвенционные схемы, думать, мечтать о чем-то новом. «Знаете, для чего мы живем? Мы живем ради уничтожения! В этом мире есть только два типа людей: одни выкраивают каждую копейку, чтобы построить дамбу или волнорез, высадить ветрозащитную полосу или выкопать ирригационный канал. А другие разрушают отношения собственности, старую крепость зла и старую систему, и делают это вдохновенно. В них вся страсть, и пыл, и ярость, чтобы взломать каждому череп и звонить в их пустые бошки, как в колокола!» Да, Мураками может прозвучать немного инфантильно («...повинуясь готовым истинам и следуя указаниям безнравственных взрослых, очень быстро можно обнаружить, что твоя жизнь лишена всякого смысла и вкуса»), анархически («жить вне большинства») или даже алармистски-эсхатологически («каждый живущий в этом мире — заложник, жертва насилия в той или иной форме, но большинство людей не осознают этого на протяжении всей своей жизни»), но ведь работает же! Тоже неоднозначно работает, кстати. Ибо японское правительство, когда все закончилось, не только не искало героев, но и вообще, в очень японском духе, спустило все на тормозах — вроде и мы отличились, а может и не мы... И в самой Японии ничего не изменилось — такое же гетто на международной арене, такое же падение экономики и распад общества. Выиграла же, парадоксальным образом, Фукуока. Она сменила всех чиновников, сократила их число, открылась миру (стала развивать международные программы, туристическое направление и т.д.) и — не простив Токио, стала работать над своим одиноким, личным путем. В духе заветов тех самых маргиналов. И — еще одна параллель напросилась — в духе той региональной независимости от центра, метрополии, что у нас развивает Василий Авченко с родным Дальним Востоком, Шамиль Идиатуллин с Татарстаном, Алексей Иванов с Сибирью... Параллели эти имеют право быть еще и потому, что «Фатерлянд» — масштабный не только по объему и возможным жанровым определениям роман. Чего там только нет: быта Страны чучхе и политологических раскладов, японской повседневности и почти киберпанка, историй ядов и пиротехнических тонкостей, и т.д. и т.п. И, кстати, в отличие от навязших в ушах джазовых стандартов Харуки Мураками, у Рю тут в одном токийском баре «для своих» владелец ставит и обсуждает настоящие редкости — как Винтон Келли звучит на записи Уэса Монтгомери, например. Александр Чанцев, «Год литературы».