Маргинал русской классики. Проза Ф. Горенштейна

2 марта в Берлине чуть-чуть не дожив до 70-летия умер Фридрих Горенштейн. В Россию сообщение о его смерти запоздало и внимания не привлекло: Горенштейн, хоть и напечатанный практически весь в 90-е, не стал модным (или хотя бы популярным) писателем. Это, впрочем, больше характеризует не его, а российских читателей и критиков. Горенштейн, судя по всему, был тяжелым человеком. Андрей Тарковский вспоминал, как всячески пытался помешать встрече сценариста своего "Соляриса" Горенштейна с автором экранизируемого романа Лемом: реакция Горенштейна на возможные замечания "папы Станислава" была непредсказуемой. Тем не менее главная причина "непроходимости" текстов Горенштейна в советской печати не дурной характер автора, даже не "антисоветизм" (скажем, в великолепной повести 1965 года "Зима 1953 года" никакого явного "диссидентства" нет). Неприемлем для советской цензуры был жесткий, часто жестокий реализм горенштейновской прозы; неприемлем был крайне пессимистический взгляд автора на социум, да и на природу человека. Теперь, когда читаешь Горенштейна подряд – романы, рассказы, пьесы – возникает ощущение величия этой прозы, ее сопоставимости без скидок на время, обстоятельства и т.д. и т. п. с великой русской прозой XIX века. Этому чувству не мешает некоторая трудность чтения – трудность, связанная и со сложностью идей, и с затрудненностью, “вязкостью” языка. Я бы назвал эту затрудненность восприятия "благородной" – так трудно читать Достоевского, Томаса Манна, Музиля. Горенштейн относится к этому же кругу создателей “литературы больших идей”, по презрительному определению Набокова. Сейчас, когда масса литераторов гордится стилистическими кунштюками, вроде довлатовского – все слова в предложении должны начинаться с разных букв – а вот "больших идей" немного, сейчас характеристика Набокова воспринимается как комплимент. Что-то "достоевское" было в самой природе таланта Фридриха Горенштейна, как бы подтверждая чью-то мысль о Достоевском как самом "еврейском" русском писателе. Ибо для русского писателя Горенштейна еврейство не запись в "пятом пункте" советского паспорта, но предмет постоянных размышлений. А так как он относился к тому типу писателей, которым необходимо было все договаривать до конца и открытым текстом, то в пьесе "Бердичев" он не просто описывает жизнь самого еврейского города СССР с 1945 до конца 70-х. Горенштейн изображает бердичевских евреев, мягко говоря, нелицеприятно. Жуткий русский язык, нравы – смесь местечковых с советскими. В какой-то момент пьеса кажется проявлением пресловутого "еврейского антисемитизма". Но появляется герой-резонер, интеллигент Виля, – и "Бердичев" превращается в патетическую апологию еврейского национализма. Да, говорит Виля, Бердичев – это мусор, ошметки, но это ошметки величественного древнего храма. И лучше жить на обломках храма, где тлеет память о великой древней культуре, чем переехать в стандартную современную квартиру. Да, говорит Виля, бердичевские местечковые евреи люди часто неприятные. Но это русский может отделиться от неприятного русского, француз – от неприятного француза. Еврей на такую роскошь права не имеет. "Проводить внутренние границы можно только тогда, когда есть внешние". Договорим за Горенштейна: еврейская национальная солидарность выше классовых и культурных барьеров, выше личных симпатий и антипатий. То, что у еврейского народа уже есть "внешние границы" – границы государства Израиль – Горенштейн, как истинный галутный еврей, во внимание не принимает. Я не пытаюсь превратить Фридриха Горенштейна в некий эталон писателя, прекрасно понимая и провалы вкуса, чаще всего связанные с почти полным отсутствием у автора чувства юмора, и растянутость, невыстроенность больших романов ("Псалом", "Место"), и языковые небрежности (особенно в поздних повестях). Но все это искупается глубокой серьезностью, интеллектуальной насыщенностью и тем, что Ахматова когда-то назвала "величием замысла".2 марта 2002 года Фридрих Горенштейн покинул современную литературу, в которой пребывал вечным маргиналом, и занял свое законное место в русской классике. Выдержки из материала Леонида Цыткина ОБЗОР:"Немецкая жизнь Фридриха Горенштейна", Е. Кудряц"В "другом измерении". Горенштейн и Бабель", М. Гринберг"Сценарист "Соляриса" и наследник Достоевского, А. Рубман