Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Книжный вор | +120 |
Грибоедов | +37 |
Терракотовая старуха | +30 |
Отечественная судебная медицина с древности до наших дней | +26 |
Древняя история смерти | +24 |
А можно ли эту книгу действительно назвать фантастическим романом? Вся фантастика, по большому счету, заключается в допущении возможности темпоральных перемещений в одностороннем порядке – из настоящего в прошлое и обратно, разумеется, исключительно в научных целях. Других явственных свидетельств того, что на дворе 2054 год, у Конни Уиллис нет. Взять хотя бы то обстоятельство, что наиболее «продвинутыми» средствами связи оказываются пейджер, о существовании которого многие из нас уже сегодня...
Зато в медико-биологическом плане «Книга Страшного суда» и впрямь повествует о вещах невероятных. Можно теоретически предположить, что вирус оказался возбудителем чумы по вине переводчика, а не автора (есть, к сожалению, такие люди, которым что вирусы, что бактерии – все едино, микробы одним словом), но каким образом таинственный грипп перенес 700-летнее заточения в средневековом захоронении и почему в середине XXI века с ним борются с помощью антибиотиков, включая пенициллин, боюсь, не сможет ответить даже Г.Г. Онищенко.
Однако саму Конни Уиллис, как мне кажется, интересует в первую очередь не будущее, а прошлое. Здесь стоит особо подчеркнуть, что действие романа протекает параллельно в двух измерениях - далекое прошлое и не очень далекое будущее, - постоянно перемещаясь из одного в другое. Вероятно, пять лет подготовительной работы над книгой как раз и потребовались для того, чтобы как можно более глубже погрузить себя, а заодно и потенциального читателя в мрачную атмосферу повседневной жизни деревенской Англии XIV века, создать ощутимую иллюзию присутствия. Отсюда и многочисленные цитаты на латыни и старо-английском языке, подозрительно смахивающим на современный голландский, и скрупулезные, изобилующие подробностями описания деталей средневекового быта. Сделав ставку на исторический псевдореализм, автор сознательно пожертвовала всем остальным: характеры персонажей пугающе прямолинейны, сюжет позаимствован из классической рождественской истории («это даже хорошо, что пока нам плохо»), а экуменизм шагает по страницам и эпохам семимильными шагами. Верно лишь то, что люди остаются людьми, как бы не менялись обстоятельства вокруг них. И не важно, происходит это в XIV веке или в XXI.
В целом книга построена по тому же плану, что, например, и биография Завоевателя, написанная Полем Зюмтором и выпущенная «Молодой гвардией» в серии «Жизнь замечательных людей»: вначале приводится общая социально-экономическая характеристика Европы первой половины XI века, после чего в трех разделах последовательно разбираются этапы жизни наиболее известного представителя Нормандской династии, проделавшего путь от бесправного бастарда до всесильного монарха. Однако на этом сходство двух этих...
Помимо подробного, насыщенного фактами и достаточно внятного изложения у этой книги стоит выделить еще два плюса. Во-первых, широкое привлечение автором нарративных источников, благодаря подробному анализу которых даже не самый сообразительный читатель поймет, в чем, например, заключаются принципиальные отличия разных редакций «Англосаксонской хроники», почему не стоит доверять некоторым свидетельствам Ордерика Виталия или откуда черпал вдохновение для своего «Романа о Ру» Вас. Собственно, именно на них, а не на работах своих предшественников де Боюар преимущественно и строит свое повествование. Во-вторых, стремление автора каждое событие и явление рассматривать не изолированно, а в общеисторическом контексте и тесной связи с другими элементами политической системы того времени, что, в частности, позволяет по новому оценить роль нормандцев на европейской арене.
Задумка всей серии «Атлантида» (Атлантида как символ чего-то огромного, великого, но потом разом ушедшего под воду в абсолютное небытие) хотя и не самая оригинальная, но интересная – репринт популярных советских изданий 40-60-х годов приключенческого и фантастического жанра, чьи авторы к настоящему времени в большинстве своем практически полностью позабыты. Кто-то, возможно, и припомнит, что Лев Овалов породил майора Пронина, а Лазарь Лагин - Старика Хоттабыча, но за творчество Виктора...
Повесть «Бумеранг не возвращается» считается одним из самых удачных произведений Михайлова, хотя о каких-то выдающихся художественных достоинствах этой книги говорить не приходится. Это типичный образчик «Библиотечки военных приключений», выпущенный в свет в 1958 году Военным издательством Минобороны СССР (!), с полным набором характерных для «шпионского романа» штампов, замечательно спародированных в мультипликационной ленте «Шпионские страсти», снятой по сценарию уже упоминавшегося выше Лагина. Но пусть «шпионские романы» нещадно критиковали, относя их к литературе низшего сорта, на любви к ним в «самой читающей стране мира» это ничуть не сказывалось. И если бы книга Михайлова была экранизирована, думаю, быть ей в одном ряду с «Делом №306» Ройзмана и «Над Тиссой» Авдеенко.
Если же оставить в стороне конъюнктурную составляющую «Бумеранга», то нынешнему читателю книга, возможно, будет интересна мелкими подробностями жизни и быта советских людей первой половины 50-х годов, тогда как сами персонажи слишком уж прямолинейны и шаблонны. Забавны и некоторые представления автора об «их нравах»: жареная кукуруза почему-то называется «папкорном», тогда как ругаться надлежит исключительно словами «сан оф эйбич». Зато фраза марсонвильского журналиста о том, что «балет «Лебединое озеро» в Большом театре… – это символ современной России», вообще сродни пророчеству. И это почти за сорок лет до путча!
Попутно отмечу, что оригинальные иллюстрации к книге выполнены известным художником Юрием (Георгием) Макаровым, приложившим руку к визуализации многих произведений советских фантастов от Казанцева до Снегова.
Книга, первое издание которой приходится на 1976 год, является логическим продолжением, точнее сказать, вариацией на тему другой книги Кристофера Брука «От Альфреда до Генриха III. 871-1272 годы», появившейся на свет в шестидесятых годах прошлого века. Несмотря на некоторое несовпадение исследуемых временных периодов, две эти работы принципиально мало чем отличаются друг от друга, как по содержанию, так и по характеру изложения. Разве что на русский язык переведена лишь одна из них. Кроме того,...
В структуре книги условно можно выделить два раздела: «повседневная жизнь англосаксонских правителей» (о том, кто такие короли и какое отношение они имели к Карлу Великому разговор особый) и «краткие биографические сведения о некоторых из них». Так, в большей степени повезло представителям нормандской династии, Эдуарду Исповеднику, Альфреду, о которых нам известно сравнительно много, благодаря письменным свидетельствам их современников, которые, впрочем, не лишены субъективизма и влияния политической конъюнктуры, о чем сам автор не устает напоминать в своих полемичных комментариях. Но чем дальше мы устремляемся вглубь веков, тем все более скудной и размытой, если можно так выразиться, становится информация. Особенно наглядно это видно на примере «генеалогических таблиц», в которых даже имена некоторых фигурантов сомнительны, а то и вовсе неизвестны, что уж говорить о датах жизни и семейных связях с предшественниками.
Набор далеко на самых качественных иллюстраций и две карты-схемы не слишком, как мне кажется, помогут читателю погрузиться в атмосферу описываемого времени, тем более когда речь идет ни много ни мало о периоде в семь веков. Но с учетом острого дефицита серьезных переводных работ по медиевистике на русском языке всем, кто интересуется историей средневековой Англии, ознакомиться с этой книгой стоит.
С одной стороны, книга, написанная двумя спартаковскими болельщиками, вряд ли заинтересует кого-то помимо поклонников красно-белого футбольного клуба. Причем не ту молодую поросль, что скачет по трибунам стадионов, охрипшими голосами выкрикивает похабные лозунги и гордо именует свои хулиганские выходки «акциями». Таких, живущих исключительно днем сегодняшним, подлинная история «Спартака», к адептам которого они сами себя причисляют, не особо интересует. Другое дело – люди старшего поколения,...
С другой стороны, книга эта не о футболе, точнее не столько о нем, сколько о судьбах незаурядных личностей, способных отнюдь не только мячик пинать, коим выпало жить в трагическую эпоху. Футбольная арена лишь декорация, как и театральные подмостки, на фоне которой разворачивается основное действие этой драмы. И неслучайно известный советский драматург Александр Гладков, автор героической комедии «Давным-давно» и, к слову, тоже преданный спартаковский болельщик, вынашивал план посвятить Старостиным одну из своих пьес. Так что первому идея написать книгу о знаменитых братьях-футболистах пришла в голову отнюдь не Льву Филатову, как говорится об этом в предисловии.
Книга не лишена недостатков, среди которых стоит отметить чрезмерное увлечение авторов цитированием мемуаров самих братьев, запутанные и не самые важные для повествования подробности генеалогического характера, а также достаточно тенденциозный подход в вопросе выявления истинных причин их уголовного преследования. Стиль изложения больше подошел бы для воскресного приложения крупного спортивного издания, нежели для серьезной биографии, но зато делает книгу более доступной рядовому читателю. Однако главное, на мой взгляд, заключается в том, что не в последнюю очередь благодаря таким книгам рождаются и укрепляются в сознании легенды о великих спортсменах далекого прошлого, живых свидетелей таланта которых в живых практически уже не осталось.
Библиография Николая Непомнящего насчитывает десятки, если уже не сотни, книг. Столь примечательная плодовитость автора объясняется достаточно просто: излюбленная, кропотливо разрабатываемая им тема разнообразных тайн, феноменов и загадок, подстерегающих нас буквально на каждом шагу, практически неисчерпаема. Остальное дело техники и искусства компиляции (разумеется, на глубину и фундаментальность такие работы не претендуют), из чего можно сделать вывод, что хорошо известная серия «100 великих»...
Был Николай Николаевич и в Африке, пусть и «не в центральной её части», а в западной, но тоже очень-очень чёрной. Правда, в книге «Тайные общества Чёрной Африки» он не столько делится собственными впечатлениями от некогда увиденного, сколько отдает предпочтение пространным цитатам из книг и статей полувековой давности (см. список использованной литературы в конце), а также выдержкам из досье неких неизвестных африканистов (впрочем, как знать, может, это как раз и есть сам Николай Непомнящий). С одной стороны всё это, конечно, весьма интересно, особенно для тех, чьи познания об Африке ограничиваются школьным курсом географии, однако с другой, сильно смахивает на реферат, подготовленный старательным и начитанным подростком.
Кроме того, мне представляется довольно сомнительным включение зулусов в число африканских «тайных обществ» наряду с догонами, «людьми-леопардами», колдунами вуду и заклинателями змей. Понятно, что без главы «Зулуссский спецназ» объем книги уменьшился бы более чем на треть, а изменить заголовок не позволяло название задуманной издательством «Вече» серии «История орденов и тайных обществ». Но мне искренне жаль неискушенного читателя, которому предстоит продираться через дебри запутанных семейно-родовых отношений зулусских вождей, достойных бразильского телесериала, чтобы по прочтении сотни с лишним страниц выяснить, что никакого тайного общества зулусов никогда не существовало.
Да уж, по сравнению, скажем, с «бесноватым фюрером», на которого, по подсчетам Вилла Бертольда, якобы было совершено 42 покушения (см. его книгу «42 покушения на Адольфа Гитлера»), цифра «три» в отношении Ульянова-Ленина смотрится не очень внушительно. Да и о трех, как выясняется, можно говорить лишь с большими оговорками. Право же, история про ограбление вождя мирового пролетариата бандой Яшки Кошелькова хоть и имела место, но сознательным покушением на жизнь никак не являлась. А благодаря...
Впрочем, стоит оговориться, что тематика книги значительно шире, чем можно представить себе из заглавия. Не обошел автор вниманием ни печально знаменитое путешествие российских социал-демократов в пломбированном вагоне, ни родословную матери Ленина, которую отыскал «за стальными дверями одного из самых надежных сейфов Центрального партийного архива Института марксизма-ленинизма ЦК КПСС» (на радость «истинным патриотам» в книге приведена фотокопия обложки архивного дела и самой родословной на шведском и русском языке). Нашлось место и для «товарища Инессы», и для Сталина с Зиновьевым, и для Петлюры, и даже для Виктора Кингисеппа. Немало страниц посвящено Фрицу Платтену, видному швейцарскому социал-демократу, сыгравшему значительную роль в приходе большевиков к власти, а затем и в становлении советского государства. Учитывая, что о его «коллеге» Карле Мооре подробно уже писал Юрий Фельштинский («Вожди в законе»), можно предположить, что не за горами материалы о таких деятелях, как Парвус и Ганецкий.
Однако тот факт, что тираж выпущенной в 2005 году книги до сих пор не распродан даже после снижения цены почти в три раза, говорит сам за себя.
Воспоминания Алексея Мишагина-Скрыдлова (полное название: «Les souvenirs du prince Michaguine-Skrydloff: Russie blanche et Russie rouge») впервые были изданы на французском языке в 1935 году в Париже, куда сын знаменитого русского адмирала эмигрировал в 1927 году из Советского Союза. Причем в оригинальном издании было указано, что соавтором князя Мишагина, точнее автором литературной записи, является ни много ни мало известный французский романист, драматург и актер Филипп Эриа, лауреат двух...
Несмотря на то, что автор аристократ по праву рождения, сам он не относит себя ни к красным, ни к белым. Правильнее назвать его типичным обывателем, представителем одной из свободных профессий (князь – артист с широким диапазоном творческих способностей), который большевистскому режиму вовсе не симпатизирует, но и в открытую оппозицию к нему не встает, предпочитая приспосабливаться по мере возможности к непривычным условиям существования. Именно такой «взгляд постороннего», не претендующий на открытие новых истин, хотя и не лишенный явственных пропагандистских ноток, представляется мне сегодня куда интереснее напыщенной риторики о судьбе несчастной России-матушки записных апологетов как белого, так и красного движения, коим несть числа.
Очень интересны страницы, посвященные учебе автора в Пажеском корпусе (глава «Молодые люди в военной форме»). Тем, кто читал книгу Сергея Колбасьева «Арсен Люпен», будет интересно сравнить быт и нравы молодых пажей с буднями их коллег и ровесников из Морского кадетского корпуса. Достаточно выразительными получились портреты императрицы Александры Фёдоровны, великих княжон и цесаревича, с которыми Алексею Скрыдлову даже доводилось встречаться лично, а также его родных, в первую очередь, конечно же, отца Николая Илларионовича Скрыдлова. Кстати, княжеский титул Алексей унаследовал не от него, а от своей бабки по отцовской линии. Подробные объяснения, как это произошло, он приводит в тексте. Ну а детективная история, приключившаяся с автором в Киеве в доме некого Сиренко, с учетом кинематографического опыта князя просто-таки сама просится на экран.
Резюме: поклонникам мемуаров участников первой волны русской эмиграции к прочтению рекомендуется.
У книги два серьезных недостатка, которые заметно снижают значение проделанной автором работы. Первый – огромное количество опечаток, порой искажающих смысл текста до полного абсурда. Так, Ленин, оказывается, родился 10 (22) апреля 1970 года, торжественную встречу пятой годовщины Октября в Харькове Фрунзе организовывал в последние месяцы 1923 года, а «ликвидация гражданской войны», по его же словам, произошла никак не позднее 1916 года. Более того, убийцей германского посла графа Мирбаха...
Второй недостаток – собственно содержание книги. Будучи военным историком, В.А. Рунов основной акцент в своей работе делает именно на полководческом аспекте деятельности Фрунзе, опираясь на многочисленные труды своих предшественников советской эпохи. Он достаточно подробно описывает ход боевых операций и анализирует их результаты (в приложения даже включена хронологическая таблица «Основные события Гражданской войны и военной интервенции в СССР», хотя СССР тогда еще не было), однако личности самого Фрунзе, его непосредственному участию в событиях внимания при этом уделяет крайне мало, в основном ограничиваясь общими фразами о руководящей роли. И все это для того, чтобы, отдавая должное организаторским способностям Михаила Васильевича, сделать вывод о том, что его талант как выдающегося отечественного военачальника сильно преувеличен, и он лишь «оказался в нужное время в нужном месте». В принципе, это и так было понятно, и в чем еще могла состоять «тайна жизни» Фрунзе по прочтении сказать не берусь, поскольку биографических сведений в книге приведено чрезвычайно мало, равно как нет и никаких новых открытий относительно смерти наркома. Если это тайна, то раскрыть ее вряд ли кому-либо суждено.
Редкий случай – аннотация не врёт. Сергей Макеев действительно является постоянным автором ежемесячника «Совершенно секретно», и именно там какое-то время назад некоторые из помещенных в эту книгу историй впервые и были опубликованы. Кое-кем, наверное, даже прочитаны. Так что материал перед нами не слишком новый. Скажем, о злосчастной судьбе Жиля де Ре кто только не писал, начиная с покойного Еремея Парнова, равно как не единожды изумлялись тому, что в голову историку Костомарову и писателю...
Известно, что Сергей Львович в бытность написал несколько книг для детей, в т.ч. и посвященную своему любимому персонажу барону Мюнхгаузену, а также создал в Москве уникальный музей имени непревзойденного фантазёра. Оба эти обстоятельства важны, поскольку помогают понять особенности писательской манеры Макеева. «Дело о Синей Бороде» написано по-журналистски непритязательно и ориентировано в первую очередь на детско-подростковую аудиторию, правда, насчет грифа «6+» охранители детской нравственности, по-моему, погорячились. Едва ли первоклашкам будет интересно и полезно узнать подробности многочисленных любовных треугольников с трагическим исходом или познакомиться с оригиналом знаменитого письма запорожских казаков турецкому султану. Так что вернее эту книгу будет адресовать читателям среднего и старшего школьного возраста, а также их переживающим второе детство родителям. Тем более, что книга вполне подойдет в качестве факультативного чтения к школьной программе по литературе: кому-то поможет при написании сочинения, а остальным просто позволит расширить свой кругозор.
По большому счету, книга представляет собой сценарий или, что более вероятно, текстовку небезызвестного документального сериала «Кремль-9», автором, ведущим и одновременно продюсером которого выступает Алексей Пиманов. Правда, следует сделать важную оговорку, что не всего сериала, а только части эпизодов. Так, например, в книжной версии нет отдельных глав (всего их, к слову, десять, тогда как эпизодов сериала было выпущено в два раза больше), посвященных ленинградской блокаде, сыновьям Сталина...
Более того, те, кто следил за сериалом на телевидении, наверняка помнят, что ставшему знаковым для отечественной истории событием убийству С.М. Кирова, было посвящено две передачи. Первая – роль ведущего в ней исполняет Сергей Медведев – вышла в свет в 2000 году и называлась «Чисто партийное убийство». Вторая, запомнившаяся в первую очередь выносом на широкую публику нательного белья бедного Сергея Мироновича, была отснята в 2005 году и носила претенциозное название «Загадка убийства Кирова: Женский след?». Но по какой-то неведомой причине более поздняя, равно как и более сенсационная (или скандальная) версия событий – по мнению Пиманова сотоварищи, роковой выстрел настиг Кирова в тот момент, когда он находился в горизонтальном положении и с расстегнутыми штанами, но зато в пальто и фуражке – в данную книгу не вошла. Так что читатели, по сравнению с телезрителями, очевидно, много потеряли.
После этого излишне, наверное, говорить, что купированная бумажная версия, снабженная более чем скромной подборкой фотографий, и неотредактированная речь интервьюируемых участников передачи не в состоянии передать оригинальную атмосферу сериала, созданную на кадрах хроники, крупных планах Алексея Пиманова и душещипательной музыке. Вывод очевиден: лучше один раз увидеть.
Чем известен кино- или скорее телережиссер Евгений Татарский? По сути, ни одна его полнометражная картина высокими художественными качествами не обладала, начиная с прославляющих бойцов невидимого фронта детективов типа «Золотой мины» и «Колье Шарлотты», глуповатых на грани пошлости комедий, претендующих на статус социальной сатиры, и заканчивая откровенным кичем девяностых годов. И никакие хвалебные рецензии в центральной советской прессе, на которые автор ссылается в своей книге, равно как и...
Так вот, каким режиссером Евгений Татарский был, ибо в силу возраста и по состояния здоровья от активной творческой работы он давно уже отошел, таким же точно мемуаристом он стал. В записках о себе, отнюдь не немногих, он пишет «без ложной скромности» с неизменным панегирическим оттенком, в результате чего на фоне его бесчисленных «я» даже неудачи преподносятся как безусловные достижения. Собственное режиссерское кредо он формулирует в разговоре с Сергеем Жигуновым так: «я просто верю в себя, что даже если ты совсем плохенький, я тебя вытяну и заставлю сыграть как надо». Зато заводя речь о других, автор становится до неприличия косноязычным. В результате читатель получит набор скандальных банальностей: сколько дней длились запои у Анатолия Папанова, за какое время, соревнуясь друг с другом, успевали напиться на съемочной площадке Элизабет Тейлор и Эва Гарднер, в каких казино играл по ночам в карты Александр Абдулов и за чей счет ездил за границу Иосиф Хейфиц и т.д. И если любители бульварного чтива, вполне возможно, останутся довольны, то «лабораторией творчества» подобные заметки никак не назовешь.
Кому и зачем в аннотации нужно было акцентироваться на двух именно «святочных рассказах», словно все остальные произведения (на самом деле в сборник включены 11 рассказов и две небольшие пьесы) внимания не заслуживают? Быть может, их просто не рекомендуется читать «на посиделках»? Ведь Сергея Носова как автора всегда отличала тонкая с оттенком теплоты ирония, недоступная для понимания любителям телевизионных юмористов. Ирония по отношению к своим персонажам, к читателю, даже к самому себе....
О Носове часто говорят как о мастере абсурда. Вероятно, это так, но лишь отчасти, поскольку известный абсурд нашей жизни для него не самоцель, а один из художественных приемов. Вспомним героя заглавного рассказа «Полтора кролика» писателя (!) Рудакова: «Абсурд – это реальность, реальность, увиденная под определенным углом. Он здесь. Он повсюду. Все зависит от ракурса – как взглянуть. Любое событие может оказаться абсурдным». У Носова именно так и происходит: в ужасном он видит откровенно смешное, в трагичном мелочный пафос, в знаковом – цепь нелепых случайностей. Главное, что абсурд в конечном итоге оборачивается непреклонной логикой жизни.
И напоследок действительно о грустном. В выходных данных книги указано, что издателем её являются Некоммерческое партнерство «Агентство по развитию международных культурных связей “Петербургский салон”» и «Издательство К. Тублина» при поддержке Альянса независимых издателей и книгораспространителей (он же Независимый альянс). На самом деле выпущена книга питерским издательством «Лимбус Пресс», основателем и руководителем которого означенный выше г-н Тублин, к слову, и является. Вывод об этом можно сделать не только по логотипу издательства на титульном листе, но и по «фирменному знаку» – непременному полиграфическому браку. Постоянные читатели продукции «Лимбуса», к коим я смею отнести и себя, уже успели привыкнуть к перевернутым вверх ногами обложкам, равно как и к отсутствующим или, наоборот, повторяющимся блокам страниц. Посему содержание, сиречь оглавление, в котором нумерация страниц не совпадает с нумерацией в самой книге, их вряд ли удивит. На какие только ухищрения не идут «независимые издатели», дабы подчеркнуть собственную оригинальность!
Если круг ваших литературных интересов находится где-то между эпиграммами Валентина Гафта и творчеством неистощимого Игоря Губермана, то книга «В кругу себя», вероятно, вам тоже придется по вкусу. А может быть, и не придется, поскольку чувство юмора индивидуально - suum cuique. То, что у Давида Самойлова с юмором всё в полном порядке, было известно и ранее, достаточно вспомнить поэму «Струфиан» (если кто не читал, с неё и начните), которая по смысловому наполнению, равно как и уровню...
Большинство включенных в сборник сочинений, очевидно, никогда не предназначались для публичного прочтения. Напротив, зачастую они адресованы конкретным людям (не нам!), либо узкому кругу людей (их имена заботливо подскажут нам комментарии Юрия Абызова и Галины Медведевой, а также приведенный в конце книги список «Запечатленные и упомянутые»), в который подавляющее большинство из нас не вхожи. Посему чтение литературы столь интимного пусть и подчеркнуто комического свойства лично для меня сродни вторжению в чужую личную жизнь да еще без разрешения. И если вы все-таки решаетесь на подобный шаг, то делать это нужно с величайшей осторожностью, как, например, сын поэта в своих воспоминаниях «49 дней с родными душами». Иначе рискуете за деревьями не разглядеть леса. Выражаясь словами самого Давида Самойлова, «славы – пеструю заплату – смехом я не заслужил».
Хороший сборник, который будет интересен и полезен как юным читателям, едва знакомым с отечественной историей в рамках курса школьной программы, так и тем, чье мировоззрение было сформировано безальтернативной советской парадигмой. Четко, аргументировано и без лишней патетики, а тем более истерии, столь характерных для многих нынешних «историков», автор излагает фактическую сторону узловых моментов истории установления большевистской власти в России: подготовка Октябрьского переворота,...
Главный акцент автор делает на механизмах и подоплеке политической борьбы, ведущейся «гражданами революционерами», проводя при этом недвусмысленные параллели с практикой организованных криминальных структур. Собственно, сам Юрий Георгиевич и не скрывает, что в его сознании понятия «большевики» (речь в первую очередь о верхушке партии, сиречь вождях) и «мафия» суть синонимы. Отсюда, очевидно, и несколько популистское название книги.
Несмотря на относительную сенсационность излагаемого материала, автором движет отнюдь не стремление любым способом поразить читателя, но желание подтолкнуть последнего к самостоятельной аналитической работе на основе предложенных фактов и доводов. Несомненное уважение вызывает позиция автора не затушевывать неоднозначные моменты, а ясно давать понять, где говорится о гипотезе, где об откровенном вымысле или преднамеренной фальсификации, а где мы имеем дело с непреложной, пусть и не удобной истиной. Вообще, не будет преувеличением сказать, что в основе теоретических построений Юрия Фельштинского стоит Ее Величество Логика.
Весомый козырь в руках автора – широкое использование малоизвестных в нашей стране зарубежных архивных источников, в частности архивов Л. Троцкого и Б. Николаевского (кстати, им обоим посвящены отдельные книги Фельштинского). Вместе с тем, немало внимания уделено и работам советских историков, равно как и обзору периодики в постперестроечную эпоху.
Настоящая книга является переизданием одноименной 1999 года, выпущенной издательством «Терра-Книжный клуб», с добавлением небольшой статьи бывшего инженера-ракетчика Германа Назарова, посвященной архивным изысканиям по теме болезни и смерти вождя мирового пролетариата. Других принципиальных отличий в новом издании нет.
Способность запорожца Юрия Михайловича Сушко писать обо всем на свете, от письма турецкому султану до биографий знаменитых в неожиданном ракурсе (примерно такое название носит серия книг издательства «Эксмо») не может не впечатлять. Все бы ничего, если г-н Сушко продолжал писать о Владимире Высоцком, различным аспектам жизни которого он посвятил с полдюжины книг, среди которых есть и «Друзья Высоцкого», и «Подруги Высоцкого», и «Женщины в жизни Владимира Высоцкого» (тонкий нюанс: подруги и...
Скажу сразу: если вы ранее читали книгу Алексея Велидова «Похождения террориста. Одиссея Якова Блюмкина», вышедшую в свет в 1998 году издательством «Современник», то от покупки «Девяти жизней…» смело можете отказаться. Юрий Сушко её тоже читал, о чем упоминает в библиографии, правда, при этом почему-то ошибочно указывая год выпуска. Но ведь других полноценных биографий убийцы графа Мирбаха не существует, и потому сборник, включающий очерки Велидова, Ярослава Леонтьева и Олега Шишкина, стал основой для книги Сушко.
Впрочем, это отнюдь не плагиат и даже не вольный пересказ чужого труда, хотя при чтении главы «Шамбала ты моя, Шамбала…» (бедная Шаганэ!) трудно удержаться от мысли, что у Олега Шишкина есть веский повод, чтобы обидеться. Это и не роман, и не документальное исследование, а скорее беллетристическая биография, в которой художественный вымысел сосуществует на равных правах с историческими фактами. Так, например, исключительно благодаря неистощимой фантазии Юрия Сушко Яков Блюмкин с легкостью превращается в автора «Баллады о двадцати шести» (Есенин, оказывается, в это время спал) или же в сокамерника Бориса Савинкова, ведущего со знаменитым террористом диспуты по общественно-политическим и философским вопросам. Лейтмотив девяти жизней, которые надлежит прожить его герою, раскрывает перед автором почти безграничные возможности. Возможно, это кому-то и покажется забавным, но со стороны производит впечатление фатальной логореи, с которой автор не в состоянии справиться и таким образом попросту вынужден писать, что называется, от зари до зари. А тем временем несчастному читателю остается только гадать, кем же был Яков Блюмкин на самом деле.
Впечатление от книги неоднозначное. Сразу стоит сказать, что начинать с нее знакомство с темой последних дней царского семейства Романовых, на мой взгляд, не стоит. Хотя бы потому, что автор, эксперт-криминалист Юрий Александрович Жук (подозреваю, что он близкий родственник хорошо известного историка оружия и художника Александра Борисовича Жука) не только не ставит перед собой целью нарисовать свою собственную версию гибели последнего русского царя и его близких, но и чужие концепции...
Все достаточно убедительно, логично и обстоятельно, но только до тех пор, пока автор держится в рамках своей специальности. Особенно интересным мне представляется материал, посвященный действительной роли Я.М. Свикке в описываемых событиях. Однако последняя глава «След союзников в деле попытки спасения царской семьи», нашпигованная фантастическими предположениями, бездоказательными зачастую гипотезами и якобы имевшими место фактами, выдающимися за непреложную истину, больше напоминает газетную утку, нежели серьезное историческое исследование. Чувство меры в данном случае Юрию Александровичу, похоже, изменило, или же лавры Радзинского, с рассуждениями которого в выводах автора наблюдаются несомненные аналогии, не дают покоя.
Для начала стоит сказать несколько слов об авторе. Дмитрий Борисович Павлов, ныне заведующий кафедрой истории России и права МИРЭА, а заодно преподающий историю стран Азии и Африки в Православном Свято-Тихоновском государственном университете, свой путь в науке начал в конце восьмидесятых годов, защитив в 1989 году кандидатскую диссертацию по теме «Эсеры-максималисты в первой российской революции». Поскольку мне довелось с ней ознакомиться, могу с уверенностью сказать, что в то время японские...
В предисловии Дмитрий Борисович указывает, что помимо отечественных архивных материалов при работе над книгой он использовал документы внешнеполитического ведомства Великобритании, Национального архива Финляндии и Библиотеки парламента Японии, не говоря уж о мемуарах, дневниках и переписке непосредственных участников событий более чем вековой давности. Очевидно, это так и есть, но дело в том, что, если судить по книге, ничего принципиально нового в видение предмета исследования эти документы не вносят. Все сводится к тому же, что было, в принципе, известно и ранее: японская разведка в лице полковника Мотодзиро Акаси действительно оказывала финансовую помощь финским (Циллиакус) и грузинским (Деканозов) националистам в их попытках приобретения и контрабандного ввоза на территорию Российской империи оружия с целью организации массовых вооруженных беспорядков. Что немаловажно, попытках провалившихся – да здравствуют отечественные спецслужбы! В то же время большинство революционно настроенных российских политических партий, исключая разве что опереточного попа Гапона, от деятельного участия в данной авантюре уклонились, в том числе и социал-демократы. Так что сенсационных открытий в духе того, будто лидеры большевиков были не только немецкими шпионами, но еще и японскими, на страницах этой книги вы, к счастью, не найдете. По большому счету, на этом можно ставить точку, поскольку остальное – детали, вроде того как звали служанку парижской гостиницы, воровавшей у японского полковника телеграммы; сколько франков требовалось на оплату работы филера Лануана в Лондоне и с каким акцентом разговаривали между собой на английском языке матросы судна «Джон Графтон». Более того, эти же самые нюансы Дмитрием Борисовичем уже были тщательно разжеваны в его упомянутой выше монографии о русско-японской войне. Посему в чем принципиальная новизна данной работы и зачем на ее издание нужно было тратить деньги Российского гуманитарного научного фонда лично мне невдомек.
Ни для кого не секрет, что с великодержавным шовинизмом у Фонда исторической перспективы, послушно претворяющего в жизнь партитуру своего руководителя Наталии Нарочницкой, дело обстоит в полном порядке. Краткое предисловие к книге Михаила Мельтюхова, посвященной территориальному конфликту между Советским Союзом и Румынией, служит наглядным тому подтверждением. Вот две характерные выдержки, при этом особо следует обратить внимание на безапелляционность и тон высказываний.
1). «Будучи нищим...
1). «Будучи нищим европейским захолустьем и аграрным придатком западных стран, Восточная Европа именно во второй половине XX века получила возможность самостоятельного развития на благо собственных народов, сделав скачок к современным стандартам развитости».
2). «Договор [речь идет о хорошо известном пакте Молотова-Риббентропа] стал выдающимся успехом советской дипломатии, восстановившим территорию исторического государства Российского».
Желая не допустить неугодного пересмотра истории и последствий Второй мировой войны, «патриоты Отечества», объявившие себя гарантами исторической справедливости, обычно обвиняют критиков в приверженности к абстрактным моральным оценкам, не учитывающим конкретных исторических реалий и менталитета эпохи. В итоге возникает очевидный парадокс: «если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир». Однако при этом как бы за скобками остаются методы, которыми означенные благие намерения достигались. Когда цель оправдывает средства, рукой подать до инверсии смысла, и тогда слова о «решении бессарабского вопроса» окажутся сродни фразе об "окончательном решении" другого вопроса.
Михаил Мельтюхов придерживается той точки зрения, «что каждое государство имеет право проводить любую внешнюю политику», доказательством чего служит рассматриваемая им в книге «Упущенный шанс Сталина» концепция превентивной войны. Посему для него нет необходимости лишний раз подробно разъяснять свою позицию по каждому частному вопросу. Вообще, в своей работе «Бессарабский вопрос между мировыми войнами» Мельтюхов практически избегает давать нравственно-этические оценки тем или иным политическим шагам как советской стороны, так и ее оппонентов. Для него важно не «плохо или хорошо», а «как и для чего», все свои основные выводы автор оставляет для заключения. Такой подход удобен для читателя, склонного к самостоятельному анализу и не желающего бездумно повторять навязанные ему автором выводы. Благо, что представленный в книге фактический материал поистине огромен и чрезвычайно подробен, правда, большая его часть акцентирована на события 1940 года, предшествовавшие «освобождению» Бессарабии.
В этой связи можно только посетовать, что автор не уделил внимания такой достаточно интересной и мало освещенной в исторической (особенно русскоязычной) литературе теме, как деятельность на территории Бессарабии и Румынии Заграничного отдела ЦК КПУ. Мельтюхов лишь однажды мельком упоминает документ, в котором прямо говорится о сотрудниках Закордота, и в результате его рассказ о пограничных конфликтах на Днестре выглядит упрощенно, если не сказать однобоко. Тогда как в действительности Закордот, занимавшийся ведением разведывательной и информационной работой за рубежом в смежных с Украиной государствах по вопросам политического, экономического и военного характера, должен был оставить куда более яркий след в истории бессарабского конфликта.
Подводя итог, еще раз подчеркну, что несмотря на очевидную политическую ангажированность проекта «Наталия Нарочницкая представляет…», в рамках которого осуществлен выпуск данной книги, Михаил Мельтюхов, опираясь на обширную документальную и фактическую базу, дает куда более объективное описание сути и хода разрешения «бессарабского вопроса», чем можно было бы ожидать. А дальше все зависит от вас самих. Имеющий глаза, да увидит, а кто прав, рассудит в конечном счете Время.
Данная книга, по сути, является переизданием работы 1977 года «Крах «Эдельвейса» и Ближний Восток», принадлежащей перу того же автора, хотя и с небольшими изменениями. В частности, издательство «Вече» поменяло название, посчитав, очевидно, упоминание о Ближнем Востоке несущественным, в отличие от Кавказа. На самом же деле, анализу внешне- и внутриполитической ситуации в сопредельных советскому Закавказью странах (в первую очередь Иран, Ирак и Турция), причем как во время, так и накануне...
Труд Ибрагимбейли, к слову уже лет десять как, если не больше, ушедшего в мир иной, и сам не лишен определенных существенных недостатков. Ряд авторских оценок, преподносимых как бесспорная истина, сегодня подлежит критическому отношению, а порой и радикальному пересмотру. А там, где весомых аргументов не хватает, автор стремительно переходит к пропагандистской патетике. Вопросы горского коллаборационизма и его последствий обойдены серьезным вниманием, тогда как светлой личности начальника политотдела 18-й армии и его роли в освобождении Кавказа придается чересчур большое значение.
Тем не менее, работа Ибрагимбейли, на мой взгляд, заслуживает не только того, чтобы быть прочитанной, но и тщательно изученной. При этом стоит заметить, что Илья Мощанский, делающий в основном упор на военных архивах, в своих книгах «Оборона Кавказа. Великое отступление» и «Стоять насмерть!» (всё то же «Вече») цитирует Ибрагимбейли буквально страницами. И это, по всей видимости, не случайно.
Не знаю, как на других книгах Бориса Тененбаума, посвященных Наполеону, Макиавелли и Борджиа, но на обложке этой смело можно ставить штамп «для блондинок». Прочие читатели вряд ли вынесут для себя что-то полезное и новое. В основном автор повторяет широко известные факты биографий английских монархов (да и не только их, поскольку за пределами туманного Альбиона тоже происходит много интересного, и посему каждое лыко будет в строку), не особо разбираясь, где правда, где красивая легенда, а где...
Приведу пример. «Свою будущую жену Генрих увидел в первый раз 14 ноября 1491 года. Ей было тогда 16 лет, и она была невестой его брата, наследного принца Артура». В следующем абазе читаем: «Генрих присутствовал на свадьбе брата в качестве 10-летнего щекастого мальчика, который с энтузиазмом участвовал в танцах. Принц Артур внезапно умер в марте 1503 года, после всего лишь 4 месяцев супружества».
В 1491 году будущий английский король Генрих VIII только родился, стало быть 10-летним щекастым мальчиком быть не мог. Венчание Каталины и Артура действительно состоялось 14 ноября, но 1501 года, причем испанской инфанте в этот момент было не 16, а 15 лет, поскольку родилась она в декабре 1585 года. А смерть принца Артура наступила в апреле 1502 года, а не в марте 1503, да и 4 месяца там получаются разве что с большим натягом. Впрочем, возможно, из Бостона, где проживает г-н Тенебаум, все это видится несколько иначе, а блондинкам так и вовсе без разницы.
В сухом остатке собственно от автора в «Тюдорах» остаются только скабрёзные комментарии, перманентные глупые подхихикиванья и горячее желание продемонстрировать свою высочайшую эрудицию во всех областях без исключения, но в первую очередь в литературоведении. Поражает обилие цитат из произведений Хилари Мантел и Шекспира, равно как и завершающий аккорд – псалом 118 вкупе с сонетом Тененбаума (ах, вы, оказывается, еще и поэт!). И апогей - пространные рассуждения о том, почему бы Мао Цзэдуну не быть Шекспиром. До такого бы даже Гилилов не додумался.
В книге можно выделить три раздела, каждый из которых интересен по своему. Предваряет основное повествование биографический очерк, написанный сыном актера Юлием Файтом, кинорежиссером, некогда снявшим фильм «Пограничный пес Алый» (были, конечно, и другие, но этот, как мне кажется, наиболее известен). Несмотря на то, что, по заверениям самого Юлия Андреевича, с отцом они никогда не были особенно близки, его рассказ пропитан глубоким уважением к родителю и что самое главное, дает достаточно...
Центральная часть – мемуары самого Андрея Файта, освещающие практически все этапы его яркой и продолжительной актерской карьеры. Здесь и пронизанные ностальгией детские и юношеские воспоминания, и критический взгляд на годы, проведенные в Государственном институте кинематографии, и встречи с выдающимися мастерами киноискусства, и размышления о творческих победах и неудачах. Особое место отведено единственному художественному произведению, созданному Файтом, небольшому «Осеннему рассказу», в коем отчетливо чувствуются автобиографичные нотки.
Завершает книгу подборка никогда не издававшихся стихотворений Алексея Масленникова, друга юности Андрея Файта, погибшего в 1941 году в Московском ополчении. Возможно, большой художественной ценности они и не имеют, но зато прекрасно передают атмосферу «Ковчега великолепных дегенератов», которому эти нарочито эпигонские строки обязаны своим появлением на свет.
Очередная книга-компиляция, не требующая от автора-составителя ни напряженной умственной работы, ни наличия элементарных творческих способностей, что убедительно доказывают прежние работы г-жи Тендоры, посвященные Вячеславу Тихонову, Георгию Юматову и Изольде Извицкой. Достаточно иметь интернет под рукой и ВГИК за плечами, ввернуть в текст многозначительную фразу «когда я брала интервью у Марьиванны, она призналась мне…», чтобы разбавить многостраничные фрагменты, заимствованные из воспоминаний...
Если все это было сделано, дабы доказать, что Леонид Быков был и остается символом своего времени, и «вряд ли бы он нашел свое место в сегодняшнем дне», результат явно не стоил затраченных усилий. Скучная, унылая книга, не достойная истинно народного кумира, имя которого она была призвана увековечить.
Спору нет, книга и в самом деле получилась достаточно яркая и красочная, причем подбор фотографий-образцов выполнен, очевидно, с таким расчетом, чтобы не только дать понять читателю, к чему следует стремиться в своей работе, но и наглядно продемонстрировать тщетность его усилий. Думается, не один начинающий фотограф, избравший данную книгу в качестве практического руководства к действию, будет в глубокой задумчивости чесать в затылке, размышляя над тем, почему даже самое тщательное соблюдение...
Уровень изложения материала без претензий, для «чайников», которые, проснувшись однажды утром, внезапно ощутили неодолимую тягу к искусству фотографии. Непосредственно теории (композиция, освещение, настройка параметров камеры) уделено не очень много места, в основном дело не идет дальше основных и самых общих понятий, тогда как важные нюансы (правильное кадрирование, например, или проводка) остаются, к сожалению, без должного объяснения. Но по сравнению с изданиями, в которых «цифровая фотография» начинается и заканчивается в Photoshop'е, Гурский и Мокроусова сделали явный шаг вперед: незаменимому помощнику всех криворуких фотолюбителей в их «Большой книге цифровой фотографии» отведена «всего лишь» четверть страниц. Это, поверьте, действительно не так уж и много.
Особенно повеселил раздел, посвященный уличной фотосъемке, где авторы с серьезным видом (или мне это только показалось?) дают следующие рекомендации: «Если вас разоблачили, то исход будет зависеть только от вашего умения быстро оценить создавшуюся ситуацию. Лучше всего сразу же улыбнуться и сказать что-то подобное: «Вы знаете, я фотограф такой-то газеты, снимаю репортаж о том-то». Еще один вариант – извиниться перед объектом съемки и уйти. Если же вы попали в неприятную ситуацию и столкнулись с угрозой расправы и агрессией, то лучше не рисковать, а бежать как можно быстрее».
Ну а глава «Как сделать фотосъемку источником стабильного дохода», по замыслу авторов, вероятно, поможет вдохнуть новые силы в тех, кто уже было отчаялся добиться признания своего таланта. Для этого главное освоить… «английский язык хотя бы на базовом уровне». Потому как фотоаппарат читатель уже и так освоил.
P.S. Поскольку книга имеет достаточно крупный формат, пришлось ограничиться не полностраничными иллюстрациями, а фрагментами, отражающими примерно 2/3 страницы.
Книга «Формулы страха» Дмитрия Комма на порядок превосходит во многом схожую «Книгу ужаса» Дэвида Скала (в оригинале «The Monster Show: A Cultural History of Horror»), как по глубине погружения в тему, так и по стилю изложения. В то время, как Скал рассматривает развитие «хоррора» с позиций американской культуры, причем временами взгляд этот выглядит откровенно дилетантским, Комм как истинный киновед-профессионал куда больше заинтересован в анализе теоретического аспекта жанра. Причем главный...
Вообще поиск определения «хоррора» и последующая классификация его образчиков представляет собой чрезвычайно сложную задачу, практически никем адекватно не решенную в силу особой специфичности и вариативности характерных признаков. В этой связи очень интересной представляется сама идея Дмитрия Комма вывести некие «формулы страха», с помощью которых можно было бы четко определить, что собой представлял и как менялся жанр «хоррора» на определенных этапах своего развития. Иначе говоря, нет и не может быть универсального определения «ужаса», единого во времени и пространстве, потому нам и кажется сегодня смешным, то, что некогда до смерти пугало наших бабушек. Напротив, следуя требованиям социально-культурной среды «хоррор» постоянно трансформировался (и, вероятно, будет трансформироваться) как жанр киноискусства. В тщательном описании подобных метаморфоз, подкрепленном многочисленными примерами из фильмов, равно как и выявлении их истинных, глубинных причин Комм и видит свою задачу. Справился ли он с ней? Пусть на этот вопрос ответят самые обычные зрители, не принадлежащие к числу студентов гуманитарных и кинематографических вузов. Лично мне книга понравилась уже тем, что заставила серьезно задуматься над расширением моего «кинокругозора».
Уж чего-чего, а нового из этой книги можно узнать немало, причем вне всякой зависимости от того, сколько раз вы перечитали в детстве Цвейга. Начать хотя бы с того, что автор и издатели готовы в корне поменять устоявшиеся представления на роман как жанр художественной литературы. Следуя их логике, к этой же категории следует отнести и небезызвестный в широких кругах журнал «Караван историй», эпатажные очерки из которого стилистически весьма напоминают творение г-на Грибанова, особенно в...
Впрочем, этому удивляться не след, ведь речь, повторюсь, идет о романе, где, что ни глава, то новое открытие. Я не отношу себя к специалистам в области медиевистики, посему для меня было настоящим откровением существование в Европе XVI века таких монархов, как Елизавета V (на обложке книги почему-то указано, что она Первая) и Карл XI (при том, что несколькими абзацами ранее он был всего лишь Девятым). Достойным компаньоном для них должен стать Пепин Короткий, обязанный, вероятно, своим прозвищем, как и проказница Пеппи, чулкам, а вовсе не латинскому Pippinus.
Меня до глубины души поразил тот факт, что мать знаменитого Генриха Наваррского носила фамилию Альбрехт (но никак не д'Альбре). Более того, сам он в 1562 году, т.е. в возрасте 10 лет, оказывается, был назначен командующим королевскими войсками, которым предстояло подавить силы протестантов. Интересно, что по этому поводу сказали бы коннетабль Франции Монморанси и маршал Сент-Андре, не говоря уж об отце Генриха Антуане Наваррском? Однако последний никогда не заявлял, что «Париж стоит мессы».
Наконец, мой интеллектуальный багаж обогатился знакомством с именами таких прославленных английских драматургов, как Марлоу и Бен Джойнсон (а еще были Пьюшкин и Лермонтофф, но до них у г-на Грибанова не дошли руки), не говоря уж о сэре Хэйли, коего некоторые, в том числе и я, по наивности принимали за Уолтера Рэли. Правда, немного странно, что названный в честь этого человека город в Северной Каролине почему-то во всех справочниках и атласах именуется Роли или Рэли, на худой конец.
А уж коли речь заходит о датировке тех или иных событий, открытием может стать каждая цифра. Когда королеве Елизавете исполнилось 67 лет? Когда Роберт Сесил занял пост государственного секретаря? Когда Генрих стал королем Наваррским? Прочтите книгу Бориса Грибанова и вы поймете, что до сих пор блуждали во мраке неведения. Вот в этом, очевидно, и заключается суть романа под названием «Елизавета I, королева Англии».
Сразу о главном для тех, кто сомневается, уж не пропустил ли он ненароком разгадку едва ли не главной тайны мировой литературы. У Литвиновой нет ни одного прямого доказательства ее версии, как, впрочем, их нет ни у одного из ее конкурентов, что ортодоксальной, что нестратфордианской ориентации. В лучшем случае идея о творческом дуумвирате Бэкон-Ратленд не противоречит основным историческим реалиям, поэтому имеет право на существование, но не подтверждается фактами, не высосанными из пальца и не...
Не единожды г-жа Литвинова на страницах своей книги безжалостно критикует труды своих менее искушенных коллег по переводческому цеху, приводя в качестве сравнения так называемые «подстрочники» собственного сочинения, больше, правда, смахивающие еще на одну попытку литературного перевода, но без сохранения рифмы. Насколько они в целом удачны, судить не берусь, но словцо «негротатары» не резануть глаз попросту не могло. Ладно бы еще оно было взято в кавычки, так нет же – понимай как есть. По-моему, не нужно обладать глубокими познаниями в латыни, дабы уразуметь, что речь идет о «черных татарах» (к слову, были еще и белые).
Или, скажем, такой парадокс. Марина Дмитриевна позиционирует себя как ярую противницу версии группового авторства под псевдонимом «Шекспир». Обсуждению этого вопроса она посвящает целых 5 страниц, но почему-то строя свою аргументацию на примере… Пушкина и Лермонтова, после чего делает ошеломляющий вывод: «Я привела эти пространные выдержки, чтобы читатель наглядно убедился, как несхож авторский почерк великих поэтов и как их роднят ценности. И поэтому у сторонников группового авторства, как теперь говорят, “нет никакого шанса”». То есть непохожесть поэтических стилей Пушкина и Лермонтова однозначно доказывают несостоятельность версии группового авторства Шекспира. Как теперь действительно говорят, no comments.
Стремление найти подтверждение своей версии везде, где только можно, а там, где нельзя, в особенности, для Литвиновой характерно не меньше, чем для Ильи Гилилова, одного из первопроходцев «шекспировской темы» на постсоветском пространстве. Илью Менделевича за это больно и неоднократно били, разумеется, в переносном смысле. Книга его последовательницы бурного ажиотажа, как мне кажется, не вызвала. Возможно, приелось активно насаждаемое мнение, что вся английская литература на рубеже XVI-XVII веков в лице своих ярчайших представителей была занята исключительно одним единственным делом – зашифровкой в сочинениях весьма туманных намеков на имя человека, скрывающегося под псевдонимом Уильям Шекспир, и жизнеописанием семейной драмы четы Ратлендов. А быть может, не только мне показались откровенно притянутыми за уши доводы вроде анаграммы для слова «Landulpho», которое легким движением руки превращается в… нет, не шорты, а «Rutland». С такими аргументами ни в одном суде (разве что в Басманном) «оправдать» ни Шекспира, ни Бэкона не удастся. Если, конечно, они вообще в оправданиях нуждаются.
Определить вектор творчества Евгения Попова и главную его составляющую, в принципе, не так уж и сложно: жизнь «маленьких» (причем чем меньше, тем лучше) советских людей в нечеловеческих условиях их необъятной по размерам родины. Не людей даже, а человечков, не слишком, правда, веселых, хотя самому автору в иронии как к собственным персонажам, так и окружающей их соцреалистической действительности не откажешь. На философскую интеллектуальность Попов, кажется, никогда не претендовал, посему его...
Не думаю, что попытка автора прокомментировать свои произведения с позиций сегодняшнего дня вызовет повышенный интерес у молодежи, о Советском Союзе знающей лишь понаслышке. Нынешняя аудитория Евгения Попова, как мне представляется, состоит из тех немногих счастливцев, что смогли познакомиться с его прозой еще в годы, именуемые «застоем», или же, напротив, тех, кто, будучи в то время такой возможности лишен, сейчас стремится наверстать упущенное. Попова с интересом будут читать те, кто хочет не узнать нечто новое, а только вспомнить. Ностальжи, одним словом.
Единственное, пожалуй, в чем я никак не могу согласиться с Поповым, так это, будто водочка была сладкой. Сдается мне, многоуважаемый Евгений Анатольевич попросту чем-то не тем закусывал.
Данная книга яркий пример того, что по нынешним временам книгу «написать» легче, чем то же самое сделать на собственные два пальца. Не нужно ничего выдумывать и уж тем более годами «работать над материалами», ибо все новое – это хорошо забытое старое. Для начала, например, следует распотрошить сборник мемуаров «Малоизвестный Довлатов», последний раз переиздававшийся, если мне не изменяет память, в 1999 году. А это, к слову, не меньше трети всего объема настоящей «биографии». Хотя, простите,...
Но продолжим. Мемуарщики, разродившиеся собственными книгами (Пекуровская, Штерн, Генис/Вайль, Соловьев/Клепикова), тоже, разумеется, не были забыты. Все верно, куда же без них? Вчитываться не надо – грамотные люди давно это уже сделали, посему остается только настричь цитат под контекст, желательно пообъемнее. Для солидности. Дескать, видали, какую умную мысль некогда толкнула Штерн, а мы ее родимую (не Штерн, конечно, а мысль) подхватили и передали прямо в руки благодарным потомкам. В смысле пустили по рукам... Вот вам и вторая треть «биографии».
Для разнообразия стоит разбавить хвалебные речи псевдоавтобиографическими (как же наши доморощенные писатели все-таки любят сами творить миф о себе) выдержками непосредственно из Довлатова с непременными комментариями «друга» Андрюши и собственным наработанным «культурным слоем». Этого у г-на Лурье не отнимешь. Большинство фрагментов воспоминаний без указания первоисточника были записаны для одноименной телепрограммы, году эдак в 2005, если не раньше. Вероятно, в ее создании принимала участие и г-жа Ковалова – может, микрофон держала, может, за кофе бегала. Так или иначе, в историю она свое имя торжественно вписала в качестве «соавтора» книги. И не подумайте, будто я ей завидую, напротив, искренне радуюсь за человека, нашедшего свое место в жизни. Так что пусть на каждого Довлатова найдется своя Анна Ковалова.
Жестоко ошибается тот, кто ждет от этой книги стандартного набора актерских баек о сенсационных подробностях и закулисных интригах съемок одноименного отечественного сериала. Да и какой, честно говоря, смысл в очередной раз пережевывать историю о том, как подверглась цензуре внезапно приобретшая глубокий политический смысл фраза «Давно из Афганистана?» или почему Светлана Крючкова снялась в двух различных, но второстепенных ролях? Тема эта неоднократно поднималась на телевидении и...
Мне думается, что «Неизвестный Шерлок Холмс» - это в первую очередь рассказ о человеке, которого большинство из нас привыкло ассоциировать именно с великим английским сыщиком (а не с крокодилом Геной, не с Карлсоном, не с дядюшкой Ау или еще несколькими десятками других полюбившихся персонажей), сиречь Василии Ливанове. Рассказ от первого лица, по ходу которого постепенно обнаруживается поразительная многогранность Василия Борисовича, многим, к величайшему сожалению, неведомая. Он не только великолепный разноплановый актер, продолжатель семейной традиции, но и незаурядный писатель, способный найти язык как с детской, так и со взрослой аудиторией, талантливый сценарист и обладающий цепким взглядом автор мемуаров, неплохой художник-карикатурист, наконец, просто интересный и замечательный человек. Многие ли из нас знали такого «Шерлока Холмса»? И почему бы с помощью этой книги (или другой, аналогичной) не исправить столь досадное упущение?
Откровенно говоря, отдельного тома этот сборник эссе, некоторым из которых сто лет в обед, не заслуживает. Ладно бы еще избранные статьи были размещены в качестве дополнения к изданным в той же серии (или речь идет о малом собрании сочинений?) романам «Репетиции» и «До и во время». Так, например, работа, номинально посвященная Андрею Платонову (важно подчеркнуть, что не столько творчеству его, сколько его личности), дает одновременно ключ к пониманию исторической концепции «Третьего Рима» и...
Вообще же, утверждение автора, что данная книга - это якобы логически непрерывная цепь рассуждений, представляется мне лукавством чистой воды. Разрозненные историко-литературные заметки по поводу и без – такое название подошло бы ей куда больше. Идея взаимоотношений власти и общества хоть и является в большинстве статей центральной, тем не менее, не превращает их в единую законченную систему взглядов. Так что, скорее налицо неуклюжая и крайне запоздалая попытка издателей выразить глубочайший решпект Владимиру Шарову не только как писателю, но и как бывшему историку-медиевисту.
P.S. Кстати, в описании книги хорошо бы поправить число страниц - их 240, а не 249, как ошибочно указано в карточке товара.
Очень слабая книга. Незамысловатый сюжет в духе перенесенного на отечественную почву авантюрного романа, чудовищные по своей нелепости исторические ляпсусы, крайне субъективный и тенденциозный подход к отображению реалий прошлого, стремление к грубому натурализму (впрочем, для 1928 года, когда «Розмысл» увидел свет, это вообще довольно характерно, вспомним, для примера, хотя бы «Тихий Дон») и, наконец, исключительное пристрастие к анахронизмам,которыми текст нашпигован, будто «Любительская»...
Легче всего увидеть в этой книге попытку рассерженной женщины взяться за перо и спустя десятилетия с лихвой рассчитаться за былые обиды, а заодно урвать кусочек недополученной славы. Но тогда Асе Марковне суждено было бы остаться в памяти народной еще одной Мариной Басмановой, а не «коротко стриженой миловидной крепостью, расположенной где-то на Песках». В действительности же г-жа Пекуровская фигура самодостаточная во всех отношениях, отнюдь не дура, как это представляется некоторым...
Ключ к пониманию того, что именно двигало Асей Марковной при написании книги «Когда случилось петь С.Д. и мне», на мой взгляд, можно найти в одном ее интервью:
«Я считаю, что тексты, оставленные тем или иным автором <…>, представляют для человечества интерес лишь в той мере, в какой они научают нас следить за авторской мыслью и, соответственно, мыслить самим. Поэтому моей задачей является понять, как могла работать эта мысль, скрытая за складками текста».
Перед нами не мемуары, не собрание голых жареных фактов и скандальных подробностей, преследующее цель эпатировать разомлевшую публику. Во всяком случае, далеко не в первую очередь. Скорее это нетривиальный взгляд на писательское ремесло вообще, получивший более глубокое развитие в работах Пекуровской, посвященных Достоевскому, Набокову и Канту. Почему же попутно не разобрать по косточкам «творческую кухню» бывшего супруга, священнодействие на которой происходило буквально на твоих глазах? Тем более, когда никакого пиетета к нему не испытываешь. Дочитав книгу до конца, понимаешь, что основания для этого у Аси Марковны, наверное, все-таки были.
До конца жизни Еремей Иудович, похоже, так и не определился, к какому жанру литературы у него более всего лежит душа. В его писательском арсенале есть и детективы – кто же не помнит сагу про инспектора Люсина, начинавшуюся романом «Ларец Марии Медичи»! – и фантастические новеллы с явным уклоном в мистицизм, и популярные исторические расследования, с непринужденной легкостью связывающие эпохи и страны, и пронизанные вековой восточной мудростью притчи, и даже, как оказалось, пусть и не слишком...
«Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник», а биографию писателя будет сочинять восторженный клеврет, стремящийся доказать собственную правоту путем подробного пересказа содержания произведений своего кумира. По счастью (или наоборот), не всех, но значительной части. Да, напичканная автобиографичными (нередко с приставкой псевдо-) коллизиями проза Василия Аксенова к этому, конечно, располагает, но про чувство меры Дмитрию Петрову забывать было не след. В итоге же, написанная им биография больше...
Неудивительно поэтому, что ни о каком мало-мальски адекватном критическом разборе творчества писателя говорить не приходится. Судите сами: «Аксенов сделал то, чего не бывает. Вернулся. Причем не только в Россию, <…> но и в литературу. С триумфом! <…> называть Аксенова чемпионом литературы – значит рисковать. А как иначе? И остается просто сказать: для меня он – чемпион. И я один. А если вы не согласны, то по праву». Проще говоря: я так считаю, а кому не нравится – пожалуйте в сад и слушайте там.
Простите, г-н Петров, «Москва Ква-Ква» (по меткому определению Виктора Топорова, «старческий маразм, кое-как замаскированный под политический гротеск») - это триумф? Смердящая протухшим мылом «Московская сага» - это триумф? Или, быть может, отвергнутый зажравшимися американскими издателями magnum opus «Кесарево свечение» - в самом деле «роман тысячелетия»? Для Петрова это, по его собственным словам, не вопрос: Вася – чемпион! И точка. Оле, оле-оле-оле…
Вообще, Дмитрий Петров, как легко догадаться, не литературовед (ну, если только в собственных фантазиях), не критик, а, как это сейчас модно говорить, «политтехнолог». Только протекция Дмитрия Быкова, благоразумно отказавшегося от чести продолжить топтать биографическую стезю, помогла ему получить заказ на книгу об Аксенове для серии «ЖЗЛ». Впрочем, даже для политтехнолога г-н Петров продемонстрировал нечто удивительное. Сравним два схожих фрагмента:
«…все равно три дня в августе девяносто первого останутся самыми славными днями в российском тысячелетии, как чудо сродни Явлению Богородицы» – так написано у Аксенова в «Новом сладостном стиле»
«…всё равно три дня в августе 93-го останутся самыми славными днями в российском тысячелетии, как чудо сродни Явлению Богородицы» – так цитирует данный отрывок Дмитрий Петров.
Это в чьем же облике явилась Богородица? Руцкого? А какая разница между «славными днями» 91-го и 93-го (пусть и не августовскими) объяснять зарапортовавшемуся «политтехнологу» Петрову, думается, не нужно. Что же это тогда, классическая оговорка по Фрейду, беспринципность вкупе с невежеством или «ностальгия по настоящему»?
Начнем с того, что данная книга не только, как сказано в аннотации, «открывает обширный исторический раздел серии "Библиотека Латинской Америки", посвященный 500-летию открытия европейцами американского континента», но и благополучно закрывает его. Дальше дело пошло туго и все последующие тома серии (их, впрочем, не так уж и много) являются чистой воды беллетристикой. В итоге громадье планов издательства обернулось пшиком. И даже суперобложку (а она, между прочим, была!) «академисты»...
Основу книги – и это, право, уже не секрет после того, как ткнешься носом в появившееся лишь недавно содержание – составляют тексты двух следующих изданий: «Путешествия Христофора Колумба» (эта книга, подготовленная стараниями Якова Михайловича Света, в различных вариантах неоднократно переиздавалась, последний раз в серии «Великие путешествия» издательства «Эксмо») и «Хроники открытия Америки. 500 лет», вышедшее в свет не так давно, в 1998 году, но при тираже в 500 экземпляров уже являющееся библиографической редкостью. Так что материалы оттуда – документы в переводе Евгении Михайловны Лысенко – встречаются не очень часто и представляют значительный интерес для тех кто интересуется историей открытия и освоения Америки (не Латинской). Особенно это касается фрагмента сочинения Торибио де Бенавенты (не де Лас Касас, конечно, но по своему занимательно). В то же время «Правдивую история завоевания Новой Испании» Берналя Диаса дель Кастильо, на мой взгляд, лучше читать в переводе Д.Н. Егорова и Артура Захарьяна. Издана эта книга была в 2000 году издательством «Форум». Там и текст полный, и комментарии обширные и иллюстраций немало. Жаль, что в «Лабиринте» эта книга отсутствует, но при желании найти ее не очень трудно.
Кем в действительности был князь Андрей Курбский (примечательно, что польские источники упорно называют князя Крупским, ясное дело, «кто ж не знает старика Крупского») никто уже никогда не узнает. Как справедливо указывает автор в своем предисловии, до наших не сохранилось ни единой личной вещи «первого русского диссидента», нам не известны ни точные даты его рождения и смерти, ни само место его упокоения, ни, собственно, большинство обстоятельств его жизни. Чего уж там, даже знаменитые...
Александр Филюшкин к герою своей книги достаточно суров: «Князь Курбский вошел в историю не благодаря своей биографии. Мы просто знаем о нем чуть больше, чем о сотнях других русских дворян и воевод, которые не оставили автобиографии, обширной переписки, не бежали из страны и не проходили по множеству судебных тяжб в соседней Литве… Славу среди потомков князю принесла его знаменитая переписка с царем Иваном Васильевичем Грозным».
Кстати, о царе. На стр. 81 настоящего издания читаем: «Уже 11 февраля 1535 года полуторагодовалый великий князь присутствовал при переносе мощей чудотворца митрополита Алексия». И далее на той же странице: «А 20 июня 1536 года Иван Васильевич, которому через два месяца должно было исполниться три года, отправился в свой первый «езд» по монастырям». То, что будущий Иван IV родился 25 августа 1530 года, лично у меня сомнений не вызывает. Многоуважаемому Александру Ильичу это тоже хорошо известно (на стр. 169 он пишет: «Иван IV был рожден в 1530 году во втором браке Василия III с литовкой Еленой Васильевной Глинской»). Откуда же взялся год рождения 1533? На мой взгляд, все объясняется просто: в 1533 году скончался Василий III, и его старший малолетний сын Иван формально стал правителем государства. 1533 – не год рождения, а год начала царствования Ивана Васильевича. Досадная и непростительная ошибка (отнюдь не опечатка!) для историка столь высокого ранга, каким является заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного университета. И уж совсем невдомек мне та исключительная настойчивость, с которой автор акцентирует внимание читателей на возрасте великого князя в приведенных фрагментах. Ради пущей убедительности?
Главный же интерес в данной книге, на мой взгляд, представляет заключительный раздел, где приведены послания Курбского в интерпретации автора. Думаю, не ошибусь, предположив, что это фрагмент докторской диссертации Александра Ильича Филюшкина. Материал это специфический, широким читательским кругам едва ли доступный, и достаточно занимательный с точки зрения эсхатологических воззрений беглого князя.
Ни аннотация, ни сама книга, вероятно, из чувства всепоглощающей скромности, не упоминают, что автором «Древней истории смерти» является… действующий главный редактор издательства «Ломоносовъ» Владислав Петров. Сильно сомневаюсь, что если бы к Владиславу Валентиновичу пришел с этой рукописью никому не известный писатель паче историк Владик Петров, будь он хоть десять раз почитателем Виктора Конецкого, к которому неровно дышит сам товарищ главный редактор, то его встретили бы с распростертыми...
Плохая книга, что ли? Ну, как вам сказать… Временами забавно (в большей степени это относится к сути воззрений тех или иных народностей и племен на вопросы происхождения рода человеческого), временами пошловато (это уже личное достижение автора), а на саге о восьми бессмертных китайцах меня, каюсь, попросту сморил сон. Стиль повествования у Владислава Валентиновича, надо сказать, нарочито бодрый (дескать, и в смерти нет причины для унынья), от начала и до конца пронизанный сарказмом с налетом скабрезности по отношению к нашим (и не совсем нашим) предкам. Собственно, на этом фирменном стиле ироничной интерпретации сюжетов классических мифов, преданий и легенд, от которого довольно быстро устаешь, вся книга и построена. А помимо него от автора, сиречь составителя-интерпретатора, есть только «указатель народов, народностей, племен, этнических групп» (сразу видно человека с филологическим образованием).
Начнем с содержания: предельно сжатый очерк о группе в целом и небольшие зарисовки о жизненном и творческом пути ее ведущих представителей (Дени, Рансон, Боннар, Вюйар, Руссель, Валлотон, остальные – за кадром). Интересно (спасибо г-же Крючковой), но мало, хотя от 48-страничного издания многого ожидать, конечно же, не приходится. Безусловно, в плане информативности книга сильно проигрывает изданному еще в 1996 году (и в 2003 году переизданному) иллюстрированному альбому Альберта Костеневича...
Теперь несколько слов об оформлении. Выбранный формат издания (он превышает стандартный А4), как я понимаю, должен преимущественно использоваться для полностраничного размещения изображений, что позволило бы внимательно, в спокойной домашней обстановке рассмотреть все нюансы и детали полотна (излишне напоминать, что почти в любом отечественном музее недремлющие старушки из бессмертного племени советских вахтеров вам не позволят приблизиться к картине ближе чем на метр). Какой смысл выпускать альбом столь громоздкого формата, напичкав его миниатюрными репродукциями, кои легко влезли бы в книгу обычного формата, мне невдомек. Возможно, всему виной тяга издательства «Белый город» к гигантомании, тогда как содержание отходит на второй план.
Впрочем, куда большее разочарование мне пришлось испытать, не обнаружив в перечне репродукций моего любимого «Лета в Нормандии», принадлежащего кисти Пьера Боннара (о моем неравнодушном отношении к этому художнику догадаться довольно легко). Конечно, издательство не виновато, что вкусы составителей альбома не совпали с моими собственными, но горький осадок от этого, увы, не исчезает. Только и остается, как прежде, собраться с мыслями и отправиться в Пушкинский музей, где можно пялиться, правда, только издали, на вожделенное полотно хоть до самого закрытия.
Книга гораздо более солидная в своем изложении, чем можно было бы подумать, глядя на ее заглавие. Это отнюдь не поверхностный взгляд дилетанта, жадно накинувшегося на свежую сенсацию, а сереьзный обстоятельный рассказ об истории противостояния эстрадного жанра и национал-социалистического официоза (а не просто о немецкой эстраде 30-40-х годов как таковой, тем паче не об одной «Лили Марлен»). Рассказ, подкрепленный многочисленными цитатами и небезынтересными аналитическими выводами, сделанными...
Несколько, на мой взгляд, выбивается из общего контекста глава «Гамбургские стиляги», содержание которой непосредственно к самому эстрадному жанру отношения не имеет. Кроме того, никак не могу отделаться от ощущения, что многие из приведенных подробностей похождений «золотой гамбургской молодежи» мне уже знакомы. Учитывая, что немецким языком я владею на уровне твердой школьной тройки, заподозрить меня в тесных сношениях с первоисточниками едва ли разумно. Напрашивается логичный вывод, что работа Джорджа Моссе, упомянутая в библиографическом списке, не единственный на сегодняшний день труд, посвященный рассматриваемой проблеме. К слову, эту книгу стоит рекомендовать к прочтению перед тем, как браться за Пятикнижие «Элегантная диктатура» Васильченко.
Жаль только, что издателям не пришла в голову мысль (или же пришла, но далее головы не пошла) снабдить издание мультимедийным приложением с записями песен, о которых идет речь в книге. Заинтересованные читатели за ценой бы не постояли. Думается, и г-н Васильченко, у которого, по его собственному признанию, музыкальная коллекция «аутентичных» песен и композиции к началу 2000-х годов измерялась гигабайтами (а сегодня уже наверняка перевалила за терабайт), с удовольствием поделился бы накопленным материалом.
Всего в книге собрано 57 рецептов, преимущественно не самых простых, но в то же время и не отдающих затхлым привкусом кулинарного диссидентства блюд, в т.ч.:
- 19 блюд из различных видов мяса, начиная от кролика и заканчивая представителями пернатой фауны;
- 20 блюд из рыбы и морепродуктов, к коим причислен фаршированный кальмар;
- 18 блюд из овощей на потеху вегетарианцам и приверженцам религиозно-культовых диет.
При достаточно удобоваримой цене книги (особенно в сравнении с изданиями...
- 19 блюд из различных видов мяса, начиная от кролика и заканчивая представителями пернатой фауны;
- 20 блюд из рыбы и морепродуктов, к коим причислен фаршированный кальмар;
- 18 блюд из овощей на потеху вегетарианцам и приверженцам религиозно-культовых диет.
При достаточно удобоваримой цене книги (особенно в сравнении с изданиями супруги одного кинорежиссера) к главным ее плюсам стоит отнести, во-первых, хоть и лаконичные, но достаточно четкие инструкции относительно времени и температурного режима готовки (например, «поставить в разогретую духовку (180-200 С) на 5-7 минут), а во-вторых, наглядное цветное изображение того кулинарного шедевра, который должен получиться в идеале (разумеется, если вы себя a priori не считает умнее и талантливее автора). Правда, и здесь иногда встречаются многозначительные фразы «довести до готовности», зело раздражающие «чайников» вроде меня, не понимающих, как эту самую готовность определять, но в целом они картину не портят.
Книга не большая по объему, но не совсем обычная в своем подходе к заглавной теме. Собственно личности Изабеллы Кастильской посвящено не так уж много страниц, а с учетом крайне противоречивых описаний различных хронистов, приводимых Жозефом Пересом, составить мнение о ней будет довольно проблематично. Единственный выход – судить о королеве по ее деяниям (Изабелла и евреи, Изабелла и индейцы, Изабелла и инквизиция), но в этом-то и заключается главная загвоздка: в то время как одни готовы...
То, что об испанской (читай кастильской) королеве пишет француз, к тому же, как и положено французам, зело словоохотливый, также не могло не наложить на сей труд свой отпечаток. Примерно четверть монографии занимает глава «Изабелла глазами французских историков», представляющая собой растянувшийся на три века критический обзор франкоязычных источников по истории Испании на рубеже XV-XVI веков. Из упомянутых в обзоре авторов для российских читателей, на мой взгляд, особый интерес представляет Филипп Эрланже, большой оригинал, чем-то напоминающий нашего Радзинского. К сожалению, эта работа Эрланже, посвященная Изабелле Католической, на русский язык не переводилась, поэтому познакомиться с ней смогут лишь знатоки французского языка. А жаль. Зная писательскую манеру Эрланже, можно не сомневаться, что ярких красок и остроумных эпитетов для портрета своего персонажа он не пожалел, пусть даже иногда и в ущерб исторической действительности.
Замечательная и во всех смыслах полезная идея объединять книги разных авторов в комплекты по тематическому принципу, особенно если это сделано грамотно, и одни составляющие такого комплекта не выглядят малоинтересным довеском к другим. Главный плюс такой покупки, на мой взгляд, заключается в возможности комплексного подхода к изучению интересующей проблемы (да даже при беглом ознакомлении с оной). Данный комплект отлично иллюстрирует эту мысль. Несомненно, что личность Ивана IV целесообразно и...
Еще один немаловажный нюанс. Даже с учетом того, что цены на товары в интернет-магазине постоянно меняются, экономическая выгода от приобретения книг в комплекте по сравнению с покупкой их по отдельности очевидна. В нашем случае расклад следующий: на 19 февраля 2012 года общая цена трех книг без скидок составляет 1252 рубля (393+332+527), тогда как цена комплекта – 999 рублей, т.е. на 20% ниже. Прибавьте к этому тот факт, что книг, входящих в комплект, по отдельности может и не быть в ассортименте – например, монография Б.Н. Флори «Иван Грозный» уже достаточно давно имеет статус «ожидается». Так зачем же ждать у моря погоды, если ее можно приобрести сейчас?
На мой взгляд, больше чем на приложение к чьей-то работе (не имеет значения, Васильченко это будет или кто-то другой) мемуары Эрнста Херрмана не тянут. Практически никакой научной ценности они не несут, а уж о литературной составляющей говорить и вовсе не приходится – путевые записки геолога-дилетанта, временами отдающие пошлятиной (чего стоит один «диалог пингвинов» на десяти страницах). Печатать такие воспоминания отдельным изданием могли себе позволить только в Третьем Рейхе да и то делали...
Ценность работы Андрея Васильченко (в т.ч. и в роли переводчика) значительно выше, чем не упомянутого на обложке книги герра Херрмана. Задача, которую он перед собой ставил, полагаю, была выполнена. Мне только хотелось бы узнать, какими источниками пользовался Андрей Вячеславович, рассказывая об операции «Highjump» под руководством Бёрда? В приведенном им списке использованной литературы фигурируют только немецкие авторы и издания, но было бы странно ссылаться на них, повествуя об американской военной экспедиции. Не из «сарафанного» же интернета многоуважаемый автор черпал информацию, при помощи которой рассчитывал развенчать «антарктическую легенду».
Сказал «а», говори и «б». Вполне, думается, логично, что вслед за книгой, посвященной Ольге Берггольц (речь о «Запретном дневнике»), последовало продолжение, главным героем которого стал первый супруг «Блокадной музы» поэт Борис Корнилов. То же издательство, те же составители, то же оформление, та же в целом структура, те же огрехи. Но результат несколько иной.
Начнем с того, что подборка стихов практически полностью повторяет содержание книги «Песня о встречном», выпущенной все той же...
Начнем с того, что подборка стихов практически полностью повторяет содержание книги «Песня о встречном», выпущенной все той же «Азбукой» в 2011 году (похожая картина была и в случае со сборником Берггольц «Память», во всяком случае, что касаемо его поэтической части). Общее представление о поэте Борисе Корнилове как о достойном преемнике Эдуарда Багрицкого она составить поможет. Но из многочисленных его поэм в сборнике представлена лишь одна – «Триполье». Нет ни «Моей Африки», ни «Начала земли», что уж говорить о таких одиозных произведениях как «Последний день Кирова» или «Агент уголовного розыска» (вряд ли мы в скором времени дождемся их переиздания, если, конечно, вообще дождемся). Понимаю, что книга не резиновая, но 30-40 страниц под это дело вполне можно было бы и выкроить.
«Оксюморонное» эссе Никиты Елисеева (многоуважаемый критик договорился до того, что обозвал отца Ольги Фёдоровны Берггольц Фридрихом, которому «октябрьский переворот ничего, кроме горя и разорения, не принес»), переписка родственников Корнилова между собой и материалы его следственного дела из архива ФСБ определенно какие-то штрихи к портрету поэта добавят. Но куда больше можно почерпнуть из дневника Ляли Берггольц 1928-1930 годов. Причем не только (и даже не столько) о Борисе Корнилове, сколько о ней самой, дерзкой 18-20-летней мятущейся особе, еще не ведающей о том, что даже личный дневник способен обернуться оружием против тебя, и потому опрометчиво доверяющей бумаге свои самые сокровенные мысли. Повзрослев, Ольга Берггольц подобной ошибки уже не допустит и будет мысленно пропускать едва ли не каждое свое слово сквозь призму извращенного сознания потенциальных соглядатаев – как-то они посмотрят на это? Говоря современным языком, получается своего рода приквел «Ольга. Запретный дневник: Начало». А дальше, очевидно, последуют сиквелы.
«Когда мы были молодые…», «когда деревья были большие…», когда девочки краснели при слове «попа»…, короче, до всемирного потопа (лет эдак сорок-пятьдесят назад) всё это действительно было бы смешно, если бы не было так грустно. Именно грустно, поелику многие пародии слишком уж похожи на оригиналы (порой это даже напоминает игру «Найди три отличия»), так что и обижаться есть на что. Однако над убогими, как известно, смеяться грешно, тогда как на обиженных воду возят. Вот и получается:...
Главная же беда в том, что все меньше остается читателей, которые были бы настолько хорошо знакомы с творческим наследием «любителя жизни» Ваншенкина, «гончаровоненавистника» Смелякова или «защитника Зверева», чтобы отделить истину от пародийного вымысла. Прочие же воспримут большинство миниатюр за чистую монету. Хотя на самом деле все это липа.
В последнем (впрочем, последнем ли?) изданном романе Владимира Орлова «Лягушки» читаем: «Конечно, была вложена в коробку и не раз читанная книга С.Ф. Платонова "Очерки по истории Смуты в Московском государстве", на взгляд Ковригина, лучшего толкователя столь печального периода русской истории». И верно лучший, точнее один из лучших, потому как разом списывать со счетов Соловьева, Костомарова, Скрынникова лично у меня бы рука не поднялась. Причем речь идет именно о «толковании», ибо,...
Второй нюанс. Обилие иллюстративного материала – право, его даже слишком много! – не сказать, чтобы шло книге на пользу. Понятно искреннее желание издателей помочь читающему окунуться с головой в глубину веков, но делать это надо, как мне кажется, с умом, соблюдая меру и соответственно исторически-временному континууму, а не валить в одну кучу Александра Невского, Марфу-посадницу и Стефана Батория. Иначе путаница неизбежна. Так, «русский боярин», изображенный на стр. 265 рукой Адама Олеария, на 403 стр. чудесным образом превращается в «русского посла», а герб города Великие Луки на стр. 79 почему-то приписывается… Соликамску. Вообще же, вся эта геральдическая вакханалия времен Екатерины II в книге, посвященной событиям конца XVI – начала XVII веков, смотрится, мягко говоря, не слишком уместно, равно как и значительно более поздние пейзажные зарисовки. Хотя, возможно, за каких-то 200-250 лет во внешнем облике древнерусских городов и монастырей и впрямь мало что изменилось. Но что тогда сказать о ландкарте Каргопольского уезда 1730 года, которую оценить по достоинству способны лишь счастливые обладатели хитроумных «мелкоскопов»?
P.S. А за гравюру XIX века Феодоровской часовни отдельное спасибо. Порадовали.
Писательское кредо г-на Шлакенберга можно сформулировать следующим образом: «Если вы еще не достирали свое грязное белье, тогда мы идем к вам, чтобы помочь вывесить его на всеобщее обозрение». При этом отсутствие грязного белья проблемой не является, ибо все зависит от того, под каким углом на предмет посмотреть – ночью и кристально белоснежный саван покажется пыльным мешком, которым так приятно огреть какого-нибудь ненавистного еще со школьных времен литературного классика и под бодрое...
Автор «Тайной жизни великих писателей» на всех и вся смотрит исключительно «искоса, низко голову наклоня». Его излюбленное и, вероятно, самое популярное в книге словосочетание – «по слухам», безапелляционности многих его суждений позавидовал бы любой самовлюбленный нарцисс, а эпатаж, зачастую граничащий со скабрёзностью, и неприкрытый вуайеризм выдает в нем лакомый кусочек для профессионального психоаналитика. Закономерный итог: замах на доллар, а удар на полцента. Даже комиксом данное творение на назовешь – картинок маловато.
А вот тому, что у г-на Шлакенберга кишка оказалась тонка в отношении представителей русской словесности (за весь великий и могучий в гордом одиночестве пришлось отдуваться Льву Николаевичу), лично я могу только порадоваться. Впрочем, радость эта будет, конечно же, недолгой. То, до чего не дотянулись похотливые американские лапки, по предложенному образцу, рано или поздно непременно окучит «отечественный производитель».
«…я врач – не этот самый, не поэт. Я кое-что могу в своей профессии… Нос, уши, скулы, подбородок, рот». Наверное, большинству читателей можно было бы доказать справедливость данного утверждения подчеркнуто монотонным описанием хода хирургической операции, старательно списанным из какого-нибудь медицинского журнала. Но если далее (или ранее) по тексту следуют «трепетные споры вездесущего педерастического вируса» и «допаминовые рецепторы», то, выражаясь словами самого автора, имеет место быть...
Чтение писаний Самсонова не слишком большое удовольствие, но и не сказать, чтобы изощренная пытка. Сам автор предельно искренен: «Я как-то, знаешь, больше не по книжкам – на ощупь рук и языка». Типично графоманский захлебывающийся стиль повествования, когда руки не поспевают за бешеной скачкой мыслей, и навязчивое пристрастие к ненормативной лексике и оригинальному словцу (акульи туши автомобилей, акульи очертания «БМВ», акулий воротник рубашки и, разумеется, акулья хватка) вполне можно списать на молодость писателя. А пафосное обращение к ритмической прозе, не частое в нашей литературе явление, но и не столь редкое, чтобы приравнивать Самсонова к Андрею Белому (исключительно для «бригадных» троглодитов поясню, что речь не об «авторитете», а о поэте), скорее веселит, чем всерьез озадачивает.
В самом деле (разделители расставлены для удобства восприятия): «Так торит путь валун, / незрячий прошибая все преграды – / передний, самый крупный в камнепаде. / Так давит по весне вода, / проламывая толщу многолоктевого дна». Сравним: «И мечется Арсен с мобильником у уха: / “Ну где ты, сука, где?.. Ну, где твои менты? / Что значит… ты с ума сошел... / никто не хочет ехать? Есть трупы, есть! / Здесь бойня, Сталинград!.. Ты слышал, нет? / Никто не сунется, пока не будет трупов”». Настоящая подольская романтика! А как же иначе? Помнится, было у отца три сына: двое умных, а третий – футболист.
Много чего в этой книге не так: немного странный подбор «величайших чудес» исключительно рукотворного происхождения, «не дружественные» по отношению к читателю дизайнерские решения, опечатки, в результате которых пропадают целые слова, многочисленные фактические ошибки безвестного (и это уже настораживает) переводчика и автора, кои поленились лишний раз заглянуть в учебник истории. Судя по библиографии, досточтимой фрау Анке абсолютно все равно о чем писать – о семи чудесах света, о динозаврах,...
Впрочем, а чего хотеть от бесплатного приложения к красочному, но немного дороговатому календарю того же самого издательства? Но для новогоднего подарка малолетнему племяннику из российской глубинки вполне сгодится.
Всякому овощу (или яблоку, смотря за кого вы вчера голосовали) свое время. И не только ему. Наверняка выпускники «факультета ненужных вещей» (сиречь правозащитники, как профессиональные, так и «по призванию») со мной не согласятся, однако, на мой взгляд, время Домбровского ушло. Причем еще в прошлом веке, потому как любая попытка ответить на извечные вопросы (в данном случае речь о том, что есть истина и для чего она нужна?) с позиций дня прошедшего обречена на недолговечность, ибо времена...
«При Ленине Гитлер был бы невозможен. При Ленине он ведь в тюрьме сидел да мемуары сочинял… При Ленине только этот шут гороховый, Муссолини, мог появиться. Но как явились вы, архангелы, херувимы и серафимы, как это поется: стальные руки крылья и вместо сердца пламенный мотор, - да начали рубить и жечь, так сразу же западный обыватель испугался до истерики и загородился от вас таким же стальным фюрером».
Какая наивность! В 1964 году подобный взгляд можно было считать прогрессивным – еще были актуальны возвращение к ленинским принципам и построение социализма с человеческим лицом. Полвека спустя все это выглядит сущим анахронизмом.
Рассматривать «Хранителя» (паче «Факультет») как исключительное с художественной точки зрения явление (кто-то даже додумался до «второй книги после Библии») попросту абсурдно. Крепкое произведение – бесспорно, но отнюдь не великое. В первой части дилогии была и своеобразная изюминка - историко-этнографические экскурсы, и выраженная динамика, во второй же явный акцент сделан на психологизм «по Достоевскому» (отсылки к Великому инквизитору, разумеется, не случайны) и докучливое резонерство, какие бы благие цели оно не преследовало. В целом же: лучше Рыбакова, в одной весовой категории с Кавериным, уступает Дудинцеву (отсутствие коего в серии «Великая отечественная литература» меня, признаться, сильно удивило), но главное – не в обойме. Последний патрон, который, как известно, берегут для себя.
Первое, о чем подумалось: что-то Сенчин начал часто повторяться. Взять, например, Максима (центральный персонаж заглавного рассказа сборника). Не так уж сложно узнать в нем непутевого бывшего однокурсника по Литинституту Василия из повести «Вперед и вверх на севших батарейках», коренного москвича с Пресни, живущего вдвоем с матерью в предназначенном под снос аварийном доме. Прототип (сравним годы написания: 2004 и 1998-2000) главного героя «Репетиций» еще более очевиден – Роман Сенчин (не...
Объясняется все это очень просто. Дело не в ограниченности жизненного кругозора автора, не попытка войти дважды в одну реку. И это не «самопародия», а обыкновенные… отходы производства, лоскутки-обрезки, проще говоря, некогда сокращенные по требованию издательства фрагменты ранних рукописей, которые бережливый тувинский акын повторно пустил в дело. Ибо не зазорно.
Автобиографичные (точнее фотографичные) рассказы «За сюжетами» и «Новый реализм» легко могли бы послужить продолжением не имеющей конца саги о Сенчине-писателе («Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки»). Последний, вообще, на мой взгляд, можно определить как своего рода литературный манифест, просто немного не доведенный до ума. Другое дело, что «новый реализм» ничего принципиально нового в себе, конечно, не несет и на поверку оказывается обыкновенным словоблудием. Главное в том, что дальше есть вокруг чего ломать критические копья. Или читать с водкой, потому что иначе чертовски скучно, вероятно, от «беспримесных эмоций».
Автобиографическая проза (в том числе и с приставкой псевдо-) – жанр весьма популярный в отечественной художественной литературе последних нескольких десятилетий, достаточно вспомнить Нагибина, Аксёнова, Довлатова… Лимонова, наконец. Все дело лишь в соотношении документальности и художественного вымысла, необходимого для того, чтобы облагородить главного героя по имени «Я. Любимый», рельефно запечатлев его сугубо положительные качества на тусклом фоне в целом безликой массовки, особо...
У Сенчина все несколько иначе. Вопрос, кто тут д’Артаньян, а кто все остальные, для него в принципе не стоит – это и так понятно, но доказательства этому приводятся, так сказать, от противного. Чем хуже, тем лучше! От автопортрета гопника до кокетливого кривляния перед зеркалом крошки Цахеса из Кызыла в исполнении стареющего актера Лялина нетрадиционной ориентации: «Дывысь яки я поганий!» под магнитофонные завывания античного рок-хора: «Да, я плохой, плохой, плохой…». И закономерный итог: “«чмо» - это не оскорбление, это просто такой тип людей”. Честно говоря, подобная самокритика больше смахивает на попытку очернить себя чуточку раньше, чем это успел сделать кто-то другой.
С самопародией, о которой говорится в аннотации, несколько сложнее. Самопародия, на мой взгляд, подразумевает присутствие помимо известной доли критического отношения к себе, во-первых, способности к ироничному восприятию действительности, а во-вторых, собственно субстрата для пародирования. Если даже допустить, что персонаж «Роман Сенчин» являет собой пародию, созданную писателем Романом Сенчиным на настоящего Романа Сенчина, то кому, кроме самого Романа Сенчина, это адресовано? Что до самоиронии, то памятный скандал, который расстроенный невручением ему «Русского Буккера» Роман Валерьевич закатил на торжественном обеде, не интеллигентно настучав по фейсу и разбив очки Николаю Александрову, наталкивает на серьезные сомнения в отношении наличия таковой.
Некогда критик Александр Агеев, ознакомившись с повестью «Минус», едва не задохнулся от бешенства и хлестко окрестил автора Смердяковым, «который вдруг почувствовал в себе литературный дар и решил, что такому добру грех пропадать: ненавистью к человекам и ко всему "слишком сложному" можно выгодно торговать». Сенчин на этот выпад почему-то зело обиделся. А зря. «Ведь я же ничего не умею, кроме как выводить на бумаге слова, более-менее их связывать между собой. И это мой хлеб», - признается Сенчин-персонаж устами (или чем-то там еще) Сенчина-автора. Чем не пример смердяковской патетики? И далее: «Каждый пытается по-своему зажить как человек. У меня есть писательство. При советском строе, наверное, благополучия на этом пути достичь было легче… Но, с другой стороны, может, и писал бы я о совсем другом. Написал бы, может, что-нибудь в духе «Коллег» Аксёнова». Ну, дай-то бог…
Сильно сомневаюсь, что человек, которому имя Башлачёва ровным счетом ничего не говорит, после прочтения этой книги захочет поскорее припасть к живительному роднику его, увы, небогатого творческого наследия. Наоборот, было сделано практически все возможное, чтобы дискредитировать Башлачёва как поэта, записав его в «современники» (сиречь «собеседники») к поседевшим, обрюзгшим и заплывшим жиром рок-кумирам ушедшего века. Последние, соответственно, не преминули позиционировать себя «друзьями»,...
Еще более усугубляют безрадостную картину откровения так называемых «последователей». С одной стороны забавно смотреть на потуги молодых «дарований», амбициозно отваживающихся полемизировать с тем, что их «торкнуло» и «вставило», некоторые даже предваряют свои, как им кажется, глубокомысленные размышления хромыми виршами. Некий «музыкант Григорий Войнер», похоже, так сильно запал в душу кому-то из составителей, что его выступление, начинающееся словами «Я не буду оригинален…», было напечатано дважды – стр. 181-182 и стр. 256-257 – чтобы лучше помнили. С другой стороны, глядя на это «культурное наследие», невольно вспоминаешь о больном башлачёвском семени, пролитом на острие ножа, «которым нас срезает время, когда снимает урожай».
И все же их интерес к Башлачёву, пусть и завуалированный небрежной снисходительностью авторитетов (как далекого уже прошлого, так и дней сегодняшних) к «дилетанту из народа», вполне закономерен. Для рок-культуры (если экономика должна быть экономной, то почему бы року не быть культурным?) СашБаш является тем фиговым листком, которым ее представители пытаются прикрыть собственную наготу. Он нужен рок-тусовке как часть ее, но не сам по себе; как культовая фигура, но лишь одна из многих; как ответ на обвинения в творческой импотенции, как мученик, наконец. Но почти никому из своих «современников» Башлачёв никогда не был нужен как Поэт. В этом и заключается его подлинная трагедия.
Приторно-сопливая сказка-ложь (вариация на тему «Гарри Поттер и холокост»), какой бы фальшью от нее за версту не веяло, и в Австралии, и в Бразилии, и в России легко найдет благодарного читателя среди падких на подобную «клюкву» подростков и их сентиментальных мамаш, следующих жизненной формуле «есть/молиться/рожать». Они не обратят внимания, что персонаж, именующий себя Смертью, больше всего похож на дешевого клоуна, нарядившегося в маскарадный костюм супергероя и с пафосом возвещающего, что...
Ведь им так хочется верить каждому слову доселе неведомого Маркуса Зусака-Зузака (да будь он хоть Зюскиндом, хоть Зюссом), живущего на другом конце света, войны не видевшего, смрада тысяч разлагающихся трупов не нюхавшего, но, тем не менее, сочинившего эту историю, опираясь на детские воспоминания своих родителей. Это же так просто! Почему нет? С сюсюканьем и причмокиванием всё уже разжевано и аккуратно выложено на тарелку, остается только судорожно глотать, жадно требуя добавки и попутно заливаясь крокодиловыми слезами умиления. «Чем больше слез, тем больше облегченья. В слезах и заключается леченье».
Избранная для написания форма «народной истории» (people’s history) с привлечением свидетельств непосредственных участников событий, пожалуй, главная, если не единственна удача этой книги (в остальном работа вторична и скупа на факты, лишена глубокого анализа, зато чересчур изобилует пафосной антифашистской риторикой). Именно в этих кратких, зачастую незамысловатых, но предельно искренних откровениях бывших членов «Гитлерюгенд» и можно напрямую ощутить главную трагедию любого «потерянного...
– Я считала ударом судьбы родиться девочкой. Ведь я не могла предоставить свою жизнь в распоряжение отечества.
– Нас воспитали так, что настоящий человек, в нашем представлении, мог показать себя только на войне.
Они смогли пережить крушение идеалов, отыскать новый путь в жизни, наконец, не позавидовать мертвым, так никогда и не узнавшим о тщете их жизни и паче смерти. Их опыт – это, возможно, всё, что у них есть. И прав Гвидо Кнопп, «их воспоминания – драгоценное завещание для всех нас – не забывать о прошлом». Пока еще есть такая возможность.
Для тех, кто с творчеством г-на Кожинова не знаком, но по каким-то причинам вдруг заинтересовался его «правдой о сталинских репрессиях», я настоятельно рекомендую, прежде чем брать книгу в руки, ознакомиться с приведенным ниже фрагментом, который даст хотя бы общее представление о том, что вас ждет. Подчеркиваю: это не цитата из текста Кожинова, но по стилю и смыслу очень близко к оригиналу.
«Лживые утверждения таких воинствующих сионистских историков как Иванов (Розенкранц) и Петров...
«Лживые утверждения таких воинствующих сионистских историков как Иванов (Розенкранц) и Петров (Гильденстерн) о том, что Земля вращается вокруг солнца, с блеском были развенчаны еще в XV веке до н.э. ныне практически забытым египетским ученым Тутохламоном, с трудами которого мы имеем возможность познакомиться благодаря стараниям выдающегося деятеля черносотенного движения и одного из лучших исследователей событий мировой истории Э.Х. С-кого… <пространная цитата>… Более того, совершенно очевидно, что только черносотенцы с присущей им одним прозорливостью предвидели действительные плоды исхода евреев из Египта, превосходя в этом отношении каких-либо других идеологов... <пространная цитата>… Об этом я еще буду говорить, сейчас же хочу заметить, что глубоко укоренившееся в массовом сознании, почти общепринятое представление о якобы имевшей место исключительности потерь, понесенных еврейской нацией, глубоко ошибочно. Чтобы доказать это, придется оперировать многочисленными цифрами, поэтому я заранее прошу извинения у читателей, которые просто не желают иметь дело с какими-либо подсчетами… <пространная цитата>… В итоге же мы выясним, что в то время, как число погибших евреев даже по самым приблизительным подсчетам не превысило нескольких миллионов, что составляет не более 36,87651% всего еврейства в целом, процент папуасов племени мумба-юмба, погибших в результате беспощадной колониальной политики западноевропейских масонов, равен 100. Вообще, резкое сокращение количества евреев обусловлено, в основном, не потерями, а очень значительным перемещением еврейского населения в страны Америки и в Израиль».
Можно ли назвать Кожинова антисемитом? Самое убедительное, на его взгляд, доказательство несостоятельности этого утверждения он привел в одном из интервью: «Жена у меня еврейка, но она совершенно православная. Это кстати к вопросу о моем якобы антисемитизме. Сорок лет живем. Если так сравнить, то получится большая антисемитка, чем я. Она возмущается некоторыми вещами, которые я пишу, когда я пишу положительно о евреях». Исчерпывающая характеристика. В этой связи сразу же вспомнился диалог из одного фильма: «Евреи не могут быть отщепенцами! – Еще как можем!»
Можно ли назвать Кожинова историком? Только на тех же основаниях, что и Радзинского с Солженицыным, полагая, что историк – это тот, кто сочиняет истории. По образованию Кожинов филолог, по роду деятельности – литературовед и критик консервативного толка, известный в первую очередь весьма плодотворным сотрудничеством с одиозным журналом «Наш соплеменник». В историки произвел себя сам, или honoris causa своими восторженными почитателями из числа записных националистов.
Можно ли назвать Кожинова идеологом? Демагогической риторикой Кожинов владеет, спору нет, мастерски, в ходе диспута легко может вывести из себя эмоционально лабильного оппонента, но в конце концов его подводит отсутствие всякой конструктивной мысли. Пространные рассуждения Кожинова бесплодны. Даже если сам он искреннее верил в существование «Великой русской идеи», то практическую реализацию ее на деле представлял себе весьма смутно.
Вот и думайте после этого: кто же такой Кожинов?
В одной из своих книг Бенедикт Сарнов приводит рассказ Эренбурга о том, как он в 1932 году в один из своих приездов в Москву оказался на даче Горького, на одной из встреч писателей с членами Политбюро (об этом же пишет и сам Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь»). Поскольку Илья Григорьевич был там человек новый, каждый из вождей (Калинин, Молотов и др.), знакомясь с ним, считал своим долгом сказать писателю что-то приятное. И вышло так, что все, не сговариваясь, повторяли, чуть ли не...
Не секрет, что за спиной Лазика легко угадывается миляга Швейк, в первую очередь их роднит детская непосредственность, зачастую граничащая с идиотизмом. Но если бравому солдату именно она помогает целым и невредимым выбраться из любой неприятности, то гомельского портного, наоборот, буквально толкает навстречу неминуемой гибели. Если роман Гашека – славная, политически грамотная сатира, то история Ройтшванеца – горький трагифарс с лирическими нотками, изобилующий резкими выпадами, которые любой подпоручик Дуб мог расценить как заведомо антисоветские. Это и предопределило судьбу романа Эренбурга – в СССР (чего-чего, а «дубов» у нас хватало) он был запрещен, дойдя до отечественного читателя лишь в 1989 году, то есть спустя шестьдесят с лишним лет с момента написания.
Порой приходится сталкиваться с мнением, что, дескать, Эренбург как писатель за всю свою жизнь не создал ничего стоящего помимо «Похождений Хулио Хуренито», а уж как поэт и вовсе абсолютно бездарен. Чушь! И «Лазик» и «Тринадцать трубок» - сатира более высокого художественного уровня, пусть даже саму идею трубки как объединяющего начала для сборника рассказов Эренбург и позаимствовал у француза Клода Фаррера. Каждую из «трубочных историй» можно перечитывать несколько раз подряд, не уставая при этом изумляться их запредельному эмоциональному накалу вкупе с подчеркнутой бесстрастностью изложения и тщательной проработке буквально каждого слова при кажущейся внешней простоте. Большинству современных прозаиков не грех было бы поучиться у Ильи Григорьевича умению выражать свои мысли на бумаге.
Выход «Десятки» ознаменовался довольно странным заявлением полпредов издательства «Ad Marginem», в котором они только что не рвали волосы на затылках друг у друга, глубоко раскаиваясь в содеянном и сетуя на свою возрастающую оторванность от мейнстрима. «Есть ощущение, как будто всем выдали какие-то мандаты, сформировалось такое новое Переделкино. Эти люди называют друг друга писателями… У них уже все есть», - жалуется главный редактор Михаил Котомин, в первую очередь подразумевая сколоченную...
А директор Александр Иванов добавляет: «Люди собрались под знаком денег», прозрачно намекая (в шутку ли?) не только на постепенно уходящую в прошлое десятирублевую купюру, изображенную на обложке книги. Справедливости ради стоит заметить, что оформление оборотной стороны сборника впечатляет куда больше: десять черно-белых медальонов, десять суровых (к счастью, пока еще не разгневанных) мужчин, спаянных корпоративной солидарностью, словно дактилоскопический портрет «поколения нулевых».
И чего так убиваться-то? Главное, что авторы суть «все ребята отличные», эдакие «пацанчики». В натуре. Причем именно «пацанчики», потому что до «реальных пацанов» никто из авторов сборника еще не дорос. И пишут многие из них в основном о себе, таких понятных и любимых. Весьма показательна в этом смысле фраза из рассказа Ильдара Абузярова: «Все это я вспоминаю не потому, что мне нечего делать, нечего описывать, кроме своего детства и отрочества, как другим писателям, а лишь для того, чтобы вы не считали меня полным сумасбродом и я сам не считал себя таковым». Веско сказано, но именно такое впечатление почему-то и складывается.
Интересы «пацанчиков» тривиальны и предсказуемы, начиная с любимых детских игр – футбола и войнушки (в любом историческом контексте на выбор) – и заканчивая брутальными развлечениями, о которых не принято распространяться в приличном дамском обществе. Ясное дело: «в лесу о бабах, с бабами о лесе». Словом, типичный закрытый армейско-тюремный мужской коллектив, в котором, по определению папы-оптимиста из рассказа «Госпиталь», «любят людей честных, веселых и щедрых». Исключение же, в данном случае в лице Дмитрия Данилова (и возраст не пацанский, и пишет как-то чересчур заумно, а тут еще и борода), как это принято, лишь подтверждает установленное правило.
«Пацанчикам» же, которым предстоит взять в руки и прочесть эту книгу, остается только посочувствовать, что друзей у Захара Прилепина хватило лишь на «десятку», а не на полновесный полтинник.
Интересные у Николая Рубцова были друзья… Взять хотя бы составителя данного сборника воспоминаний Николая Попова. «Седой член Союза писателей», с хвастливым самолюбованием рассказывает о том, как движимый благородным желанием опубликовать эту рукопись «насиловал свое вдохновение», с лихостью превращая инструкции по эксплуатации фаллоимитаторов в «сплошные бурлески, раешники, способные расшевелить любого импотента или сосульку». Увы, владелец сексшопа оказался «рафинированным пуританином»,...
Не менее занимательным другом предстает и некто Александр Михайлов, проректор по научной и ученой работе Литературного института им. А.М. Горького, где учился (и откуда регулярно исключался) Рубцов. Никаких обид от администрации института поэт, оказывается, не терпел, все это демагогические приемы некоторых «биографов». Напротив, с проректором поэт, хоть и был труден в общении, беседовал очень откровенно, даже доверительно, а не как учитель с учеником, и прощался за руку. Словом, власть в лице одного из своих представителей считает, что она дружила с Рубцовым. Интересно, как к этому бы отнесся сам Николай Михайлович?
В схватке двух «старых друзей», Виктора Астафьева и Станислава Куняева, за право носить титул мудрейшего наставника Николая Рубцова победа, пожалуй, осталась за автором «затесей». На пространный монолог «красноярской язвы» – что ни фраза, то каменная печать – Куняев ответил лишь невнятным стариковским ворчанием, путаными оправданиями (но мы-то знаем, что оправдывается виноватый) и тремя цидульками, адресованными «еще не известному России поэту» от имени «твоего Стасика». На этом его мемуарный багаж оказался исчерпан.
Воспоминания же Юрия Кузнецова столь многозначительны, что их можно привести практически целиком. «Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак. Неожиданно вошел Коля. С утра его мучила жажда. Подставив под кран бутылку из-под кефира, он взглянул на меня и тихо спросил:
– Почему вы со мной никогда не здороваетесь?
Я пожал плечами, не зная, что ответить. Уходя, он добавил серьезным тоном с долей укоризны:
– Вот я – гений, но я прост с людьми.
Я опять промолчал, подумав про себя: На одной кухне – два гения! Не многовато ли?
Больше мы никогда не встречались».
По мнению Юрия Кузнецова, это весьма впечатляющий эпизод. По-моему, тоже. Без иронии. Воистину говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты.
Не знаете, что почитать?