Переводчик Максим Немцов родился во Владивостоке. Окончил филологический факультет Дальневосточного университета. Редактировал самиздатовский рок-журнал «ДВР». Работал пассажирским помощником капитана, редактором в газете, помощником консула по прессе и информации в Генеральном Консульстве США во Владивостоке. Переводил телевизионные программы в первом на территории России медийном предприятии с иностранным капиталом — Российской вещательной корпорации (РВК). В 1996—2003 гг. поддерживал электронную библиотеку «Журнал небуквального перевода Speaking In Tongues / Лавка Языков», опубликовал на этом сайте ряд собственных переводов Уильяма Берроуза, Гая Давенпорта, Джека Керуака, Чарльза Буковски и других англоязычных поэтов и прозаиков. Был куратором издательского проекта «Мураками в России». Прожив во Владивостоке тридцать восемь лет, он в 2001 году перебрался в Москву и сразу же начал сотрудничать в качестве редактора и переводчика с ведущими издательствами двух столиц.

Сегодня, наверное, не будет большим преувеличением, если мы назовем Максима Немцова одним из самых знаковых переводчиков нашего времени, о чем, в том числе, свидетельствует немалое количество взятых у него интервью. Он открыл нам миры Пола Боулза и Роберта Пёрсига, Флэнна О`Брайена и Ричарда Бротигана, Томаса Пинчона и Джона Фанте и многих других. Переводы Немцова — это всегда встреча не только с автором оригинального текста, но еще и с родным языком, неисчерпаемые возможности которого вдруг открываются читателю. В чем секрет узнаваемости практически всех его переводов, можно ли по выбору переводчика судить о его характере, надо ли переводить классические тексты заново?

Афанасий Мамедов Готовясь к интервью с вами, я, конечно же, начал собирать в интернете информацию, и меня удивило и порадовало то, как много интересных и качественных интервью уже сделано с вами. Да и вообще по сети гуляет немало отличных интервью с нашими ведущими переводчиками. Скажите, пожалуйста, означает ли это, что наконец-таки ваша профессия стала статусной, попала в зону повышенного внимания любителей зарубежной литературы?

Максим Немцов Я не знаю, честно говоря, Афанасий, что вы имеете в виду под «статусом» — положение в обществе? Личное благосостояние? Если так, то нет, все осталось примерно так же. Но вот заметнее профессия стала, это факт, правда, не очень понятно, хорошо это или плохо. С одной стороны, мило, что «широкий читатель», похоже, перестает считать, что Хемингуэй писал свои рассказы прямо на русском языке, а с другой — этот же «широкий читатель» считает, что он знает, как надо переводить с любого языка, и, само собой, этот гипотетический читатель сделал бы это лучше многих профессионалов. Словом, это, конечно, палка о двух концах, но мы, наверное, были к такому готовы. Хотя многие коллеги наверняка предпочли бы, чтобы фоновый шум подобной «критики» или сетевых обсуждений не мешал им работать.

АМ Буду только рад за переводчиков, если и их благосостояние заметно улучшится. Вы родились во Владивостоке, учились в ДВГУ на отделении английской филологии, потом переместились в Москву. Скажите, не было ли у вас ощущения, что вы переехали из страны в страну, я сейчас не только о расстояниях и гоголевском колесе?

МН Конечно, ощущение переезда было, но не в другую страну, а из другой, как ни странно это может прозвучать, потому что другая страна — это Дальний Восток. Все же — не совсем Россия, какой ее привыкли представлять по книгам из школьной программы.

АМ С какими трудностями пришлось столкнуться, как приняли вас московские переводческие круги, какие встречи запомнились и впоследствии оказались судьбоносными?

МН Что касается «приема» — я не знаю, я же не тусоваться сюда приехал, а работать. Я до сих пор мало общаюсь с коллегами по цеху, хорошо это или плохо, — просто некогда. Но, конечно, благодарен коллегам из издательств «Фантом», «Независимая газета», «Азбука» и «Эксмо» — они были среди первых, с кем мы быстро подружились и нашли общий язык. Со многими из тех людей мы продолжаем сотрудничать все это время. Но следует заметить, что я тогда много работал еще и как редактор (сейчас гораздо меньше), а редакторы перевода, в общем, всегда в дефиците.

АМ Свой творческий путь вы начали с переводов Боба Дилана, потом были Чарльз Буковски, Джек Керуак, Джон Фанте, Пол Боулз, Кен Кизи, Генри Миллер… Можно ли по этому выбору судить о вашем характере, предпочтениях и мировоззрении, или это всего-навсего работа, просто нужно открывать новые миры?

МН Ну, Миллера, положим, я в начале не переводил, он потом появился… А так да — видимо, о характере по такому выбору судить можно, но я бы не стал. Мне просто было интересно работать с текстами, у которых имелось мало шансов появиться на русском языке в то время, даже на развалинах Советского Союза. Но не потому, что это «запрещенка», а потому, что мне казалось — я слышу, как они должны звучать по-русски (не так, как обычно печатается). И, понятно, хотелось делиться такими текстами с друзьями — и я подозревал, что тексты эти могут оказаться полезными кому-то еще, не одному мне. Так все и началось.
С мирами бывает по-разному. Несомненно, в «открытии новых миров» и состоит, по-моему, одна из задач переводчика, хоть, возможно, и неглавная.

АМ Кстати, бывает такое, что издательство эти «миры» переводчику навязывает? Можно ли ему в таком случае отбиться от предлагаемого автора?

МН Если заглянуть на издательскую кухню, то для читателя не имеет значения, кто именно открыл ту или иную вселенную — это может быть и штатный редактор издательства. Главное — такой человек должен быть настоящим подвижником своего дела, верить в того автора, которого хочет продвигать, и любить его, а не только прикидывать финансовые показатели продаж. Тем, кто в теме, известны имена людей, которые силой своего убеждения принесли в русскоязычное пространство, например, Терри Пратчетта или Ричарда Бротигана, каких-то других авторов, называемых «культовыми», и легенды о подвигах этих героев будут жить в цехе еще долго.
Насчет взаимоотношений переводчика и издателя — тут бывает по-разному. Мне повезло: практически 98% того, что я переводил, я любил, мне нравилось, или у меня были те или иные причины браться за работу. Я часто отказываюсь, если предлагают что-то «не мое».

АМ Вы переводите только с английского?

МН Немного с французского, но только поэзию и по большому вдохновению.

АМ Знаете, в моей библиотеке есть книги, которые оказали на меня огромное влияние, я к ним возвращаюсь на протяжении многих лет, среди таких книг двухтомник рассказов Пола Боулза, в котором вы принимали участие как переводчик. Вам довелось переводить и много рассказов других американских авторов, скажите, вы любите сам этот жанр? Есть ли у вас, к примеру, своя коллекция любимых рассказов?

МН Да, Боулз был великим проектом Мити Волчека и издательства «Колонна», он, мне кажется, хорошо получился. Томов там, правда, было четыре, так что у вас, похоже, не вся коллекция.
Митя собрал для него такой коллектив переводчиков, что работать с этими текстами и как редактору мне было сплошное удовольствие (другим таким же удачным коллективным проектом было издание почти всего Бротигана в «Азбуке» — там процессом управлял Александр Гузман).
Что же касается длины текстов, то нет — это не главное. У меня, правда, есть один старый друг, который ненавидит читать рассказы: не успеешь разогнаться, говорит он, а текст уже закончился. Но это особенность его читательского восприятия. Для меня же, наверное, главное — внутренняя гармоничность высказывания.
Своя коллекция? Нет, рассказов я не пишу и чужих не собираю.

АМ Один из показателей успеха переводчика, степени непревзойденности некоторых его переводов — это когда имя переводчика связывают с именем, как правило, одного, максимум двух зарубежных писателей. Вот когда говорят о Максиме Немцове, сразу же упоминают Томаса Пинчона. Как состоялась ваше знакомство с этим автором, в какие годы, и чем он является для вас сейчас?

МН Я уже не раз об этом рассказывал: читать-то я его начал еще в студенчестве, в 1980-х, ни шиша, правда, не понял и решил собрать его книги «на потом». А всерьез все началось, когда коллеги попросили нас с Анастасией Грызуновой перевести его «Радугу тяготения». Проект, по не зависевшим от нас причинам, несколько затянулся, но в итоге, мне кажется, все получилось. Ну и после этого я уже в одиночку перевел еще четыре его романа. Пинчон — гений, большая честь для всех нас жить с ним на одной планете в одно время.

АМ В последние десятилетия мы наблюдали смену эпох: изменились и культурная ситуация в стране, и наши взаимоотношения с другими культурами и языками. Теперь переводчик, с английского языка уж точно, должен держать в уме, что его читатель может быть знаком с оригиналом, что у него могут быть свои культурные наслоения, ассоциативные ряды, связанные с прочтением данного текста. Это обстоятельство как-то отражается на вашей работе, меняет представление об универсальности перевода, о его, так сказать, долговечности?

МН В силу большей видимости переводчика, как мы говорили раньше, — это да, возможно, усложняет кому-то работу, но здесь есть несколько обстоятельств, которые позволяют все-таки не обращать на фоновый шум внимания — и уж точно не «пожеланиям читателя».
Во-первых, такие критики перевода зачастую просто не учитывают всего, с чем имеет дело переводчик, например, романа, и обращают внимание на частности, вырывают слова из контекста (а контекст, как известно, это главное). Например, меня когда-то один такой «знаток» упрекал за то, что фразу «He doesn’t have guts» я перевел как «У него кишка тонка»: это, мол, буквализм, и переводить следует «Ему не достает мужества», а переводчик не знает английского языка, поэтому «вон из профессии». Вот на таком уровне подобные дискуссии происходят у нас до сих пор. Да и не только у нас, что уж там. Во-вторых, даже такие «пожелания» крайне индивидуальны: одному может не понравиться одно, другому — другое. Всем угодить невозможно — а главное, что, по-моему глубокому убеждению, переводчик и не должен «обслуживать» читателя. Главная верность переводчика — переводимому им автору.
Ну, а долговечность перевода — кто ж тут скажет? Только время. «Универсального» перевода, если я правильно вас понял, т. е. перевода как бы на все времена, не существует — они неизбежно отмирают, устаревают, хоть и не так и не в таком темпе, как оригинальные произведения. Вот такой вот интересный поворот.

АМ В одном из интервью вы высказались в том смысле, что у нас немало переводов «убитых», которые мы, тем не менее, считаем классическими и, точно по набоковскому «Дару», в случае пожара по реестру выносим в первую очередь. Могли бы вы назвать эти произведения и авторов их переводов?

МН Я бы предпочел этого не делать — не только для того, чтобы «не разжигать», но и потому, что их довольно много. К счастью, наши наиболее прогрессивные издатели сейчас начали пересматривать свое отношение к «пере-переводам», и у нас появляются новые версии привычных текстов: взять, к примеру, Джейн Остен, Оскара Уайлда, Марселя Пруста, Фрэнсиса Скотта Фицджералда, Трумена Капоте, Туве Янссон, вот даже «Алиса» Льюиса Кэрролла недавно вышла в переводе Евгения Клюева, хотя Кэрроллу на русском языке повезло и так — и не раз. Теперь осталось «грамотной публике» пересмотреть свое отношение к «священным коровам» перевода — и осознать, что новые версии известных текстов не отменяют старых, а дополняют их, развивают их понимание, открывают в них что-то новое. Именно тем, среди прочего, что такие тексты переводятся снова, они и живы.

АМ Насколько важно при переводе того или иного произведения учитывать ментальные совпадения языков и культур, переводчика и писателя, и возможно ли преодолевать расхождения, если таковые имеются?

МН Ну конечно, и различия, и сходства надо учитывать, а как иначе? В этом и состоит работа переводчика. Если есть отличие — читатель перевода должен понимать, что в том-то и том-то — отличие. То же и со сходством. Выглаживать или кастрировать тексты до того состояния, чтобы «было написано так, если б Апдайк писал по-русски» (к примеру) — практика, на мой взгляд скверная, потому что Апдайк никогда бы не писал по-русски. Это американский писатель, если кто-то не заметил. Бывают, конечно, исключения с писателями двуязычными: например, тот же Набоков, которого по своей методике гениально переводил Сергей Ильин. В моей практике был случай с английским писателем Уильямом Джерхарди, который свой «русский» роман «Тщета» написал по-английски, но под сильным влиянием Чехова, специалистом по творчеству которого он был. К тому же Джерхарди и пожил в России, и русский язык знал — и это видно в его текстах невооруженным глазом. Пришлось перечитать Чехова. Валерий Вотрин, переводя его второй роман «Полиглоты», насколько мне известно, тоже имел это в виду.

АМ В свое время ваш перевод знаменитого романа Сэлинджера «The Catcher in the Rye» («Над пропастью во ржи» или в вашем переводе — «Ловец на хлебном поле») произвел эффект разорвавшейся бомбы, было такое ощущение, что чуть ли не покойники восстали из своих гробов. Как вы отнеслись к той давнишней шумной истории, были ли к ней морально готовы, или все это произошло для вас достаточно неожиданно? Какой след она после себя оставила?

МН Ну, очень хорошо, если это действительно так, хотя цель, понятно, была не возмутить общественное сознание, а вернуться к тексту первоисточника. Да, конечно, мы с редактором были готовы к тому, что разверзнутся хляби небесные и на нас обрушится поток, гм, критики. А след… ну какой тут след. Укрепилась убежденность в том, что переводческая стратегия была выбрана верно, и мы все сделали правильно. При следующем переиздании там, конечно, надо исправить некоторые недочеты, но их немного, и «критика» на них внимания не обратила.

 

Над пропастью во ржи. Ловец на хлебном поле

Нет в продаже

Книга, которая не нуждается в представлениях и пересказах. Классика, которая вдохновила миллионы подростков и взрослых. Впервые в беспрецедентном издании-«перевертыше». В одной книге Сэлинджер в классическом переводе Риты Райт-Ковалевой «Над пропастью во ржи» и в современном переводе Макса Немцова — «Ловец на хлебном поле», вызвавшем бурную читательскую дискуссию. Посмотрите на символ поколения XX-го века Холдена Колфилда с двух разных сторон.

Посмотреть

АМ Я большой поклонник Дж. Д. Сэлинджера и как раз тот человек, для которого каждое слово важно, поэтому позвольте чуть подробнее. О суггестивных рядах прозы Сэлинджера Ирина Львовна Галинская в свое время написала целую книгу. К примеру, и у вас и у Ковалевой в названии книги теряется «бейсбольная» ассоциация. Понятно, что в текст все не вставишь, в скобках и сносках не объяснишь — по целому ряду причин. В этой связи, как вы относитесь к комментариям, справочным аппаратам и всякого рода «сопроводилкам» — не кажется ли вам, что многим современным переводным текстам они совсем не помешали бы? Я вот, к примеру, не могу представить себе «Улисса» Джойса без комментариев Сергея Хоружего. Мне кажется, это вообще отдельное произведение «по следам романа», совершенно необходимое, что бы там ни писал Владимир Набоков, утверждая, что «Улисса» следует читать без комментариев и сносок (что понял, то понял, получай удовольствие), или те же Джозеф Кэмпбелл и Генри Мортон Робинсон, о которых вы упоминаете в одном из интервью, когда речь заходит об «Улиссе».

МН Ну, с Сэлинджером я пояснил, все что нужно было пояснять, как мне кажется, бейсбол же там далеко не главное, на что следует обращать внимание, и любому, кто углубится в текст немного дальше названия, это станет ясно. А к справочным аппаратам у меня отношение двоякое: с одной стороны, это полезно, в особенности — русскому читателю, который не жил, к примеру, в Америке 50-х и чего-то не знает, с другой — это все же своего рода вторжение в текст автора, пусть и не самое навязчивое, и почему русский читатель должен оказываться в более выгодном положении, чем читатель американский, кому никаких сносок не дали, а многие тамошние ведь тоже там и тогда не жили и чего-то могут не знать? Так вот между этими двумя идеологическими полюсами мы и существуем.

АМ В том самом интервью, о котором я говорил выше и которое датировано 2014 годом, вы обмолвились, что перевести «Finnegans Wake» Джеймса Джойса можно, хотя роман и объявлен непереводимым, и что это всего лишь вопрос времени. «Вопрос времени» — это сколько? А может, вы уже переводите этот роман?

МН Нет, его переводит подвижник по имени Андрей Рене и, насколько я понимаю, группа товарищей, но что у них получается, я пока не знаю — как не знаю и того, сколько времени это займет. Первые восемь, что ли, глав они уже освоили.

АМ Вы часто поминаете добрым словом Нору Галь, вспоминаете ее книгу «Слово живое и мертвое». Не умаляя всех достоинств этой книги и нисколько не ставя под сомнение переводческие заслуги Норы Галь, хочу спросить, не кажется ли вам, что эта книга — местами очень «советская», и что взгляд на мир из-за «железного занавеса» чувствуется чуть ли не на каждой ее странице?

МН И тем не менее, несмотря на ее объяснимую, как вы ее называете, «советскость», она до сих остается непревзойденным каталогом того, как переводчику не надо поступать в работе. Рецепты Норы Галь — дело другое, спорное, и мы сейчас понимаем, что многие из них не работают как решения тех или иных переводческих задач, что-то можно сделать и лучше, чем она предлагала. Но книге почти 50 лет, и до сих пор, если читать ее вдумчиво и критически, не относиться к ней как к догме, а методически развивать какие-то ее положения, она способна многому научить. Насколько успешно она это делает — вопрос другой.

АМ Каждое хорошее произведение, а плохие, я полагаю, не переводят, оставляет по себе послевкусие — тот самый «дзенский отзвук», которого, кстати, так добивался Сэлинджер, следуя принципам древнеиндийского поэтического трактата. Бывает такое в переводческом деле, что ты перевел, сам чувствуешь, что перевод случился, а «отзвук» от вещи в читательском восприятии несколько иной, и какой будет ее судьба неизвестно?

МН Увы, переводят и плохие, но не будем о грустном. Как книга «выстрелит», если я правильно понял вопрос, — дело непредсказуемое и индивидуальное, такое можно заранее просчитать только в каких-то очень простых случаях, например, в жанровой или рецептурной литературе. Может случиться и так, что воздействие текста на аудиторию перевода будет отличаться от воздействия на аудиторию оригинала, история знала такие случаи. В СССР становились популярны авторы, о которых на родине мало кто слышал, к примеру. Тоже удивительный поворот судьбы, и когда утверждают, что это происходило, дескать, потому, что «перевод лучше оригинала», в этом я усматриваю некоторую несправедливость — и, конечно, погрешность перевода, потому что популярным мог стать не тот текст, который писал изначально автор, а текст, сочиненный, допустим, талантливым переписчиком. По-разному бывает — случается, что и в России, к примеру, или где-то еще, открывают неизвестных или забытых гениев другой страны.

АМ Из всего того, что вы перевели, какие работы считаете самыми сложными?

МН Пинчон был непрост, конечно, но самыми мучительными для меня были рассказы Кена Кизи. Не могу объяснить, почему — таково свойство его стиля, видимо.

АМ Наш современный отечественный перевод теперь живет по законам рынка, вас как переводчика это не смущает, устраивает такое положение вещей, приноровились вы к нему? И в каких случаях вы можете пойти на компромисс, а в каких — никогда?

МН Смотря что иметь в виду под «положением вещей» и «компромиссом». Выбор репертуара? Он достаточно широк, чтобы лично мне с этим было вполне уютно. Расценки? Ну, нет, конечно, они часто оставляют желать лучшего, в особенности потому, что я больше ничем не занимаюсь — не преподаю, не сдаю квартиру, не живу на проценты от накопленного капитала или наследства и не торгую на рынке. Удачно то, что практически во всех издательствах, с которыми я работаю, есть неравнодушные «братья по разуму» — вот с ними я и взаимодействую.

АМ Много ли вы читаете «для души» и много ли приходится читать «по долгу службы»? Следите ли за литературным процессом в стране, читаете ли отечественную критику?

МН Я читаю постоянно, по-другому не получается, и то, что вы называете «для души» — это практически все, что я читаю. Мне сейчас, к счастью, не нужно определять никакую издательскую политику, поэтому «по долгу службы» я практически не читаю ничего. Зачем я читаю то, а не это, допустим, — уже другой вопрос.
За литературным процессом в стране я не слежу — и вообще по-русски читаю мало, хорошо это или плохо, в основном — что-нибудь старое. На критику посматриваю в сети, но, в основном, если она касается тех книжек, к изданию которых я имел какое-то отношение.

АМ У вас никогда не появлялось желание самому писать прозу?

МН Нет. Я убежден, что все уже написано (я просто мог этого еще не читать).

АМ Как вы следите за новинками в англоязычной литературе, часто ли выбираетесь зарубеж?

МН Я не очень слежу за «новинками», мне это не очень интересно. С наследием ХХ века для начала разобраться бы. С поездками бывает по-разному, но раз-два в год менять обстановку просто необходимо. Чаще не всегда получается.

АМ Что входит в разряд многолетних увлечений переводчика Максима Немцова?

МН Да нет у меня хобби. Книжки вот читаю, музыку слушаю, кино смотрю, но едва ли это можно считать «увлечениями». Ходить ногами люблю.

АМ А какую музыку? Какое кино? Джаз или классику? Американские фильмы эпохи «Великой Америки» или французское кино «новой волны»?

МН Всякую музыку — и кино всякое, я в этом смысле всеяден. Ну, почти. Предпочитаю то, что нынешние радиослушатели помоложе именуют «винтажем», хотя меня решительно бесит, почему они пользуются именно этим словом. Ну, т. е. это преимущественно музыка 60−70-х и кино в диапазоне от 30-х до начала 80-х. Именно тогда, на мой взгляд, в таких «массовых» искусствах их творцы достигли подлинных высот и величия. Говорю же, все самое интересное, по-моему, уже сказано. А, ну и да, стараюсь смотреть и слушать все, о чем говорится в тех текстах, которые перевожу.

АМ Традиционный вопрос: над чем вы сейчас работаете? Что хотели бы непременно перевести в будущем?

МН Вы будете смеяться, но сейчас — ни над чем (сам удивляюсь). Я только что вчера закончил огромный роман Пола Остера «4 3 2 1» (он по любым меркам огромный — больше 50 авторских листов), поэтому нужно немного отдышаться. Но «бальная книжечка» у меня заполнена примерно до осени. Что же касается желаний, то несколько романов (и некоторое количество поэзии), конечно, есть, но смешить богов мы, пожалуй, не будем. Так или иначе это произойдет.

АМ Какие книги и авторы произвели на вас яркое впечатление за последнее время, что бы вы могли посоветовать прочесть читателям «Лабиринта»?

МН Ох. Тут ситуация меняется постоянно, пейзаж все время другой. Ну, если говорить о последних месяцах, — все книги ирландского литературоведа, историка и культуролога Деклана Киберда, которых пока не существует на русском (но мы над этим пытаемся работать); стихи и романы американского прото-битника Кеннета Пэтчена (у кого на русский переведено лишь несколько стихотворений); романы и рассказы питерского прозаика Михаила Гаехо; роман Сергея Кузнецова — «Учитель Дымов». Как-то так пока, а что будет через месяц, я не знаю — возможно, влюблюсь в кого-нибудь еще.